отдаленно на нее похожа. Филипп был уверен, что будь в подобной пустышке хоть все страницы белыми – это нисколько бы не смутило многих посетителей заведения. Тем не менее, даже в таком псевдокультурном месте Лавуан ухитрился встретить достойных личностей, с которыми было о чем поговорить. Но стоило ему лишь пригласить компанию к себе, как старая домоправительница сразу же начала вставлять палки в колеса. И пусть из-за выпитого Филипп не помнил, чем конкретно закончилась ночь, он знал, что не мог совершить ничего постыдного, а потому гнев старой карги был мягко говоря не обоснован.
Ночь выдалась тихой. Легкое посапывание Мелани прерывалось звоном машинки. Пожалуй, это та идиллия, о которой так мечтал Лавуан. Если бы вся моя жизнь или хотя бы большая ее часть прошла именно так – я был бы самым счастливым человеком на земле. Я бы смог реализоваться ровно так, как должно. Сколько травм можно было бы избежать, сколько светлых эмоций получить… Почему Господь решил иначе?
Потому что Господь воздает людям по заслугам. Паучиха определенно была в комнате, но где конкретно писатель определить не мог. Голос звучал будто ото всюду. Тебе пора бы отринуть Бога, родной. Даже сейчас… Тебе кажется, что ты счастлив… Ты не видишь дальше собственного носа… Каким же наивным глупцом надо быть, чтобы хоть на секунду представить, будто ты станешь счастливым? Эта женщина… Огромная туша наконец показалась из тени. Паучиха висела прямо над кроватью, где спала ни о чем не подозревающая девушка. Восьмиглазая морда, обнажив тройной ряд острых клыков, медленно спускалась вниз. Перемещение твари едва можно было разглядеть – свет не доходил до той части комнаты. Лавуану стало страшно за свою любовь.
Отчего ты так трясешься, Филипп? Боишься, что я ее сожру? В голосе Меланхолии звучали нотки радости от той садисткой мысли, что появилась в голове. Какая нелепая мысль посетила твою дурную головушку, родной… Зачем же мне сейчас это делать? Это было бы неразумно с моей стороны. Нет уж, я подожду. Куда приятней наблюдать за твоими страданиями. А жизнь милой Мелани я поглотить еще успею.
Филипп не испугался, однако слова Паучихи заставили его крепко задуматься. Он вспомнил о своем нелегком состоянии, которое нес как крест всю свою жизнь, и не хотел втягивать в это новоиспеченную возлюбленную. Счастье, что она подарила ему за пару дней знакомства, осветило ему жизнь. Лавуан не хотел, чтобы этот свет был поглощен непроглядной тьмой, поселившейся в его душе. Писатель выпил таблетки.
Вдохновение прошло, но воспоминание пылкой страсти, рожденной этой ночью, стало тепло греть душу. Сегодняшний вечер стал казаться настолько уютным, что его не хотелось прекращать. Усталость давала о себе знать. Филипп упал на кровать. Рука, скованная ночным морозом, наткнулась на кисть Мелани, которая сумела сохранить тепло горячей ночи. Воистину лед и пламень. Мадемуазель Марсо не соизволила проснуться даже от холода Лавуана. Казалось, сон этой дамы нарушить невозможно, как ни пытайся. Филиппу и не хотелось. Спящее личико девушки вызывало улыбку, вместе с которой приходила и вера в светлое будущее.
Проснулся француз поздно. Судя по шуму улицы, доносившегося из открытого настежь окна, было уже не меньше десяти утра. Рука начала машинально искать Мелани, но, как бы она ни старалась, девушка испарилась. Здесь стоит отметить немаловажную деталь, которую Филипп тоже не сразу разглядел, но которая, тем не менее, была достаточно важна. Мелани все делала чрезвычайно тихо. Голос ее, как уже неоднократно отмечалось, был мил и притягателен, но немаловажную роль в этом играло то, что он был едва различим. Филипп всегда был глуховат – еще в детстве он застудил левое ухо и едва им слышал, потому имел при разговоре дурную привычку поворачиваться к людям правой стороной, чем смущал собеседника. В любом случае, сейчас речь не о нашем герое. Мелани не только говорила тихо, но и передвигалась, стараясь создавать минимум шума. Порой это было непросто – судя по нескольким встречам, она очень любила каблуки – но даже цоканье ее туфелек было не таким громким, как лошадиная походка большинства француженок.
Лавуан поднялся в прекрасном расположении духа. Он выглянул в окно: сегодня толпа его не раздражала, даже наоборот – он находил занимательным рассматривание смешных людишек. Улыбка не спускалась с лица Филиппа и ему самому в какой-то момент этот факт показался противным, ведь он на дух не переносил оптимистов. Но не успел он содрать ухмылку со своей неумытой рожи, как его взгляд пал на двух прохожих. В высокой блондинке писатель сразу признал Мелису – это было совсем не сложно – а вот спутник ее был куда занятнее. Рядом с ней красовался настоящий средневековый рыцарь. Сперва Филипп было подумал, что Виктор Моро пригласил свою новую пассию на очередной маскарад, коих в городе проводилось преступно много. Но рыцарь был не столь высок, не столь мускулист. Было видно, что доспехи ему мешают, что его тело совершенно к ним не привыкло, но, несмотря на это, мужчина старался держаться достойно. Писателю стало до того любопытно пообщаться с этими двумя, что он принялся кричать в их сторону, дабы быть замеченным. Голос Лавуана, однако, растворялся в толпе, не доходя до адресата. Тогда он решил что-нибудь бросить в пару. Едва его мозг родил, мягко говоря, абсурдную идею, руки уже все сделали – по улице эхом прокатился звон металлического лязга. Это старенький поднос встретился с уличной брусчаткой. Дюбуа вскрикнула, недовольно поморщилась, разглядывая испугавший ее предмет, затем, высоко замахнувшись пнула его с такой силой, что бедный поднос, судя по потертостям служивший этой гостинице не один десяток лет, погнулся и полетел вниз по улице. Филипп рассмеялся, но, вспомнив, кто является хозяйкой этой утвари, невольно обронил улыбку с лица. Рыцарь, до сего момента молча наблюдавший за нелепой картиной, принялся показывать в окно, из которого торчали неопрятные волосы Лавуана. Поняв, что свою злость можно выместить не только на безобидном подносе, но и на живом обидчике, Мелиса, со свойственной ей прытью, ринулась ко входу. Навстречу ей выскочила мадам Бош, которая, очевидно, услышала странный звук на улице и решила посмотреть. Это было опрометчиво с ее стороны. Короткого разговора двух барышень француз не слышал, но четкое и ясное «с дороги старая кошёлка» со стороны Дюбуа разобрать труда не составило.
Несмотря на уйму последствий, грядущих за действиями последних минут, Филипп в душе лишь хохотал. Даже звук приближающихся гостей, который был отчетливо слышан на лестнице, через запертую дверь комнаты, не мог
