…Уже дело шло к обеду, когда наверх к Садыкову поднялись двое: лично сам Табачников и с ним неизвестный пожилой мужчина, тоже в галстуке. Оба, непривычные к подъему без лифта, стояли с одышкой. Садыковские парни при начальстве слегка напряглись и стали неестественно громкими голосами подавать команды и кричать на Машу-крановщицу, которая тоже при виде начальства несколько завесила в воздухе очередную панель. Табачников вместо обыкновенного своего фальшиво-приподнятого: «Как дела, братцы? Вижу, что идут!» — вместо этого слабым жестом показал гостю на Садыкова, сказав при этом только одно слово: «Вот».
— Здравствуйте, — сказал Володе человек. — Я Воронков Вячеслав Иванович.
Очевидно, этот человек привык, что его фамилия производила некий эффект. Но Володя не знал никакого Воронкова и просто представился: Садыков, на всякий случай добавив: бригадир.
— Помоги товарищу Воронкову, Володя, если сможешь, — сказал Табачников. — Я тебя отпущу.
— Куда отпущу?! — закричали на Табачникова напарники Володи. — А мы что здесь?
— Сами, сами покомандуете, — сказал Табачников и вежливо отошел.
— Что стряслось? — спросил Володя.
Вместо ответа Воронков отвел Володю в сторону.
— Вы альпинист? — спросил он.
— Альпинист.
— Хороший?
— Чемпион республики. Трижды. А в чем дело?
Воронков не без некоторого колебания сказал:
— Я вам заплачу. Надо дверь открыть. Дверь в квартиру.
— Захлопнулась, что ли?
— Возможно, — ответил Воронков.
— Вызовите слесаря.
— Он будет ломать. Очень дверь хорошая, жалко. И очень хорошие замки. Я из Финляндии привез.
— И что вы хотите?
— Нужно, чтобы вы проникли в квартиру через окно. Я живу на последнем этаже. Окно открыто.
Тут Воронков как-то замялся…
— В общем, — продолжал он, — нужно действовать решительно. И быстро. Не обращая, как говорится, ни на что… Я буду в это время стоять уже за дверью. Быстро направляйтесь к двери и открывайте ее!
Воронков тут энергично повел плечом, как-то дернулся, словно желая показать, как следует «быстро направиться к двери». Володю удивила такая инструкция. Впрочем, он предположил, что товарищ Воронков просто опасается, что, проникнув в квартиру и задержавшись в ней на какое-то время, товарищ Садыков может мимоходом что-нибудь стибрить. Или слямзить. Или умыть. А что? Быстро, на ходу. Взял и пошел… Володя печально усмехнулся.
— Я понимаю, насколько это сложно, — сказал Воронков. — Вы будете рисковать жизнью…
— Я не картежник, — ответил Володя. — Я никогда не рискую. Тем более жизнью.
Саша Цыплаков сидел за столом президиума в конференц-зале. На сцене висели большие картонные планшеты с нарисованными на них домами и планами района. Молодой архитектор защищал диплом. В открытые окна влетал еще не сухой, но уже знойный воздух начинающегося лета.
— …Мы ставили своей задачей, — говорил молодой архитектор, — органически вписать микрорайон в весьма сложный рельеф нескольких холмов. Ручей, образовавший небольшую долину, стал естественным стержнем, вокруг которого…
В президиум вошла секретарша, пробралась между кресел и что-то прошептала на ухо Саше. Саша, в свою очередь, что-то сказал председателю, тот кивнул, и Саша, стараясь не шуметь, тихонько вышел из зала. В коридоре на стульчике стоял телефон, и возле него лежала трубка.
— Привет, — сказал Саша, — привет, Капитан. А что за пожар? Я на защите сижу… А снаряжение где?.. Да я ж тебе говорю, сижу на защите при галстуке… Ладно, я подъеду. Какой адрес?
Лида Афанасьева спешила: торопливо просматривала коробки с ампулами, некоторые из них откладывала в большую сумку. В окно медпункта было видно, как механики спешно сдирали чехлы с винтов вертолета Ми-2 с красным крестом на борту. Звонил телефон, но Лида трубки не снимала. В медпункт вошел пилот, «дав своему лицу такое выражение», которое следовало понимать в том смысле, что все задержки в мире происходят из-за баб. Вместе с тем более внимательный наблюдатель мог бы отметить, что был вошедший пилот не так уж молод «из себя», как это могло показаться с первого взгляда. Разве что молодыми были его глаза, как два светлых озера, лежавших среди морщинистых базальтов его лица. По той позиции, которую он занял, прислонясь медвежьим плечом к косяку двери, можно было предположить, что ждать он намеревался долго и терпеливо, а кроме того, можно было увидеть, что ему приятно смотреть на Лиду. Лида, сидя на корточках перед распахнутым шкафом с лекарствами, кого-то яростно шепотом ругала, пытаясь из этой горы ампул, баночек, коробочек, упаковочек извлекать нечто ей необходимое.
— Лид, — наконец не выдержал пилот.
— Да куда-то адреналин пропал! — в сердцах сказала она.
Пилот стоял над душой. Телефон все звонил.
— А без адреналина нельзя?
— Нельзя! — сказала Лида.
Телефон все звонил. Пилот взял трубку.
— Нет ее! — сказал он. — Она в санрейсе. Когда вернется? К вечеру.
— Слава Богу, вот он! — воскликнула Лида, найдя нужную коробку. — Кто звонил?
— Мужик, — сказал пилот, и в этом слове прозвучала некоторая печаль.
Они выбежали из медпункта. Второй пилот уже запускал двигатель.
Старший лейтенант Руслан Алимжанов сидел в патрульной машине и оформлял протокол нарушения. Нарушитель, блондинка средних лет, печально смотрела, как Руслан заполняет бланк.
— Вот смотрю я на вас, — сказала блондинка, — и думаю: ну неужели в наш век рыцари перевелись? Я все-таки женщина.
— Для меня вы — водитель, — сказал Руслан, не поднимая глаз от протокола. — Очень грубое нарушение, Нина Филимоновна.
— Я артистка. Неужели вы меня не узнаете?
— Я сам, Нина Филимоновна, народный артист у себя на перекрестке, — флегматично отвечал Руслан.
Глядя на Руслана, сидевшего в патрульной машине марки «ВАЗ-2101», можно было сильно усомниться в рекламе этой автомашины, гласившей: «Наша модель просторней изнутри, чем снаружи». Руслан своей могучей фигурой занимал, казалось, весь внутренний объем малолитражки. Когда он брался за руль, половина баранки скрывалась под его лапой. У Руслана был один знакомый кинорежиссер, из задержанных в пьяном виде за рулем, который часто говорил: «Когда я начну снимать „Манас“, я тебя приглашу на главную роль. Будешь играть этого богатыря. Из ГАИ придется уйти на время съемок — года на два… И не отказывайся! Слушать не хочу твои отказы!»
Руслан не отказывался, но с «Манасом» дела продвигались, кажется, неважно. А может быть, и с режиссером. Не знал этого Руслан, крайне далек был от сложного мира искусства…
Загудел зуммер радиостанции.
— Восемнадцатый, — сказал Руслан, сняв трубку. — Кто звонит? Садыков? Это наш капитан. Нет, не капитан милиции, а капитан команды. Передай привет, скажи, что не могу, я на дежурстве.
Руслан положил трубку и тут увидел, что артистка протягивает ему деньги.
— Интересно, — сказал Руслан, — какие вы роли в театре играете?
— Разные, — зло сказала артистка и убрала деньги.
— Я бы вам давал только отрицательные, — сказал Руслан и продолжал заполнение протокола…
Страховал с крыши Саша Цыплаков. Он был сильно недоволен, посматривал, как веревка оставляет следы на его рубашке, которую украшала, между прочим, бабочка.
Володя, уперевшись в крышу ногами, начал спуск. Веревка скользила сквозь блестящее кольцо карабина, пристегнутого у него на груди. Крыша кончилась. Она нависала над стеной, и Володя, слегка оттолкнувшись ногами, повис в воздухе. Стена и окно были в полуметре от него, в так называемой мертвой зоне. Чтобы достичь окна, Володя должен был раскачаться в воздухе. Как и говорил Воронков, окно было открыто…
Володя стал раскачиваться на уровне окна. Цыплаков, не видя Капитана, тщательно страховал. Наконец Володе удалось схватиться рукой за переплет рамы. Он подтянул ноги к окну и выпрямился на подоконнике. В эту секунду из квартиры, из-за тюлевой занавески, он услышал высокий напряженный голос:
— Назад!
Володя просунул голову в окно, отодвинул занавеску и увидел, что посреди комнаты стоит подросток лет четырнадцати и целится в него из ружья.
— Руки поднять? — сказал Володя.
— Я буду стрелять! — грозно сказал мальчишка.
— В человека стрелять нельзя, — сказал Володя и спрыгнул в комнату.
Ему мешала веревка. Он высунулся в окно и крикнул:
— Саш, протрави, я здесь!
Володя стоял к мальчишке спиной. Хотя был уверен, что тот не посмеет выстрелить, все же спина была холодной. Повернулся к мальчику. Тот все еще стоял с ружьем в руке, но решимости у него поубавилось.
— Человек — не заяц, — сказал Володя, снимая с груди упряжь обвязки. — Да и в зайца стрелять тоже…
