Пауза.
Веня. Вы не виделись больше двадцати лет. Кто знает, что там за человек.
Пауза.
Веня. Не уходи.
В дверь звонят. Галя идет открывать. В коридоре слышатся радостные голоса гостей, возгласы: «А где же наш именинник?» В зал заходит Люба.
Люба. А ты почему тут сидишь, пап? Там Сафоновы и тети Надина семья пришли. Я их по дороге встретила.
Веня. Хочешь апельсин?
Люба. На улице так холодно. Апрель какой-то мерзкий в этом году. Спички эти… Чего ты сидишь, иди к гостям.
Веня встает с дивана, ежится, вздыхает, но, тем не менее, в следующую секунду расправляет плечи, и идет в коридор встречать гостей.
Веня едет в поезде. Стучат колеса. Напротив, женщина – Попутчица чистит яйцо.
Веня. Если брать человеческую жизнь за путешествие точки в пространстве и времени, я имею ввиду точки, которая несет за собой определенные функции, но тем не менее точки, которая остается на оси координат именно точкой, если не принимать во внимание короткие отрезки пути этой точки, потому что для общей оси координат не имеет значения эмоциональная наполненность этой точки, а имеет лишь значение начало ее пути и конец, а также взаимодействие с другими элементами данной оси…
Попутчица Вы в Бога верите?
Веня. Партийный. Я говорю лишь о том, что сознание точки, воспринимающей свою жизнь так-то и так-то, ничего общего не имеет с глобальной, так сказать, картиной…
Попутчица. А вы знаете, в Казахстане уже такая теплынь. Я еду от мамы. Муж меня избивал, и я уехала к маме. А теперь вот он меня любит, пишет вернуться. Хотите яйцо? Попробуйте, это домашние…
Попутчица протягивает Вене очищенное яйцо.
Веня. Вы куда едете?
Попутчица. В Тулу. Там поселок, рядом с Тулой. Вот туда.
Пауза.
Веня. Меня бросила жена. А я ведь еще совсем не старый.
Попутчица. Вы к ней хорошо относились?
Веня. Я ее на руках носил.
Попутчица. Значит, стерва. Ешьте яйцо.
Веня. Я родился в тысяча девятьсот двенадцатом году. Это важно запомнить, но это метрики, об этом будут знать и после моей смерти. Более всего тут важно, конечно, заметить, что меня воспитала мать, отец мой погиб в Первую мировую. Она была доброй и слабой женщиной. Я рос болезненным, нервным ребенком. Это главное. Потому что эти качества со временем только развились во мне, и превратили меня в человека плохо выживаемого, мало полезного для нашего общества… У меня рано испортилось зрение, и всю войну я провел в Ленинграде, работал выпускающим редактором на радио. Вот разве что блокада сделала из меня человека сурового, но еще более замкнутого и опять же склонного к неврастении, привыкшего все вопросы решать внутренним путем, то есть путем диалога самим с собой, путем, кажется, неверным. Я рано женился, и на все вопросы друг друга мы с женой ответили еще в юности, последующая же жизнь была лишь процессом общего пути двух точек в пространстве, процессом, эмоционально мало окрашенным…
Попутчица. А я в войну была еще девочкой, жила с мамой в Казахстане. У нас отца убили в первый день войны. А мне от него досталась сумка, знаете, наверное, раньше такие были, холщовая… И вот я с ней ходила в школу, каждый день. Казалось бы – сумка и сумка… А, я думала – вот, это отец со мной, в школу со мной ходит, и везде, на танцы вот даже. Смешно… Один раз стал ко мне на танцах старшеклассник приставать, бандит он был, говорят. Я ему как дам сумкой своей по голове, а он сразу так притих, в сторону отошел, ничего не сказал… Говорю ему – «Что, против отца-то поди не полезешь?» И гордая пошла. Мне казалось, что вот – ни у кого из класса отцов нет, а я с папой под ручку иду, он меня защищает. Да… (Пауза.) Так что вы говорили?
Веня. У меня водка есть. Хотите?
Коридор. В коридоре стоит Галя с сумкой. Напротив, нее стоит Веня.
Веня. Ты вернулась?
Галя. Как видишь.
Веня. Как твоя командировка?
Галя. Хорошо.
Обнимает Веню.
Галя. Господи, это, наверное, какая-то судьба… От евреев, наверное, не уходят.
Веня. При чем тут это?
Галя. Я скучала по тебе.
Поезд. Веня и Попутчица сидят рядом. Веня обнимает Попутчицу. В ногах у нее стоит собранная дорожная сумка. Поезд замедляет ход.
Веня. Тула, да?
Попутчица. Тула… Дальше на автобусе час.
Веня. Ну ничего, днем будете.
Попутчица. Давайте на ты.
Веня. Давай.
Попутчица. Писать, конечно, тебе не буду.
Веня. Да. Наверное, незачем…
Попутчица. Незачем. У меня вот муж.
Веня. Да… У меня… вот тоже там…
Попутчица. Да… Я оставлю адрес. Если что.
Веня. А муж?
Попутчица. Подписывайся – Женя Муслимова. Запомнил?
Веня. Это подруга?
Попутчица. Да. Но я, конечно, так думаю, незачем… У каждого жизнь…
Прижимается к Вене.
Веня. Да…
Попутчица. Незачем, да… Я буду тебя помнить. (Пауза.) Я тебе оставлю еще яиц в дорогу. Они домашние.
Веня. Да…
Попутчица. Веня… Венечка.
Веня. Поезд остановился. Тула…
Попутчица. Да…
Веня. Давай я провожу до перрона.
Встает, берет сумку Попутчицы. Та прижимается к Вене, целует его в губы. На станции что-то неразборчиво объявляют.
Веня. Стоянка сокращена.
Попутчица. Я буду помнить…
Веня. Да… Я тоже.
Попутчица. Да… (Кладет небольшой пакет на стол.) Тут яйца и соль. Яйца домашние, у меня у матери девять несушек.
Веня. Пошли?
Попутчица. Посидим на дорожку?
Веня. Нет. Мы так опоздаем.
Попутчица. Значит, едешь в санаторий?
Веня. Да…
Попутчица. Напиши мне оттуда. Как добрался.
Веня. Да…
Попутчица. А адрес?
Веня. Что?
Попутчица. Ты не взял у меня адрес.
Веня. Да… Есть карандаш? Мне некуда записать.
Попутчица. Не надо. Все равно у меня вот муж…
Веня. Да… У меня тоже там…
За окном с грохотом проносится товарный поезд. От беспрерывно проносящихся вагонов в купе становится темно. Веня и Попутчица крепко обнимают друг друга, будто пытаются в одно мгновение, сейчас вот, срастись, стать единым целым, и никогда больше не разлучаться, не распадаться на две половинки. Веня целует Попутчицу. Колеса товарного поезда громыхают, скрежещут и визжат.
Люба ходит по старой захламленной квартире.
Люба. Папа! Папа! Не надо биться головой о стенку! Ты совсем? Я понимаю, что тебе больно. Мне тоже больно! Мне каждый день больно. Мы тебе такие лекарства дорогие покупаем, а тебе все равно больно! Не стыдно? Выжил из ума, веди себя прилично! Так вот, о чем я веду речь. Тут, я понимаю, что там говорить, работы много. Но это центр и метраж. Я не прошу по цене новостроек, конечно, нет… Что там говорить, квартира старая. Мне самой как ножом по сердцу. Тут я родилась, тут бабушки мои жили, мать с отцом жили… Но, конечно, жизненные обстоятельства, что там говорить… Папа скоро умрет. Не надо из этого тайну за семью печатями делать, я считаю. Жизнь – она есть жизнь, не сегодня завтра умрет… Папа прожил хорошую жизнь, долгую. Что там говорить, пожил свое. Больше шестидесяти лет с мамой, детьми еще познакомились. Это в рекорды Гиннесса заносить надо, больше шестидесяти лет. И ни разу маме не изменял, верные они были, что там говорить, другое время, другие ценности. У меня у дочери уже четвертый жених, а ей двадцать пять. И это она еще по ихним молодежным законам приличной считается. Я вот с мужем развелась, ну… Бросил он нас, козел. И ни-ни, больше замуж не вышла. Хотя предложения были… Я молодая красивая была. Дочь вся в меня. Всю жизнь ей посвятила… Что там говорить, были предложения, всякое было, жизнь – она есть жизнь, и чувства, и в отпуске пару раз… Все мы не каменные, правильно? Сейчас такого поколения уже нет, как мои мама с папой. Шестьдесят лет вместе, только подумайте и ни разу… Папа мамину смерть не пережил, головой тронулся. Ну и рак потом… Вы смотрите, смотрите, не обращайте внимания…
В соседней комнате старик сидит на своей кровати, закутавшись в одеяло без пододеяльника. Он смотрит выцветшими глазами на противоположную стену – раньше на этом месте стоял шкаф. Теперь шкаф выбросили. И от него на пожелтевших обоях остался яркий квадрат.
