и даже плавать выучился…
А уж из Бизерты пришли мы в Марсель, и вот там я к французской речи стал привыкать. Интересная та речь, шустрая и звонкая, как у птицы весенней… И французы народ шустрый, за ними никогда не успеешь поспевать.
Марсель – город такой большой и красивый, что я по первости даже не понимал, как это можно так жить. Целый час идёшь по улице, а она не кончается. Дома каменные, с завитушками, трамваи бегают по рельсам, трактиры на каждом шагу. И народу – как колосьев на току.
В Константинополе-то, в Стамбуле то есть, мы на острове сидели. Я оттуда вообще ни разу не выбрался, только издаля, через пролив видал эти самые башни – минареты… А тут – Марсель, корабли в порту один на другом, крепость какая-то вдоль берега, стены в сто аршин высотой. А церкви-то каковы!.. Я как в первый раз зашел в ту церковь, так у меня прямо дух занялся: это ж какую махину люди смогли выстроить, голову закинешь, а все равно не видать, что там, наверху…
А ещё – автомобили! Сколько же их там по дорогам бегало! Я как увидал, обсмотрел его со всех сторон по-настоящему. У нас в полку тоже был один, но тогда меня к нему не допускали. А тут – вот они, блестящие, дымом воняют, а колеса – у! – нашим-то не чета.
Целый год прожили мы в Марселе, в казарме. Полсотни нас было, русских. Офицеры с французами всё толковали, как нам быть и как жить, а мы, нижние чины – за хозяйство в ответе и развлекайся кто как может.
Как-то пошёл я погулять к морю. Нравилось мне море: волна бежит, солнышко светит, и запах такой, словно от липы цветущей… А я хожу по берегу и песни ору – чтоб волну перешуметь. А что? Никого нет, разве господь бог слышит – так он поймёт, не заругает.
На обратном пути обгоняет меня автомобиль. Марка Рено, я уже знал. Один француз – за рулём, второй – рядом. Я – за ними, вышел за поворот, гляжу – автомобиль на боку, французы стоят и думают, что делать.
А на боку, потому что колесо с оси слетело и валяется в яме. Смотрю – ничего, целёхонькое. Можно и назад вернуть, ежели автомобиль приподнять. Кое-как мы колесо на ось поставили, и тот, который помоложе, поехал потихоньку, а мы со вторым – пешком. По дороге француз всё расспрашивал, кто я такой и как здесь оказался. Про Россию он понял и всё качал головой. Так мы дошли до автомобильной мастерской, а там оказалось, что этот пожилой – сам хозяин и есть. Он дал мне монету – за помощь. Я на эти монету купил вина, поесть и принёс капитану Муромцеву. Он смеялся и говорил, что я не пропаду, если что… Я про себя подумал: что это такое – если что?..
Стал я немного работать в этой мастерской. Хозяин за мной дочку присылал, если было много заказов, и они с зятем не справлялись.
А потом капитан объявил, что должны мы ехать в Париж. Вроде как там можно устроиться лучше. Хозяин мастерской сказал мне, что если уж я собрался в Париж, надо идти на завод Рено, что в Биянкуре. Мол, там меня запросто возьмут. Помню, я удивился: как это он так уверен, что меня возьмут?..
Приехали мы в Париж. То есть, не то чтобы Париж, а какая-то деревня за окраиной. Ну, я говорю – деревня, но это не то, что наша Липовица. Домики каменные, заборы железные и на них живой вьюнок – плющом называется.
Поселили нас в каком-то большом сарае. Муромцев с офицерами в Париж ездят, ну а мы, нижние чины – кто куда и сами по себе.
Тут я вспомнил про завод Рено и поехал в этот самый Биянкур. Приезжаю утром, а там народ с вокзала валит – и прямо в заводские ворота. Идут и идут, конца им нет. И сплошь одни мужики. Ну, и чёрт меня дёрнул, я между ними затесался – и тоже к воротам. Уже почти прошёл, но тут меня – хвать, и в какую-то каморку. И спрашивают: ты кто такой? А я говорю, на работу пришёл наниматься. На работу? – говорят. Так это в контору.
В конторе спросили документы. Я дал бумажку, которую нам в Марселе выписали. Конторщик пробурчал, что почитай каждый день русские приходят… Поспрашал он меня, что могу, и велел приходить через неделю.
А потом, помню, поехали мы на собрание. Там наши русские собирались, какой-то воинский союз, название уже не упомню. Ну, собрание как собрание. Про революцию, большевиков и что нужно быть готовыми вернуться, значит, на родину – ежели назреет момент.
И вот здесь я увидал, что это такое – Париж. Капитан Муромцев повел меня глядеть. Он всё знал, побывал ещё до войны. И с большим удовольствием мне показывал-рассказывал. И про башню Эйфеливую, и про мост в честь нашего царя, батюшки убитого Николашки, и про большой дом, где лежит самый великий француз Наполеон Бонапарт. Ну, что сказать? Для меня и Марсель был как чудо, а уж Париж – как таких чудес целая гора…
И здесь-то я и увидел, что такое – бульвар. И на нём не людей развешивают, а просто гуляют или по своим делам ходят. Большая улица, а посередине – ещё одна, поменьше…
Настал день, приехал я на завод Рено. Повели нас, ораву мужиков, по цехам. Идём, а мастера подходят, смотрят, кого-то берут. Ну, и меня тоже взяли. Хотел я в колесный цех, да не дошел до него, поставили на главную сборку. За мной и другие наши потянулись, русские, и почти всех взяли.
С тех пор я там, на заводе Рено, и работал. Сколько новых машин прошло через мои руки – даже не сочту. И автомобили, и автобусы, и даже танк был… Сначала ездил каждый день из нашего сарая и обратно, а потом сняли комнату недалеко от завода. Стал ходить в бистро, в кинематограф. Там, в Биянкуре, и познакомился я с моей Мари…
Выходим мы как-то с ребятами из бистро, а навстречу – девчонки. Ну, я-то по-французски не очень, а ребята давай с девчонками шутковать, как это у них бывает, быстро-быстро, так что ничего не поймёшь. А одна, такая черноглазая, всё молчит и только усмехается. Через пару дней встретил я черноглазую в булочной. Разговорились, и пошёл я её провожать. Проводил, иду назад, как вдруг окружают меня ребята, французы. И говорят,
