добавил: «И лагерь для интернированных».
Блэк вздохнул.
– Продал. Человеку, который делает бомбы. Он любит мирные пейзажи.
– Жаль. Нет бы ему любить батальные полотна и производить косметику.
Блэк бросил на меня быстрый взгляд, в глазах его мелькнули веселые искорки. Потом он жестом пригласил меня в соседнюю комнату – она была вся обита серым плюшем, а из обстановки, кроме мольберта, скромно предлагала только софу, низенький столик и несколько кресел.
– Я часто сижу здесь по утрам среди нескольких картин, – сказал хозяин. – Иногда только с одной. В обществе картины вы никогда не будете одиноки. С картиной можно разговаривать. Или, что еще лучше, – картину можно слушать.
Я кивнул. Перспектива получить у него место представлялась мне все более и более сомнительной. Блэк говорил со мной, как с клиентом, которого он изощренным образом хочет подбить на покупку. Но с какой стати? Он же знает, что я не клиент. Может, Блэк считает, что я смогу затащить к нему Танненбаума-Смита? Либо он действительно говорит со мной искренне, и тогда он просто одинокий богатый человек, который не слишком счастлив в своем ремесле. Для меня-то зачем ему ломать комедию?
– Великолепный Моне! – сказал я еще раз. – И надо же, чтобы все это существовало одновременно: и картины, и война, и концлагеря! Даже не верится!
– Это картина, написанная французом, – заметил Блэк. – Не немцем. Может, именно это что-то объясняет.
Я не согласился.
– Есть и немецкие картины в том же духе. Причем много. Вот что самое удивительное.
Реджинальд Блэк вытащил откуда-то янтарный мундштук и вставил в него свою сигару.
– Ну что ж, мы можем попробовать поработать вместе, – сказал он мягко. – Особо выдающихся знаний от вас здесь не потребуется. Куда важнее надежность и умение молчать. Как насчет восьми долларов в день?
Своей необычной сигарой, тишиной комнаты, покоем картин и негромким голосом он меня почти загипнотизировал. Но сейчас я разом очнулся.
– Сколько я должен работать?
– С девяти утра до пяти-шести вечера. Час на обеденный перерыв. Вообще-то в нашем деле твердый рабочий день установить трудно.
– Господин Блэк, – сказал я, окончательно возвращаясь с небес на землю. – Это примерно столько же, сколько зарабатывает хороший посыльный.
Я думал, он мне сейчас скажет, что никакого другого места я, в сущности, и не заслуживаю. Но Блэк оказался не так прост. Он до цента высчитал мне, сколько зарабатывает в день хороший посыльный. Получалось, что у того жалованье скромнее.
– На меньшую сумму, чем двенадцать долларов, я пойти не могу, – сказал я. – У меня долги, их надо отрабатывать.
– Уже?
– Да. Я должен адвокату, который обеспечивает мне вид на жительство.
Блэк неодобрительно покачал лысой головой, одновременно исхитрившись погладить свою черную как смоль бородку. Это был непростой гимнастический трюк – скоординировать два столь разных движения, – и он вполне ему удался. Складывалось впечатление, что мои долги, этот мой новый, внезапно обнаружившийся недостаток, заставляют его еще раз вернуться к вопросу, брать меня или не брать. Наконец-то хищник показал когти.
Но и я не зря набирался у Людвига Зоммера уму-разуму. По части словесной казуистики тот, пожалуй, мог бы и Блэка за пояс заткнуть. И новый синий костюм я неспроста покупал. Со своей застенчивой улыбочкой Блэк разъяснил мне, что как-никак я стану работать у него нелегально и, значит, не буду платить налоги. Кроме того, мой английский отнюдь не безупречен. Вот тут-то я его и подловил. Зато я говорю по-французски, заявил я, а в бизнесе с французскими импрессионистами это большой плюс. Блэк вяло отмахнулся, но в итоге согласился дать мне десять долларов в день и пообещал, если я хорошо войду в дело, еще вернуться к вопросу о моем жалованье.
– У вас к тому же будет много свободного времени, – сказал он. – Я часто в отъезде. Тогда и работы нет.
Мы сошлись на том, что я начну через неделю.
– В девять утра. Торговля искусством начинается не в восемь, а в девять. – Он вздохнул. – Вообще-то это должна быть никакая не торговля, а любовное общение знатоков, надумавших обменяться частью своих сокровищ. Вам не кажется?
Вот уж никак не кажется. На мой взгляд, это скорее такое общение, участники которого в любой момент готовы растерзать друг друга в клочья. Но подобных вещей я не стал говорить.
– Да, это был бы идеальный случай, – заметил я.
Блэк кивнул и поднялся.
– Кстати, почему это у вашего друга Танненбаума совсем нет картин? – как бы невзначай полюбопытствовал он на прощанье.
Я передернул плечами. Сколько помню, я видел у Танненбаума только превосходные натюрморты, да и те на столах, в съедобном виде.
– Теперь, когда он стал американцем, пора ему обзаводиться живописью, – продолжал Блэк. – Это престижно и поднимает статус. К тому же превосходное помещение капитала. Куда вернее акций. Впрочем, не каждого можно принудить к его счастью. До свиданья, господин Зоммер.
Александр Силвер ждал меня, сгорая от любопытства. Он был в курсе моих дел с Блэком.
– Ну, как ваш визит к этому пирату? – встретил он меня вопросом.
– Он не пират, – ответил я. – Скорее просвещенный ассириец.
– Кто?
– Лысый, культурный, довольно скрытный человек с бородкой как у ассирийца. Очень вежлив и галантен.
– Да знаю я его, – сказал Силвер. – Облапошивает всякую деревенщину своими аристократическими манерами. Похоже, вот и вас уже успел охмурить. Берегитесь!
Я не смог удержаться от смеха.
– Беречься чего? Он что, задолжает мне жалованье?
Силвер на секунду смешался.
– Ну, это-то нет. Но вообще…
– Что вообще?
Я был потрясен. Похоже, он ревновал. Он тронул мое сердце.
– Просто он паразит! – заявил наконец Силвер. Он стоял, прислонясь к флорентийскому стулу времен Савонаролы, верхняя часть которого была даже подлинной. – Торговля искусством – это ремесло с нечистой совестью, – вещал он. – Продавец загребает деньги, которые, по сути, заработаны художником. Художник живет чуть ли не впроголодь, продавец покупает себе замки. Я не прав?
Я не возражал. Хотя замков Силвер себе пока не строил.
– С антиквариатом и предметами искусства дело обстоит еще не так скверно, – продолжал Силвер. – Да, продавец тут зарабатывает, но велик риск и промахнуться. А вот с чистым искусством дело совсем нечисто. Вспомните хотя бы Ван Гога. Он же ни одной своей картины не смог продать! Все эти несусветные миллионы на его живописи заработаны исключительно торгашами. Паразитами. Верно я говорю?
– Про Ван Гога верно. Про всех нет.
Силвер отмахнулся.
– Да знаю я все! Торговцы живописью заключали с художниками контракты. Выплачивали им ежемесячно какую-то сумму, в сущности, жалкую мелочь на пропитание. И за это художники отдавали
