Жак. Ты устала? Ты устала, Маргарита? Знаешь, сегодня тебе надо было отдохнуть.
Маргарита. Вот полюбовалась серебром и отдохнула.
Ж а к У Ахмеда?
Маргарита. Нет, у Ахмеда я отдыхала по-другому — пила чай с мятой.
(Их диалогу — он должен вестись в форме стиха-антифона[55] — аккомпанирует гитара Мечтателя; реплики следуют друг за другом почти без пауз в быстром темпе. Диалог ведется на повышенных тонах.)
Жак. Внизу?
Маргарита. Нет, наверху.
Жак. Наверху, где обжигают мак?
Маргарита. Наверху, где прохлада и музыка. Оттуда базарный гул похож на воркование голубей.
Жак. Звучит возбуждающе. Развалившись на диване на шелковых подушках, в зашторенном и надушенном алькове прямо над базаром…?
Маргарита. И на мгновение забыла, где я, или не знала вовсе.
Жак. Одна или с каким-нибудь молодым человеком? С тем, кто играет на флейте, или с тем, кто показывал тебе серебро? Да, звучит возбуждающе. И все же ты выглядишь усталой.
Маргарита. Если я и устала — так только от твоей оскорбительной опеки!
Жак. Что ж оскорбительного, я ведь забочусь о твоей безопасности, да еще в таком месте!
Маргарита. Да-да, подтекст мне вполне ясен.
Жак. Какой подтекст?
Маргарита. Ты знаешь какой: ведь я одна из этих стареющих самок: раньше за удовольствие платили им, а теперь приходится самим! Меня не надо блюсти, Жак, я зашла уже слишком далеко! Что это?
(Официант приносит на подносе конверт.)
Официант. Письмо для леди.
Маргарита. Как странно получить письмо, когда никто не знает, где ты! Вскрой мне его! (Официантуходит. Жак берет письмо и вскрывает его.) Ну, что там?
Жак. Ничего особенного. Иллюстрированный проспект какого-то горного курорта.
Маргарита. И как он называется?
Жак. «Подожди немного». (Эти слова вызывают бурную реакцию. Леди Маллигэн с притворным восторгом потирает руки, официант и мистер Гутмэн, довольные, смеются. Маргарита вскакивает и идет на авансцену, Жак — за ней.) Знаешь такой курорт в горах?
Маргарита. Да, однажды была там. Открытые веранды, а вокруг — весь в снегу сосновый лес. Длинные ряды узких белых железных кроватей, ровных, как надгробные плиты. Друг с другом раскланиваются инвалиды, а в это время мелькают топоры — звенят на всю долину, мелькают и снова звенят! Раздаются молодые голоса — «Но1а»! Приходит почта. Друг, который обычно писал тебе письма на десяти страницах, ограничивается теперь открыткой с голубой птичкой, а на ней всего два слова: «Быстрей поправляйся!» (Жак бросает проспект на пол.) А когда начинает идти кровь — не раньше и не позже, а точно в назначенный срок, — тогда тебя осторожно везут в завешенную марлей палату, и последнее, что чувствуешь в этом мире, — а ты знаешь его так хорошо и в то же время так плохо, — это запах пустого холодильника.
(Гутмэн поднимает проспект с пола и протягивает его официанту, что-то шепча ему на ухо.)
Жак. Туда ты не вернешься.
(Официант кладет проспект на поднос и становится позади Жака и Маргариты.)
Маргарита. Меня оттуда не отпускали — я уехала без разрешения, вот мне и прислали, чтобы напомнить.
Официант (протягивая поднос). Вы уронили.
Жак. Мы его выбросили.
Официант. Извините.
Ж а к. И вообще, Маргарита, береги себя. Ты меня слышишь?
Маргарита. Слышу. Чтобы более никаких развлечений? Никаких кавалеров в зашторенных и надушенных альковах прямо над базаром, никаких молодых людей? Щепотка белого порошка или струйка серого дыма превратит их в самых преданных поклонников!
Жак. Нет, с этой минуты…
Маргарита. Что «с этой минуты», старый ястреб?
Ж а к. С этой минуты — отдых! Покой!
Маргарита. Спи спокойно — последнее напутствие, которое гравируют на надгробных памятниках. Я к нему еще не готова. А ты? Ты готов? (Возвращается к столику. Он идет за ней.) О Жак, когда же мы отсюда уедем? И как? Ты должен мне ответить!
Ж а к. Я сказал тебе все, что знаю.
Маргарита. Не сказал ничего, а это значит — никакой надежды.
Жак. Нет, этого я не говорил. Это — неправда.
(Гутмэн выносит белого какаду и показывает его леди Маллигэн.)
Гутмэн (его слышно сквозь гул). Ее зовут Аврора.
Лорд Маллигэн. Почему вы ее так назвали?
Гутмэн. Потому что она кричит на заре.
Леди Маллигэн. Только на заре?
Гутмэн. Да, только на заре.
(Голоса и смех смолкают.)
Маргарита. Ты давно был в бюро путешествий?
Жак. Утром. Совершил свой обычный круг: зашел к «Куку», потом в «Америкэн Экспресс», в «Вагон Юниверсал-бис» — и везде одно и то же. Отсюда никаких рейсов до особого распоряжения свыше.
Маргарита. Как, совсем никаких?
Ж а к. О, ходят слухи о самолете под названием «Fugitivo», но…
Маргарита. Как-как?
Жак. «Беглец». Но он вне расписания.
Маргарита. И когда? Когда же он летает?
Ж а к. Я сказал, вне расписания. Это значит, он прилетает и улетает, как ему вздумается.
Маргарита. Зачем мне это словарное объяснение? Я хочу знать, как на него сесть. Ты пробовал кого-нибудь подкупить? Предлагал деньги? Нет, конечно, не предлагал! И знаю почему. Да потому, что не хочешь отсюда уезжать. Думаешь, что ты — смелый, как старый ястреб. Но в действительности — в реальной, а не каминореальной — тебя путает Терра Инкогнита за этими стенами.
Жак. Попала в самую точку. Я действительно боюсь неизвестности и за этими стенами, и в них тоже. Боюсь любого места, где буду без тебя. Единственная страна, знакомая или незнакомая, где я могу дышать, — это страна, в которой мы вместе, как вот сейчас за этим столиком. А позднее, чуть позднее, мы станем даже ближе — будем единственными обитателями маленького мира, чьи пределы ограничены светом лампы под розовым абажуром, — в сладкой и так хорошо знакомой стране — твоей прохладной постели!
Маргарита. Довольствоваться любовными утехами?
Ж а к. А разве находить утешение в любви — это мало?
Маргарита. Птицам в клетке вдвоем, конечно, неплохо, но улететь-то они все равно мечтают.
Ж а к. А я бы остался. Остался здесь с тобой и стал бы любить и защищать тебя до тех пор, пока не придет время, и мы честным путем покинем этот мир.
Маргарита. «Честным путем покинем этот мир»! Твой словарь почти так же устарел, как этот капюшон и трость. Как можно выбраться из этого мира с честью? Ведь здесь все лучшее, порядочное в нас постепенно умирает… подступает такое отчаяние, которое переходит в самую крайнюю и беспросветную безнадежность!..Зачем сюда поставили эти ширмы?
(Она вскакивает и опрокидывает одну из них.)
Леди Маллигэн. Теперь вы видите? Не понимаю, почему вы разрешили этим людям здесь сидеть.
Г у т м э н. Потому что они, так же как и вы, мне заплатили.
Леди Маллигэн. Чем это они вам заплатили?
Г у т м э н. Отчаянием!..Правда, чтобы жить здесь, — требуются наличные! (Показывает на «Свете Марес».) А там (показывает на квартал бедноты) — наличные не нужны «Камино Реаль», блок восьмой!
Слышны громкое завывание ветра пустыни и крик цыганки, сопровождаемый драматическим музыкальным аккордом.
Вход в отель тонет в мерцающем алмазно-голубом сиянии. Горбун, согнувшись и гримасничая, трясет бубном с колокольчиками — ожидается появление нового легендарного персонажа. В дверях отеля — готовый к отъезду лорд Байрон Гутмэн поднимает руку — все умолкают.
Г у т м э н. Так вы нас покидаете, лорд Байрон?
Байрон. Да, я вас покидаю, мистер Гутмэн.
Г у т м э н. У нас люди все время то приезжают, то уезжают. К сожалению, здесь не задерживаются. Но, по-моему, вы чем-то обеспокоены?
Б а й р о н. От здешней роскоши я как-то размяк. Вот и вечное перо сломалось — придется писать гусиным.
Гутмэн. Что ж, наверное, это правда. И что вы намерены делать?
Байрон. Бежать!
Г у т м э н. От себя?
Б а й р о н. От себя, каким я стал, к себе, каким был!
Г у т м э н. О, значит, предстоит самый длинный путь, какой только может проделать человек. По-моему, вы плывете в Афины. Там сейчас опять война, и, как и все войны, которые велись от начала мира, ее называют борьбой… за что?
Б а й р о н. За свободу! Вам, может, и смешно, а для меня это кое-что еще значит!
Гутмэн. Конечно, значит. И я вовсе не смеюсь — я сияю от восхищения.
Байрон. Яитак позволил себе слишком много развлечений.
Гутмэн. Да, конечно.
Байрон. Но я никогда не забывал того, что однажды потрясло меня и чему я старался быть верным…
Гутмэн. Чему, лорд Байрон? (Байрон с волнением приглаживает пальцами волосы.) Вы не можете вспомнить предмет вашей приверженности?
