активный шепот, дабы насладиться игрой молодого дарования. Филипп не винил ее. Он прекрасно понимал, что Пьер хоть и был весьма эксцентричным молодым человеком и тем самым в какой-то мере раздражал писателя, тем не менее имел явный актерский талант, которым активно пользовался мсье Гобер.
Вражда Филиппа и Пьера носила давние корни. Все дело в том, что Шерро быстро понял свою значимость для театра и, пусть он и не говорил о своем статусе громогласно, отдельными действиями показывал, насколько его влияние велико. В частности, был случай, когда актер начинал переделывать пьесу, столь кропотливо написанную Лавуаном, под себя, заменяя реплики, отдельные сцены, а в итоге и весь образ персонажа. На этой почве у молодых людей разгорелся конфликт, компромисс по которому был найден лишь мсье Гобером – в этом он был мастер, потому свое кресло и занимал – и если бы не директор, то постановку про Фауста французская публика так бы и не увидела.
Совершенно другое отношение было к Жаку Трюффо. Его Лавуан уважал куда больше, а таланта в нем было никак не меньше, чем у вышеназванного коллеги. Однако талант в наши дни совсем не главное. Будь ты хоть современным Исааком Ньютоном, если не умеешь себя продавать или на худой конец не нашел человека, способного тебя грамотно продать – ты будешь сидеть со своим талантом в выгребной яме. Так и случилось с беднягой Жаком. Он был абсолютный идеалист. Все материальные ценности были ему чужды отчего, впрочем, страдала его зарплата. Гобер, не будучи дураком, всячески экономил на своих дарованиях: Трюффо получал зарплату рядового актера. Таким образом между Жаком, настолько вживающимся в роль, что порой даже за пределами театра его можно встретить в каком-нибудь мундире, разучивающим роль посреди парка, и рядовой актрисы, то и дело забывающей простецкие реплики, с точки зрения получаемой зарплаты разницы не было. Филипп, сам будучи тем еще идеалистом, восхищался натурой актера, но даже для него такое отношение к Трюффо казалось чем-то неправильным и даже омерзительным. Мелани, впрочем, тоже оценила игру Жака, указав, что играет он никак не хуже Гамлета. Такое замечание поднимало авторитет девушки в глазах писателя, обнажая способность мадемуазель Марсо видеть прекрасное даже там, куда ее взор пал впервые.
У первого ряда показалась внушительная туша. Даже при полном мраке образ Виктора Моро различался отлично. Солдат не смотрел на балкон, полностью увлекшись происходящим на сцене. Не совсем понятно куда в итоге отправилась с ним Мелисса – но итог был более чем очевиден. Виктор покорен этой дамой.
– Как удачно они встретились, – будто прочитав мыли Лавуана, прошептала Мелани. – Видит Бог, не приди она сюда – не бывать нашей встрече успешной.
– Полагаете, он бы остался? – прошептал в ответ Филипп.
– В этом нет сомнений, – закивала Мелани. – Наш последний разговор снова оборвался на полуслове… Право, спорить с солдатами невозможно – они донельзя упрямы. Порой они не то что собеседника, голос собственного разума не слышат…
– Может его просто контузило?
Мелани еле сдержала смешок. Столь вульгарную и оскорбительную шутку по отношению к такой персоне ей, видимо, слышать не приходилось. От смеха девушки смешно стало и французу, и они вместе залились смехом. Люди вокруг начали оглядываться на пару и бросать осуждающие взгляды, которые, впрочем, растворялись во мраке зала.
– Ваша непосредственность меня поражает, – заключила девушка.
– Стоит ли мне воспринимать это как комплимент? – с улыбкой спросил Филипп.
– Само собой, мсье Лавуан, – улыбнулась Мелани. – Само собой.
Рядом с этой девушкой Филипп расцветал. И пускай сейчас ему было не до написания своего опуса, хорошее расположение духа – это уже большая победа для столь угрюмого человека. В темноте сложно было разглядеть улыбку на лице Мелани и все же Лавуан чувствовал, что прямо сейчас уголки ее губ мило поднимаются при виде Виктора Моро, который наконец дал девушке вздохнуть спокойно.
Она улыбается юному Пьеру. Не обольщайся.
Меланхолия, молчавшая и не подававшая до сих пор виду, вдруг проснулась и притаилась в одном из темных уголков театра. Сейчас она была слаба настолько, что ее хватило лишь на пару предложений. Причину такого недуга соперницы Филипп не знал. Это могло быть прекрасное расположение духа писателя или же остаточное действие препаратов, подаренных немцем еще утром. В любом случае, сейчас болезнь отошла на второй план и испортить настрой героя ей никак не удастся.
Тем временем первый акт подходил к своему логическому завершению. Вот и свет начал зажигаться, а затем в его лучах появился ведущий, объявивший небольшой антракт. Сейчас нельзя допустить появления Виктора, нужно оградить Мелани от его влияния. Иначе не быть этому вечеру удачным.
– Мсье Лавуан, – прервала раздумья Филиппа Мелани. – Знаю, что постановка невероятно интересна, и мне правда хотелось бы досмотреть это прочтение классики до конца…
– Но? – с улыбкой полюбопытствовал Лавуан.
– Но еще больше я хочу другого, – улыбнулась в ответ Мелани. – У меня на Вас большие планы, Филипп, и, если Вы позволите, я бы с радостью начала их выполнение, – в глазах девушки различался едва заметный огонек. – Как насчет начать с Вашей квартиры?
Не дождавшись положительного ответа, Мелани пошла к лестнице и, увидев, что писатель отстает, оставаясь в кресле крепко о чем-то задумавшись, она повернулась и спросила:
– Неужто Вы против?
От предложения девушки глупо было отказываться. И пусть Филипп и считал себя редкостным мерзавцем, хоть и признавал, а порой даже гиперболизировал, свои недостатки – глупцом свою персону никак назвать не мог. По дороге до дома, которая занимала достаточно много времени, особенно учитывая тот факт, что пара была возбуждена мыслями о предстоящем времяпровождении, Мелани и Филипп останавливались, чтобы приласкать друг друга. Прохожим такое поведение, разумеется, казалось чересчур вульгарным, а потому совершенно неприемлемым, но все мы знаем, что влюбленным до этого дела не было. Пусть Лавуан и был на седьмом небе от происходящего, мысли о причине такой возбужденности мадемуазель Марсо, терзала его разум, не давая полностью насладится моментом. Резкая смена настроения девушки немного пугала писателя. Еще полчаса назад она с холодной отстраненностью обсуждала профессионализм театральной труппы, а уже сейчас нежно покусывает губы француза. Многие назвали бы такое поведение непристойным, недостойным такой дамы. Даже для некоторых мужчин это был бы яркий флажок, на который стоило бы обратить внимание. Но Лавуан прекрасно понимал, что подобного рода суждения ничто иное как глупое предубеждение. Что это лишь попытка нацепить на девушку ошейник, как на собаку. Ошейник
