Франц. Мы только это и делали.
Женщина. Мало! Мало крови! Мало лагерей! Ты нас предал, ты щадил то, что тебе не принадлежит; каждый раз, когда ты щадил жизнь врага, будь он даже в колыбели, ты забирал нашу жизнь; ты хотел сражаться без ненависти, но ты отравил ненавистью меня, и она терзает мое сердце. Где твоя доблесть, плохой солдат? Будь ты проклят, солдат поражения! Где твоя честь? Виновный — это ты! Бог будет судить тебя не по твоим поступкам, а по тому, чего ты не осмелился совершить: по тем преступлениям, которые надо было совершить, и ты их не совершил!
Мрак понемногу рассеивается. Виден только один плакат.
Голос женщины (постепенно удаляясь, глухо повторяет): «Виновный — это ты! Ты! Ты!»
Плакат исчезает.
Франц, Иоганна.
Голос Франца (во мраке): «Иоганна!»
Свет. Франц стоит возле стола, с непокрытой головой. Иоганна сидит в кресле. Женщина исчезла.
Иоганна (невольно содрогнувшись). Что?
Франц (подходит и пристально смотрит на нее). Иоганна! (Не отрываясь, глядит ей в лицо, пытаясь отогнать нахлынувшие воспоминания.)
Иоганна (откинувшись в кресле, несколько сухо). Что с ней сталось?
Франц. С женщиной? Смотря по обстоятельствам...
Иоганна (изумленная). Каким?
Франц. В моих снах.
Иоганна. Разве это не воспоминание?
Франц. В той же мере, как и сон. Иногда я веду ее за собой, иногда бросаю по дороге, иногда... По как бы ни было, она всегда умирает, и это кошмар. (С остановившимся взглядом; про себя.) Не знаю, может, я пристрелил ее.
Иоганна (не изумлена, с отвращением). Ох!
Франц (смеется. Как бы нажимая на воображаемый курок). Вот так! (пренебрежительно улыбаясь.) А по-вашему, лучше было оставить ее мучиться? Все дороги кишели несовершенными преступлениями, которые только и ждали своих преступников. Настоящий солдат идет и берет это на себя. (Внезапно.) Вам не по душе эта история? Мне не нравится, когда вы на меня так смотрите! Ладно! Придумайте какую угодно развязку. (Стремительно отходит от нее, подойдя к столу, оборачивается.) «Виновный — это ты!» Что вы на это скажете? Она права?
Иоганна (пожимая плечами). Это была сумасшедшая.
Франц. Да. А что это меняет?
Иоганна (с силой, ясно). Мы проиграли, потому что у нас не хватало ни людей, ни самолетов.
Франц (обрывая ее). Знаю! Знаю! Это слова Гитлера. (Пауза.) А я вам говорю свое. Война была моей участью: что я мог еще совершить?
Она хочет что-то сказать.
Подумайте! Подумайте хорошенько: ваш ответ будет решающим.
Иоганна (недовольная, раздраженно и колко). Все уже продумано.
Франц (после паузы). Если бы я совершил те злодеяния, за которые судили в Нюрнберге...
Иоганна. Какие?
Франц. Откуда мне знать? Геноцид и весь бордель.
Иоганна (пожимая плечами). Зачем вам было их совершать?
Франц. Затем, что война стала моей участью: когда наши отцы брюхатили наших матерей, они делали солдат. Откуда мне знать — зачем?
Иоганна. Солдат — это человек.
Франц. Но прежде всего — он солдат. Что тогда? Вы продолжали бы меня еще любить? (Не давая ей ответить.) Нет, ради Христа, подумайте, прежде чем ответить.
Она молча глядит на него.
Ну, так как?
Иоганна. Нет.
Франц. Вы перестали бы меня любить?
Иоганна кивает.
Пришли бы в ужас?
Иоганна. Да.
Франц (разражаясь смехом). Превосходно! Успокойтесь, вы имеете дело с ягненком. Поверьте мне, что я невиновен.
У нее по-прежнему недоверчивый и раздраженный вид.
Вы можете даже улыбнуться; я убил Германию своей чрезмерной чувствительностью.
Дверь из ванны распахивается; входит Клаг, закрывает дверь, медленными шагами подходит к стулу Франца, садится. Ни Франц, ни Иоганна не замечают его.
Франц, Иоганна. Клаг.
Франц. Мы находились в пятистах километрах от Смоленска. Окопались в одной деревушке Командир убит, капитаны убиты, из командиров нас осталось двое лейтенантов и один фельдфебель. Забавный триумвират; лейтенант Клаг был сыном священника, идеалист, витающий в облаках... Фельдфебель Генрих твердо стоял на земле и был стопроцентным нацистом. Партизаны отрезали нам путь к отступлению: дорога обстреливалась и день и ночь. Припасов оставалось на три дня. Кто-то из солдат поймал двух русских крестьян; их заперли в сарай, и они считались пленными.
Клаг (удрученно). Какая скотина!
Франц (не оборачиваясь). А?
Клаг. Генрих! Говорю — какая он скотина!
Франц (сумрачно, в той же позе). А... да..
Клаг (жалобно и мрачно) Франц, я влип!
Франц круто поворачивается к нему.
Он вбил себе в голову, что заставит заговорить этих крестьян.
Франц. А-а-а-а... (Пауза.) А ты, ты против того, чтобы он издевался над ними?
Клаг. Я не прав?
Франц. Не в этом дело.
Клаг. А в чем?
Франц. Ты запретил ему входить в сарай?
Клаг молча кивает.
Так пусть не входит.
Клаг. Ты прекрасно знаешь, что он меня не послушает.
Франц (возмущенно, с притворным удивлением). Как?
Клаг. Нет у меня нужных слов.
Франц. Каких слов?
Клаг. Чтобы убедить его.
Франц (ошарашен). Ты еще хочешь убедить его! (Грубо.) Обращайся с ним как с собакой, заставь его ползать.
Клаг. Не могу. Если я позволю себе презирать человека, даже палача, то больше никого не смогу уважать.
Франц. Если один из подчиненных хоть раз ослушается тебя, то конец. Никто не будет тебе повиноваться. Уважать человека смешно, и запомни лучше: если ты наплюешь на дисциплину, это приведет к поражению, к резне или к тому и другому одновременно.
Клаг (поднимается, подходит к двери, приоткрывает ее и выглядывает наружу). Он опять перед сараем: выслеживает их. (Закрывает дверь, поворачивается к Францу.) Спасем их!
Франц. Ты их можешь спасти, если спасешь свой авторитет.
Клаг. Я думал...
Франц. Что?
Клаг. Генрих почитает тебя, как господа бога.
Франц. Потому что для меня он мешок с дерьмом: это логично.
Клаг (смущенно). Если ты ему прикажешь... (С мольбой.) Франц!
Франц. Нет. Пленные — твое дело. Тебя перестанут уважать, если прикажу я. А случись, что меня убьют, Генрих, понимая, что ты за слюнтяй, примет командование. Это будет катастрофой и для моих солдат, потому что он скотина, и для твоих пленных, потому что он живодер. (Пересекает комнату, подходит к Иоганне.) И также для Клага: в каком бы он чине ни был, Генрих все равно закопал бы его в яму.
Иоганна. Почему?
Франц. Клаг мечтал о нашем поражении.
Клаг. Я не мечтал: я хотел этого!
Франц. Не имеешь права!
Клаг. Это будет крахом Гитлера!
Франц. И также Германии. (Смеясь.) Капут! Капут! (Возвращаясь к Иоганне.) Он сражался с ними только мысленно: проклинал нацистов в душе, пытаясь забыть, что на деле был их слугой.
Иоганна. Он не был их слугой.
Франц (Иоганне). Бросьте! Вы из той же породы. Голосом, руками, всей своей плотью он служил им. А богу твердил, что не волен в своих поступках... Но он их совершал! (Возвращаясь к Клагу.) Война — это ты. Отрицая ее, ты обрекаешь себя на бессилие: отдаешь задаром свою душу, моралист. За свою я потом рассчитаюсь. (Пауза.) Главное — выиграть! А тогда уж займемся Гитлером.
Клаг. Поздно будет.
Франц. Поживем — увидим! (Возвращаясь к Иоганне, злобно.) Меня надули, сударыня, и я решил, что во второй раз я не дам себя надуть.
Иоганна. Кто же надул вас?
Франц. И вы еще спрашиваете? Лютер. (Смеясь.) Ну, теперь вам понятно. Я послал Лютера к черту и уехал. Война была моей судьбой, и я жаждал ее всей душой. Наконец-то я мог действовать! Я отдавал приказы, я был в полном согласии с самим собой.
Иоганна. Разве убивать — это действовать?
Франц. Да. Вписывать свое имя.
Клаг. Куда?
Франц. В список тех, кто там находился. Я запечатлел свое имя на этой равнине. Я отвечаю за войну, будто веду ее один; когда я выиграю, буду считать, что исполнил свой долг.
Иоганна (очень сухо). А что с пленными, Франц?
Франц (поворачиваясь к ней). Что?
Иоганна. Вы считали себя в ответе за все; как вы ответили за двоих?
