Троян: В городе нет.
Блюм: Что значит нет? На свете все есть, даже калоши номер пятнадцатый. (Собирается уходить).
Троян: Подождите, Соломон Маркович, я заканчиваю проверку. Сейчас.
Блюм: Вот теперь подождите. В таких темпах работают только угорелые кошки…
Дмитриевский: Не волнуйтесь, Соломон Маркович.
Блюм: Как же не волноваться, Георгий Васильевич? Вот-вот должны приехать коммунары. А что у нас есть? Даже фундаментов нет, станки в ящиках. Это называется: мы пускаем завод первого сентября? А сейчас тринадцатое августа, слава тебе, Господи. А что скажут коммунары? Сидели здесь вас шесть инженеров, а сделали для комара насморк.
Дмитриевский: Ничего, ничего, все будет хорошо. Садитесь лучше и расскажите нам о коммунарах.
Блюм: Ну что же, будем сидеть и разговаривать? Коммунары нам покажут, как разговаривать. Кто здесь сидел: инженеры или разговорщики? Вот вы их увидите!
Воргунов: Вы думаете, мы не видели беспризорных?
Блюм: Да, вы их не видели.
Воргунов: Один даже у меня шапку сорвал с головы, да я отнял.
Блюм: Хэ-хэ, то шапка…
Воргунов: А то что?
Блюм: Они из вас душу вытрясут, к вашему сведению.
Григорьев: А у вас уже вытрусили?
Блюм: А что вы думаете? Они за меня как взялись, так моя душа, знаете, где была? В подметках, если вы хотите знать. Ну, а потом я их узнал, так это же совсем иные люди.
Дмитриевский: Интересно вот что, Соломон Маркович, откуда у вас такая преданность коммунарам? Вероятно, вы хорошо жили, был у вас собственный заводик, правда?
Блюм: Ну а как же? У Блюма был завод, фабрика, настоящий трест. Разве вы не слышали? Соломон Блюм и К. Откуда вы все так хорошо знаете?
Дмитриевский: А все-таки?
Блюм: Что «все-таки»? Ничего никогда у Блюма не было, кроме еврейского счастья — семеро детей. Работал всю жизнь на других, как угорелая лошадь, а что у меня теперь есть? Заводик.
Дмитриевский: Я слышал, вы работали у своего дяди управляющим.
Блюм: Желаю Вам иметь такого дядю. Разве это дядя, когда он не заплатил мне за год жалованья и уехал в Америку? Хороший дядя! Так я лучше буду работать у коммунаров. Они меня не обманут, я знаю. И пускай детки на моем труде учатся.
Воргунов: Трогательная история.
Блюм: История ничего себе.
Троян: Вот расчет. Правильно: семьдесят пять сотых.
Блюм (взял бумажку): Я тоже могу написать: ноль, запятая, семьдесят пять. Передайте это на память коту Ваське. (Возвратил бумажку Трояну).
Троян: Можно передать, что ж…
Блюм, выходя, в дверях встречается с Вальченко.
Здоровается с ним и уходит.
Вальченко усаживается за чертеж.
Григорьев: Он у них здесь делом вертел. Заведующий производством. Спасите мою душу, инженер Блюм.
Вальченко: Он не инженер!
Григорьев: Как не инженер? Да вот и сейчас он насчитал шесть инженеров, значит, и себя считал.
Дмитриевский: По снабжению он работает прекрасно! Прекрасно!
Воргунов: Спекулянт!
Дмитриевский: Нет, про него нельзя это сказать.
Воргунов: Советский спекулянт. Вынюхать, обмануть, с мясом вырвать…
Вальченко: Блюм — энтузиаст.
Воргунов: Еще бы. Для того чтобы хватать каждого встречного за горло, необходимо быть энтузиастом.
Григорьев: Верно. Это верно. Он спекулянт. И производство у него было такое же. Что хочешь? Дубовая мебель, медные масленки и трусики. Спасите мою душу, комбинат! Все это в сараях, в подвалах. Столярный цех — это умора. Семьдесят метров длины и весь из фанеры. И чего там только нет, на десять пожаров хватит! А механическая? Станки! И где он их навыдирал? И прямо на полу, никаких фундаментов.
Вальченко: Да! Георгий Васильевич, фундаменты не делаются.
Дмитриевский: Почему?
Вальченко: Белоконь говорит, чертежей нет.
Дмитриевский: Игорь Александрович, что такое?
Воргунов: Чертежей фундаментов до сих пор нет?
Григорьев: Петр Петрович, поймите же… «Гильдмейстеры» еще в пути. Габаритов…
Воргунов:…Я вам сказал снять габариты на Кемзе. Я вам сказал, на Кемзе восемнадцать «гильдмейстеров». Сняты габариты?
Григорьев: Да ведь все некогда, Петр Петрович… Эти расчеты…
Воргунов: Где эти расчеты? Модуль один насчитали?
Входит Белоконь.
Воргунов: Где фундаменты?
Белоконь: Чертежей же нет.
Воргунов: Чертей же на вас нет. А леса, а грязь, а бочки? А бетономешалку когда уберете?
Белоконь: Плотники ушли, вы же знаете.
Дмитриевский: Но если фундаменты все равно не делаются, можно заставить каменщиков убрать леса.
Воргунов: Георгий Васильевич! А придут плотники, фундаменты сделают, а чернорабочие фрез рассчитают. А инженер Григорьев что будет делать? Плановое хозяйство? Социализм строите? Социалисты! Портачи!
Дмитриевский: Петр Петрович, ну чего вы так? Григорьев — молодой инженер, ошибся, бывает же…
Воргунов: Не беда, что молод, а беда, что лентяй. Габариты может снять каждый грамотный человек, нужно распорядиться. Нужно меньше баб.
Григорьев: Спасите мою душу, Петр Петрович!
Воргунов: Чтобы чертежи были к вечеру, понимаете?
За окном гудок автомобиля.
Дмитриевский: Позвольте, ведь Блюм на завод едет. (В окно.) Соломон Маркович…
Блюм (за окном): А что такое?
Дмитриевский: Зайдите.
Блюм: Но как же так можно?
Дмитриевский: Зайдите, нужно! Вы подождите, товарищ Воробьев. (К Белоконю). Пожалуйста, товарищ Белоконь, проследите за уборкой. И здесь после ремонта такой ужас. Подгоните строителей. Ожидаем воспитанников. Надо столовую, спальни скорее.
Белоконь: Побелку кончили, а убрать некому. Собственно говоря, это не моя обязанность.
Воргунов: Не ваше призвание, хотите сказать?
Белоконь: Я по механическому делу, а выходит уборщик…
Дмитриевский: Некогда разбираться с этим. Вы проследите.
Входит Блюм.
Блюм: Товарищи, нельзя же так. Я же просил, крикните в окно, ну, сколько теперь? Наверное, ноль пятьдесят или ноль черт его знает.
Дмитриевский: Соломон Маркович, вы будете на Кемзе?
Блюм: А если буду, так что?
Дмитриевский: Надо снять габариты нескольких станков.
Блюм: Новое дело. Какое же это имеет отношение к снабжению?
Вальченко: Потому, что вы будете на заводе.
Блюм: Мало ли где я бываю! Так я должен за всех работать? А где я возьму время?
Дмитриевский: Я вас очень прошу.
Блюм: Ну хорошо, давайте список, какие там станки.
Григорьев: Я сейчас запишу.
Блюм: Да, Георгий Васильевич, в той заявке на материалы много пропущено.
Дмитриевский: Не может быть. Дайте. (Протягивает руку.)
Блюм: Я никогда не записываю. Запишешь, потеряешь, а так лучше. (Быстро.) Латунь медная, калиброванная, четыре, четыре с половиной, шесть, шесть с половиной. Сталь три, размер семь, одна четвертая, восемь и пять, одна четвертая. Сталь пять, размер девять, девять с половиной и одиннадцать с половиной. Сталь шесть, размер шесть и шесть с половиной. Лента тафтяная. Ликоподий. Крепежные части. Метчики одна четверть и три четверти. Провод ПШД ноль двадцать сотых. Провод голый. Пробки угольные. Порошок графитовый.
Все смеются. Вальченко аплодирует.
Блюм: О, у меня память!
Воргунов: А я бы предпочел, чтобы у вас был список. Что это вы из себя монстра какого-то корчите?
Блюм: Монстра? Как это?
Воргунов: У нас не цирк. Это в цирке дрессированные лошади и собаки считают до десяти, что ж, пожалуй, и занимательно. Дайте список, у нас серьезное дело. А фокусы эти оставьте для ваших беспризорных.
Блюм: Что вы ко мне пристали с беспризорными? Почему они беспризорные, скажи мне, пожайлуста? Они не беспризорные, а коммунары.
Григорьев: Что же, теперь запрещается называть их беспризорными?
Блюм: А что вы думаете? Чего это вам так хочется говорить о том, что раньше было? Коммунары беспризорные, у Блюма был заводик. А если я спрошу, что вы раньше делали, так что? Я же никому не говорю «господин полковник»?
