- Куда занесло нас?
- На север, как в горы, мы вознеслись!
- Не здесь ли дворец небесный поверх облаков стоит? Из яшмы и нефрита хранилище тайн и чудес.
Здесь ночь, исходящая светом, сияет, как новый день.
Мы мчались северным краем по шару земному вокруг на таинство неземное на стыке стран и времен.
Хор куртизанок вереницей слева и справа:
- Амур! Амур! Бог милый и лукавый, пуская стрелы для забавы, он служит нам, на грех. Но сладостен успех.
- Дитя что знает о любови? Невесты мы Христовы, не мил нам грех, как прошлогодний снег.
- Куда несемся за Денницей мы бесконечной вереницей? Иль это наши сны?
- На бал у Сатаны!
- Скорее карнавал, как в Риме, у Северной Пальмиры.
Раздаются голоса ведьм:
- Мессир! Мессир! Виват! Мы вас заждались!
Ночной козел зычно:
- Согласен, коль признали вы во мне владыку, вам служить. А знаете, кто с нами здесь на празднестве ночном?
Голоса ведьм:
- Тот, кто на нас не смотрит? Дон-Жуан, не ведающий о своем призваньи? Мы счастливы приняться за него!
- Какой он Дон-Жуан? Художник он, с гетер не сводит глаз, любуясь ими, без тени вожделения и страсти.
Ночной козел раздумчиво:
- Все это, может быть, и так, как вы, сударыни, разумно рассудили. Но я открою, кто он: Люцифер!
Воистину владыка из владык!
Ведьмы хором: «Лю-ци-фер?!»
Ночной козел разочарованно:
- Как! Люцифер вам не по вкусу? Разве не он верховный ваш владыка?
Голоса ведьм:
- Не он! А Сатана – владыка наш!
А этот нехороший. Он - Антихрист! Отдай его на растерзанье нам!
Ночной козел с изумлением:
- Сдается мне, вы что-то путаете. Преследует вас церковь. Люцифер – враг церкви.
Голоса ведьм:
- Нет! Мы веруем в Христа! Мы все, какие есть, его невесты. Преследуют нас, женщин, за грехи, в чем он повинен. За него страдаем!
Ночной козел, возвышая голос:
- Сказать по правде, Люцифер не дьявол, как я не Сатана, Ночной Козел!
На опушке леса у старинного тракта, как в тумане, обозначаются две фигурки. То мать и дочь.
- О, мама, где мы? Ночь светла, как днем. А на горе-то зрелище какое! О, страх! Иль это воскрешенье мертвых?
Мать смеется:
- Идем. Мы выглядим не лучше тех, кого там видишь; тени мы, мы духи. Принарядиться можем, как угодно, являясь на вселенский маскарад.
Но тайны гроба тут открыты многим, и королев иных здесь привечают, как шлюх последних. Лучше быть самим, в кругу своем повеселимся всласть.
Была я маркитанкой; рыцари, хотя носились с образом Марии иль дамы сердца, мне служили правдой земных страстей, сходя в могилы здесь, в полуночном краю, глухом от века. А ныне, видишь, город дивный вырос.
Дочь с восхищением:
- Давно смотрю я на него, не веря глазам своим. Но это, мама, призрак? Он страшен и прекрасен, как мираж.
Седовласый поэт:
- Мираж, что сотворен царем, как богом, в краю полуночном, убогом, и светом просвещенья озарен, взошел здесь новый небосклон.
В просвете бело-лиловых облаков возникает женская фигурка изумительной красоты; спускается вниз вся в сиянии света, словно в легчайших одеяниях.
Молодой поэт:
- О краса ненаглядная! Чудо чудес! Вечная женственность сходит с небес.
Аристей, подбегая к девушке:
- Психея? Эста? Вас я узнаю!
Психея смущенно:
- Не будучи уверена, жива ли, теряюсь я, но вас-то узнаю. Вы Аристей!
Аристей одобрительно:
- Вас принимают здесь за образ Вечной женственности, с неба сошедшей в ослепительном сияньи…
Психея, с улыбкой оглядываясь:
- А что здесь происходит?
Аристей, рассмеявшись:
- Пресловутый, сказать по правде, шабаш ведьм. У трона владыки девушек собралась стайка, невесту выбирают для него.
Психея свысока:
- Да это же сатир!
- А вы - та нимфа?!
Психея с горестным вздохом:
- Ах, Аристей! Что вы задумали на голову мою еще?
Аристей уносясь:
- Не бойся!
Ночной козел зычным голосом, указывая на Психею:
- Она моя!
Ведьмы тотчас хватают Психею и приводят к трону владыки, к разочарованию или радости юных девушек.
Ночной козел с изумлением:
- О, несравненная краса! Психея!
Сценка с сатиром и нимфой привлекает внимание молодой женщины, бродившей одна в отдалении; покачнувшись, она чуть не падает, что отдает тоской и грустью в сердце Аристея. Он поднимает руки, словно обращаясь к небесам, и взлетает, и вдруг над городом, как от зари, вспыхивает парусник, и несутся от него золотые лучи, как стрелы, пронзая ночного козла. Тот издает ужасный крик и предстает Дионисом, с тирсом, увитым плющом, в руке, с венком из винограда на голове.
Психея восклицает:
- Свершилось! Боги Греции воскресли!
В безумной радости она пляшет, а с нею и ведьмы, старые и юные, теперь, видно, вакханки пресловутые. Топи и болота сияют свежей зеленью и водой до лугов и лесов, среди которых выделяются пригородные парки и дворцы, и совсем рядом - стройный город с золотыми шпилями, на кончике одного из них - ангел, другого - золотой парусник, столь чудесный, словно плывущий в воздушном океане здесь и в неизмеримых далях Вселенной.
Вдоль рек, по опушкам леса всюду цвела черемуха, расцветали на глазах яблони и вишни.
Длинной вереницей спускалось с горы шествие из козлоногих сатиров и пленительных нимф, из вакханок и тех, кто сопровождал их, подчас известнейших лиц всех времен и народов, из богинь и богов. Оно растекалось по паркам и садам Петергофа, Гатчины и Царского Села, что наблюдал откуда-то сверху Аристей, словно пролетая в поднебесье.
С наступлением дня не все участники мистерии исчезли, а застыли в их статуях и бюстах по садам и в интерьерах дворцов.
Диана, последовав за Психеей, вошла в дом графини Анастасии Михайловны в Царском Селе, чтобы отдышаться, ведь и душе-невидимке необходим приют.
Было уже утро. Выглядывая в окно из библиотеки в сад, она в стекле увидела свое отражение и отпрянула от неожиданности, при этом чья-то тень промелькнула на полу; и тут она ясно ощутила себя, а не одни глаза, свое тело, свое дыхание, живую жизнь в себе, как при пробуждении от сна.
Она застыла, боясь шелохнуться, как статуя. Эста вошла и всплеснула руками.
- Диана! Это не сон! - Эста забегала около нее.
- Ты меня видишь?
- Вижу! Как и себя. Как это утро. У Аристея есть даймон. Он вернул тебя к жизни.
- А где он?
- Думаю, он скоро явится, если проявляет заботу о нас, пребывая даже в странствиях.
- Хорошо. Предупреди графиню. Устрой меня где-нибудь. Я не спала целую вечность.
- На пресловутом шабаше ведьм произошло не только воскресение богов, но и смертных.
- Это был шабаш ведьм? - Диана упала в кресло в счастливом изнеможении, как после спектакля.
- Уж конечно, не пресловутый шабаш ведьм, а мистерия с воскресением Диониса, - отвечала Эста.
- Мне кажется, я там видела Аристея. Он пролетал над Вороньей горой, как ангел, весь из света.
- Как Люцифер! - рассмеялась Эста. - Он-то и сотворил чудо.
- Как поверить? Может быть, это всего лишь видения моей блуждающей души, - засыпая в кресле, прошептала Диана.
Задергивая жалюзи, Эста увидела внизу в саду Леонарда и выбежала к нему.
- О, Психея! - Леонард не помня себя заключил девушку в объятия, и она осыпала его поцелуями. Впервые после всех недоразумений, превращений и разлуки они встретились лицом к лицу, сами по себе, какие есть, какими стали, казалось, спустя столетия.
- Эрот! - рассмеялась Эста сквозь слезы. - Наконец-то! Где ты, милый мой, был?
- Все хорошо?
- Да. Все хорошо, что хорошо кончается.
- Мне кажется, все только начинается, как новый день, - Леонард поднял руку на свежую синеву небес, с белыми кучевыми облаками, которые отражались чисто и ясно в водах пруда, как стая лебедей.
Эста рассмеялась и, наклоняясь над водой, взглянула на себя, как в зеркале. Леонард тоже поглядел в серебряное зеркало вод, а затем глаза их встретились - здесь и там, в бездонной глубине времен, куда они проваливались и всплывали вновь. Чтобы их снова не затянуло, они, взявшись за руки, вышли на дорожку.
- Что хорошо кончается, то длится вечно, - продолжал Леонард носиться с мыслью, высказанной Эстой. - Первообразы в нас и воссоздаются через нас. Так творится вечность, и мы причастны к ней. Вот почему и поныне здесь все дышит для нас атмосферой юности поэта и древнего мира. Здесь наша мифическая родина.
- Хорошо сказано, - подал голос Аристей, показываясь из-за деревьев за поворотом аллеи.
Эста вскинулась и обняла художника с благодарностью, а глаза ее наполнились слезами.
- Что с вами, Эста? Диана? - Аристей тотчас все понял, и радость возвращения сменилась болью, неожиданно глубокой и сильной, всеобъемлющей.
