- Всего из красок.
Даймон весь в движении:
- Когда в них первообраз схвачен верно, текучей кровью свет перетекает, созданье к жизни призывая вновь, и фея, вся из света, вновь живая, блистая красотою, вознеслась в страну заоблачную среди гор.
Аристей не в силах поверить воскликнул:
- Как! Фея спасена?
Даймон торжественно:
- Воскрешена! И человека воскресить ты можешь, я думаю. Какой удел!
Аристей всплескивает руками:
- Ну, да. Художник я, не бог. Да и зачем?
Даймен смеется неслышно, одними глазами:
- Ты человек. Ужели мысль о смерти тебе мила?
Аристей, вдруг все припомнив:
- Нет, нет, невыносима! Мне с детства мысль о смерти столь ужасна, что я не мог быть счастлив и в любви, и в творчестве, и в странствиях моих, и ныне беспокойством одержим, взыскуя совершенства, как бессмертья.
- Когда ты фее возвратил бессмертье, ужели сам не можешь ты достичь желанной цели?
- Как?!
- Со мной в союзе.
Аристей усмехается:
- Ты джинн, не предок мой, признайся прямо, когда ты хочешь помощи моей?
Даймон важно:
- Я в мир явился принцем, как принцесса, но в духе обернулись - джинном я, она же феей, - в чем моя вина?
Из цени превращений мир родился, взыскуя совершенства, как бессмертья.
Аристей не без улыбки:
- Ты хочешь облик принца обрести?
- Да, да, вочеловечиться вполне!
- Зачем? Ведь ты, как все мы, станешь смертным.
Даймон рассудительно:
- Есть степени свободы к совершенству. И их у смертных больше, как ни странно. Я буду жить в горах в старинном замке, хранилище премудрости земной, и быть с тобою всюду, как даймон.
Аристей, взглядывая строго:
- И я тебе могу поверить?
Даймон утвердительно:
- Да, когда ты жаждешь славы и бессмертья.
Аристей, задумываясь:
- Ребенком я мечтал о славе, верно. Но ныне вижу всю тщету и славы, и даже и бессмертья на Земле - соблазн мишурный - в горе для народов, как войны непрерывные от века…
А о грядущих - и подумать страшно, как будто я воочию все вижу: геенну огненную до небес! И в бедствиях планета опустеет, как спутница ее тревог Луна.
Даймон, затихая:
- Настроен нынче что-то мрачно. После уж лучше мы поговорим.
- Пожалуй. На маскарад явиться не хотите со мною, принц?
Даймон без улыбки:
- Брелок возьми с собою. А я, отшельник, тишину люблю. Не здесь я у тебя в гостях, а в замке средь снежных гор сижу у камелька.
Аристей всматривается:
- Я вижу - зал эпохи Возрожденья, столешницу из драгоценных камней, и у камина точно мой отец? Как привиденье...
Даймон в досаде:
- То-то и оно. Один ты в силах воссоздать из красок его живым, владея тайной света.
- Ну, хорошо. Условились.
Даймон, страшно обрадовавшись:
- В союзе мы сотворим с тобою новый мир. - Весь засветившись, замирает.
Аристей в изумлении берет в руку нэцкэ и отправляется на бал.
Большой зал Дворянского собрания. Бал-маскарад, организованный учащимися и профессорами Академии художеств, с картинами, развешанными всюду, для призов за лучший костюм или образ и лотереи.
Дама в маске:
- Чудесно! Мы к началу опоздали?
Барышня в белоснежной тунике:
- По времени едва ли.
Дама в маске:
- Бал в разгаре, как будто длится он не первый час - без сутолоки в многолюдстве страшном.
Барышня, не очень довольная:
- Да, тесно, яблоку упасть здесь негде.
Дама в маске:
- У устроителей в помощниках студенты и курсистки, знают дело.
Один студент, оглядываясь:
- И маг; явившись на хорах, как дьявол, поверг всех нас он в трепет и привел в движенье стройное, как волны моря, что, не теснясь, несутся на просторе.
Дама в маске:
- Что ж сделал он?
- Взмахнул, как дирижер, и зал весь осветился дивным светом, как на заре далекий небосклон, где явь и сон смыкаются людские – в сиянии пространства и времен.
Второй студент уверяет:
- Осталось все на месте: стены, своды, - и все ж мы словно унеслись куда-то.
Третий студент, взмахивая рукой:
- В миры, где шествуют герои мифов, и боги, и цари, и куртизанки, - куда ж мы унеслись?
Второй студент:
- Мы здесь остались, но в высших сферах Северной Пальмиры.
Мистик, одетый, как клоун:
- Да то-то и оно. Здесь город-призрак, из топей восстающий, как туман таинственных видений и дурман.
Среди шествующих в маскарадных костюмах соревнователей публика замечает красивую женщину в сопровождении двух мужчин в древнегреческих одеяниях.
Литератор догадывается:
- Прекрасная Елена, нет сомненья. И Менелай. Да с ним и сам Парис. Чудесный треугольник наяву.
Чиновник важно:
- А хороша! Но слишком уж доступна.
Поэт, которого некоторые узнают:
- Не в том ли прелесть красоты и тайна?
Некая дама с вызовом:
- Когда и стыд, и верность ни почем?
Поэт смеясь:
- То символ красоты, а есть Манон. А вот она! Из шлюх обыкновенных, а кавалер ее - ведь сутенер. На Невском их встречаешь каждый вечер.
Офицер восклицает:
- Какое, боже мой, великолепье! Колонны мраморные, блеск свечей...
Другой офицер:
- И блеск очей красавиц бесподобных. воистину богинь, гетер, цариц!
Некая дама с завистью:
- Матильда Кшесинская семенит, - красива - не сказать, мала и ростом, - со свитой из великих князей в масках.
Журавля упустив из рук своих, схватилась за синиц, и те попались.
Молодой человек с дамой:
- А там не Анна Павлова прошла - походкой твердой, вместе с тем летящей, земная и воздушная, как фея.
Его дама вторит:
- Как Золушка принцессой обернулась, едва взошла на сцену, заблистав, как первая звезда среди ярчайших.
Офицер с восторгом:
- Вот Клеопатра Северной Пальмиры!
Другой офицер:
- Костюм хорош, а образ бесподобный, без тени вызова и страсти нежной, как ум и львица в сфинксе дремлют тихо над полноводною Невой; Египет - загадка Рима и его судьба.
Офицер:
- Нет, Греция скорей его судьба.
Другой офицер:
- С Элладой вкупе - это несомненно.
Офицер:
- Да, Клеопатра словно из гетер, взошедших на престол в часы упадка культур древнейших под пятою Рима.
Один студент вскрикивает:
- Послушайте! Уж это вам не шутка. Там промелькнул сам Пушкин, профиль, плечи, взор голубых, как небо, дивных глаз...
Другой студент:
- А там, на хорах Данте Алигьери, худой и строгий, опаленный адом, - и публика нарядная, и боги, герои, персонажи всех времен, - да здесь весь мир!
Один студент с опасениями:
- Он явлен на мгновенье, и, я боюсь, здесь некое знаменье.
Внезапно публика расступается, образуя живой коридор, в концах которого у всех на виду молодая женщина и юная девушка в древнегреческих одеяниях. Их принимают за Афродиту и Психею.
Проносятся голоса:
- Смотрите! Крупнотелая блондинка в сандалиях на босу ногу - дивна!
Вся розовая, золото волос, - сойдет за Афродиту в самом деле.
Да, женственность сама и красота!
Насмешлива во взоре глаз прекрасных, в осанке величава и проста.
Художник с волнением:
- Костюм хорош, а образ дивный лучше. Богиня! И любви, и красоты.
Поэт смеется:
- За Афродиту Пандемос сойдет, а та Урания? Нет, нет, Психея!
Высокая и стройная, в плаще пурпурном, словно соткана из света, воздушна и легка, как танцовщица, с походкой юности и счастья, - сон!
В многолюдном зале замолкают оркестр, голоса и шум, очевидно, начинается представление, ибо Афродита вскричала, весьма осердясь: «Люди добрые!», и даже зазвенели хрустальные люстры.
Проносятся голоса:
- Ах, что сказала Афродита? - Тише!
- Да, осердилась, ясно, на Психею, по сказке Апулея и зовет Эрота наказать за самозванство…
- Психея смущена… А хороша! Прекрасней Афродиты и юна!
- Как! И Эрот здесь явится? Умора!
- Младенец с крылышками! Купидон.
- Нет, демон, демон, по Платону. Демон?!
Откуда-то с хоров разносится голос: «Маменька, я здесь!»
Публика, рассмеявшись с восхищением, затихает, и чудесное настроение воцаряется в зале.
Афродита в тишине внятно произносит:
- Психея пусть полюбит человека без положенья в обществе, без роду, влачит с ним жалкое существованье, в нужде, в гоненьях пребывая вечно.
Эрот, показываясь на хорах:
- Психея? Ладно, будь по-твоему. Скажи-ка, где найти мне самозванку. - Достает золотую стрелу из колчана за спиной.
Афродита, указывая на ни в чем неповинную барышню:
- Как! Ты не видишь? Красотой сияет, как юная богиня, уж Кипридой ее все называют, мне в обиду. Да вот она!
Проносятся голоса:
- Эрот поранил сам себя стрелой!
- Наверно, понарошке и не больно?
