Библиография
О нем:
Воспоминание А. В. Круглова. "Исторический Вестник", 1895, кн. 11, с. 477–478.
Отчет Московского Университета за 1877 год, с. 114.
Публикация Г. Ю. ДРЕЗГУНОВОЙ
1894
Из писем Н. М. Языкова — брату[23]
Дерпт. 3 октября 1823.
Твое предложение мне писать к сестре о каком-нибудь предмете ее образования имеет следствием вопрос, сделанный мною самому себе: могу ли еще теперь об чем бы то ни было рассуждать и писать основательно и даже делать понятным то другому, что хотя сам понимаю? Для такого подвига должно бы более пожить в Дерпте и более, нежели я имею времени, заниматься этими предметами <…> Прошу тебя, займи ее особенно Крыловым: это такой автор, которого нельзя довольно хвалить и который всех настоящих и прошедших поэтов русских умнее. Пусть она учит его наизусть: это придать может ее мыслям и выражениям особенную замысловатость и крючливость, а нет ничего божественнее женщины, имеющей сии качества — не так ли?
Дерпт. 3 февраля 1824.
Слышно, что у Булгарина откроется война с Вяземским: ибо последний (каналья!) в биографии Дмитриева предпочитает его Крылову; это безбожно и безвкусно, как мне кажется, и может быть сказано только одним Вяземским, который Дмитриеву или кум, или сват. Крылов, как тоже слышно, написал несколько новых басен и отдал их в "Соревнователь" — имей это в виду.
Дерпт. 2 марта 1824.
Читал ли ты новую басню Крылова "Кошка и Соловей"? Прелесть: видно, что его воображение не охладело от лет, не так как у Дмитриева <…> Пишет Княжевич, что теперь цензура сделалась еще глупее и строже прежнего; вот пример: для "Литературных прибавлений" переведена была повесть из Голдшмита, в которой только что упоминалось об каких-то актерах, худо игравших; этой повести не пропустили, потому что запрещено писать о театрах в Петербурге. Вот каково, мой почтениейший! Что делать нашей братье авторам? Молчать или говорить вяло и пусто. Как кстати здесь применить можно прекрасную басню Крылова "Кошка и Соловей"; подлинно сказать —
Худые песни соловью
В когтях у кошки.
Дерпт. 26 октября 1825.
…Не вышли ли "Басни" Крылова? Я их давно жду с нетерпением от Княжевича.
Дерпт. 4 апреля 1826.
Аладыга мне дарит все новое в нашей литературе; вчера получил я от него басни Крылова; они меня восхищают; он довольно поправил в прежних, и новые все тут. Заметь в басне "Дуб и Трость" стих, стоящий целого Дмитриева: Брега бурливого Эолова владенья; это вещь Гомеровская, божественно!
Дерпт. 28 ноября 1826.
Пушкин возвратился в свою деревню; он писал мм о раз оттуда и обещает еще написать много о Москве; хочет напечатать "Годунова", говоря, что царь освободил его от цензуры. Честь и слава Гнедичу; день выхода в свет его "Илиады" можно праздновать, как это делалось в Германии во имя Фосса[24]. Не слыхал ли, когда придет этот день? и не продолжит ли Гнедич переводить далее Гомера? Ведь, кажется, были слухи, что Крылов переводит "Одиссею". Справься: это важно и достолюбопытно.
Примечания
У Николая Михайловича Языкова (1803–1845) было много общих с Крыловым знакомых среди тогдашних литераторов. Дошедшие до Языкова сведения о сделанных Крыловым черновых набросках перевода начальных строк "Одиссеи" свидетельствуют о пристальном внимании литературных кругов к писательской деятельности Крылова.
Печатается по изданию: "Языковский архив", вып. I, СПб., 1913, с. 97–98, 113, 118, 215, 245, 281.
1826
В феврале 1823 г. девятнадцатилетний Николай Михайлович Языков писал из Дерпта брату Александру, что переписка их "должна быть хранима тщательно для современников и для потомства": "Не правда ли? Так, при свидании нашем мы расположим соответственно и хронологически мои и твои письма; после будет самим приятно видеть, что мы думали и чувствовали во время нашей разлуки".1 Переписка с родными, охватывающая период с 1820 по 1846 г., действительно представляет большой интерес при изучении биографии, творческой эволюции Н. М. Языкова, а порой и истории текстов его сочинений. Любопытна она и как отражение общего историко-литературного процесса первой половины XIX в. К сожалению, большая часть материалов обширного языковского архива, хранящегося в Рукописном отделе Пушкинского Дома, до сих пор еще мало изучена.2 Предпринятая в начале века Академией наук публикация эпистолярного наследия Н. М. Языкова оборвалась на первом томе, соответствующем дерптскому этапу жизни поэта.
В 1930-е годы к материалам архива обратился М. К. Азадовский, который издал переписку Языкова с В. Д. Комовским за 1831–1833 гг.3 и письма к Языкову П. В. Киреевского.4 Им же дана характеристика материалов, хранящихся в Пушкинском Доме.5
Публикуемые в настоящем издании письма Н. М. Языкова относятся ко времени с января 1830 по конец февраля 1831 г. и непосредственно примыкают к письмам дернтского периода. Годы, проведенные Языковым в Дерпте (1822–1829), где он учился на философском факультете тамошнего университета, — годы становления и расцвета его поэтического таланта, годы, когда его дарование стало завоевывать всеобщее и несомненное признание. Однако пребывание в Дерпте постепенно начинает тяготить поэта. Выйдя в начале 1827 г. из состава студентов, он решает готовиться к кандидатским экзаменам, с тем чтобы получить необходимый по понятиям того времени чин и в дальнейшем всецело посвятить себя творчеству. Но попытки самостоятельной подготовки не принесли успеха не умеющему организовать свои занятия Языкову. В январе 1829 г. он принимает новое решение, о котором пишет брату Александру: "Сообразив и то и се, прошедшее, настоящее и будущее, усмотрев, к нещастию, что второе все-таки разительно похоже на первое и что последнее мне ничего хорошего не обещает, ежели я еще дольше останусь в Дерпте, где мне всё и все надоело и надоели, где жизнь моя, так сказать, гниет в тине бездействия, обстоятельств глупых и глупостей ежедневных, где, наконец, убедился я в невозможности порядочно приготовиться к экзамену, rebus sic stantibus,6 а кое-как не хочу его выдержать, — я, нижеподписавшийся, решился спастись отсюда в Симбирск, где месяца в два могу надеяться кончить оное, ежели нужно, приготовление благополучно и экзаменоваться, например хоть в Казани" (Архив, с. 379). Так, после почти семилетнего пребывания в Дерпте Языков в мае 1829 г. покидает этот город "бездипломным студентом".
Проведя в Симбирске зиму 1829/30 г., Языков едет в Москву, где рассчитывает заняться осуществлением своего плана. В подготовке к экзамену, постоянно откладываемому то из-за нездоровья, то из-за поразившей Москву эпидемии холеры, но в первую очередь, конечно, вследствие иных — литературных — интересов, целиком охвативших Языкова, проходит год. Наконец, окончательно разочаровавшись в своем прежнем намерении, поэт решает поступить на службу, чтобы после получения необходимого в глазах общества хотя бы первого чина выйти в отставку и всерьез посвятить себя творческой деятельности. Таким образом, новый период в биографии Языкова (1830-начало 1831 г.) оказывается еще в значительной степени связанным с прежней студенческой жизнью, прежними дерптскими планами, что позволяет рассматривать его как своеобразный эпилог к Дерпту. С другой стороны, он характеризуется углублением творческих интересов поэта, его представлений о собственном призвании, расширением круга литературных знакомств.
Начало 1830-х годов — время резкого размежевания литературных сил, конфронтации, обострения журнальных полемик. Приехав в Москву после почти семилетнего дерптского удаления от центров литературной жизни, Языков оказался в самой ее гуще. Возобновляются его личные контакты с Пушкиным и Е. А. Баратынским. Тесно сходится он с литераторами, составляющими круг "Московского вестника", и в первую очередь с М. П. Погодиным.7 Большое значение для определения литературной позиции Языкова имело и его сближение с семейством Елагиных-Киреевских, из которого вышли известные деятели славянофильства И. В. и П. В. Киреевские.8
Московское окружение несомненно сыграло роль в той эволюции Языкова-поэта, которая проявилась в изменении тематики его произведений, в переосмыслении исторических интересов, а также в выдвижении на первое место религиозных мотивов. Новый путь Языкова, который привел его в итоге в лагерь правого славянофильства, достаточно ярко обозначился в таких произведениях 1830 г., как "Подражание псалму XIV" или "Хор, петый в Московском благородном собрании по случаю прекращения холеры в Москве". Знакомство с публикуемыми письмами помогает более глубокому пониманию перемен, происходящих в этот период в жизни и творчестве Языкова.
Большинство из писем, обращенных к родным, адресовано к среднему из братьев Языковых — Александру Михайловичу (1799–1874), с которым поэт был особенно близок и под известным влиянием которого находился. А. М. Языков несомненно представлял собой незаурядную фигуру среди дворянской интеллигенции 1820-1830-х годов.9 Он был тесно связан с литературными кругами, брал уроки у лучших тогдашних профессоров — К. И. Арсеньева, А. И. Галича, К. Ф. Германа, вместе с П. В. Киреевским и своими братьями увлекался собиранием русских народных песен. О широте его умственных интересов, наблюдательности и остроумии свидетельствует многолетняя переписка с В. Д. Комовским (ф. 348, № 104).
