мелких лавочек, вольные люди, все равно что цыгане. И мы, Силверы, всегда этого хотели. Если бы только Арнольд…
Я поспешил его прервать:
– Господин Силвер, у жокеев на скачках есть давний обычай: если случилось упасть с лошади, надо как можно скорее, пока поджилки не затряслись, проехать ту же трассу еще раз. Только так можно уберечься от испуга и новой травмы. Вы готовы к старту? Или еще подождем?
Силвер бросил взгляд на улицу. Он колебался. Потом перевел глаза на свой магазинчик напротив. Кто-то стоял перед витриной, а потом направился к двери.
– Покупатель! – прошептал Силвер. – Скорее, господин Зоммер!
Мы вновь пересекли нашу неистовую улицу. Это был уже прежний Силвер. Оказавшись на тротуаре, мы умерили шаг. Завидев покупателя, мы никогда не бросались к дверям напрямик, а пересекали улицу чуть в сторонке, шагах в двадцати. Это давало Силверу возможность войти в свой магазин неторопливо и вальяжно. Обычно он заходил один, а уж потом, при необходимости, появлялся и я в роли случайно заглянувшего музейного эксперта.
На сей раз все произошло очень быстро. Покупатель оказался мужчиной лет пятидесяти, в очках с золотой оправой.
Он спросил, сколько стоит молитвенный ковер с голубой нишей.
– Четыреста пятьдесят долларов, – не колеблясь заявил Силвер, ободренный только что преодоленной опасностью.
Покупатель снисходительно улыбнулся.
– За посредственный полуантик? Сто.
Силвер покачал головой.
– Лучше я его подарю.
– Хорошо, – сказал мужчина. – Я согласен.
– Только не вам, – улыбнулся Силвер.
– Михраб вшит новый, – стал перечислять мужчина. – Верхний бортик выткан заново. Краски во многих местах освежали анилином. Да это же утиль! В лучшем случае половая тряпка!
В окно я видел, что Силвер начинает злиться. Он подал мне знак прийти ему на помощь. Я вошел. Почему-то широкая спина клиента показалась мне смутно знакомой!
– А вот, кстати, и месье Зоммер, эксперт из парижского Лувра, он сейчас проездом в Нью-Йорке, – сказал Силвер. – Он как раз оценивает наши ковры и объяснит вам все как специалист.
Клиент обернулся и снял свои золотые очки.
– Зигфрид! – воскликнул я в изумлении. – Ты-то как здесь оказался?
– А ты, Людвиг?
– Господа знакомы? – Силвера уже разбирало любопытство.
– Еще бы! Мы ученики одного мастера.
Зигфрид Розенталь украдкой приложил палец к губам. Я понял и не стал называть его фамилии.
– Я работаю на салон ковров «Видаль» в Цинциннати, – сообщил он. – Мы скупаем подержанные ковры.
– Полуантики, с заново вшитыми михрабами, освеженными красками, короче, утиль, верно? – поддел я.
Розенталь улыбнулся.
– Каждый вертится как может. Так сколько стоит ковер на самом деле?
– Для тебя – триста семьдесят пять, если господин Силвер не возражает.
Розенталь дернулся, будто под жилеткой его ужалила оса.
– Четыреста, – невозмутимо произнес Силвер.
– Оплата наличными, – добавил я.
Розенталь смотрел на меня глазами умирающего сенбернара.
– Тоже мне, друг называется!
– Я борюсь за свою жизнь, – ответил я. – К сожалению, в том же ремесле, что и ты.
– Экспертом из парижского Лувра?
– Чернорабочим консультантом, как и ты.
В итоге Розенталь получил ковер за триста семьдесят долларов.
– Мы можем где-нибудь выпить? – спросил он. – Такую нежданную встречу грех не обмыть. – И он подмигнул.
– Идите с Богом, – благословил нас Силвер. – Дружба – дело святое. Даже между конкурентами.
Опять я пересекал нашу грозную авеню, на сей раз с Розенталем – тот нес под мышкой свернутый рулоном ковер.
– Как хоть тебя теперь зовут? – спросил я.
– Фамилия та же. Только имя Зигфрид я сменил – с таким именем сегодня ни одного ковра не продашь. Куда пойдем?
– В чешское кафе. У них там сливовица есть. И кофе.
Мицци даже не удивилась, снова узрев меня на пороге.
Кроме нас, в кафе никого не было. Розенталь развернул на полу свой ковер.
– Какая лазурь! – восхитился он. – Я этот ковер уже несколько дней у вас в витрине высматривал. Да, он пришелся бы нашему Людвигу Зоммеру по вкусу.
Мицци подала сливовицу. Она была югославская, еще из довоенных запасов. Мы молча выпили. Ни один не хотел пытать другого о его прошлом. Наконец Розенталь сказал:
– Валяй, спрашивай! Ты ведь тоже Лину знал?
Я покачал головой.
– Мне только было известно, что она в лагере для интернированных.
– Разве ты не знал ее? Видно, у меня в голове все совсем перепуталось. Короче, мне удалось ее оттуда вытащить. Она была больна, и лагерный врач оказался не сволочью. Направил ее в больницу. У Лины был рак. А еще через полтора месяца тамошний врач ее выписал, и не обратно в лагерь, а домой. До ареста у нас была комнатушка, где остались все наши вещи. Хозяйка была неприятно удивлена, когда мы к ней заявились и потребовали свое добро. Лина зашила кое-какие драгоценности в нижнюю юбку. Но и эта юбка, и другая одежда – все исчезло. Хозяйка сказала – украли. А что поделаешь? Мы еще были рады, что она снова пустила нас в эту чердачную каморку. «Вашей жене платья уже все равно не понадобятся» – это хозяйка так меня утешила. Лине становилось все хуже. Недели через две возвращаюсь с работы – ты помнишь, я у торговца коврами тогда крутился – и на подходе к дому вижу, как Лину выталкивают из подъезда трое гестаповцев. А она, бедняга, уже почти не может идти. Меня еще издали заметила. Глазищи вдруг стали большие-большие. Этого я никогда не забуду. Она глазами мне кричит: «Беги!» И даже головой чуть-чуть дернула. У нее и губ-то уже почти не было. А я стою, как к земле прирос. Шелохнуться не могу. И поделать ничего не могу. Ничего, понимаешь. Все, что я мог, – это дать себя забить до смерти или увести вместе с ней. Вот так и стоял, не зная, на что решиться. И все вокруг будто замерло. Только глаза Лины передо мной. Голова как свинцовая. А она все глазами кричит: «Беги!» Гестаповцы эти почему-то нервничали. Потащили Лину к машине. Когда внутрь запихнули, она голову так назад откинула. И на меня посмотрела. Вижу, рот у нее скривился. Это она так улыбнулась. Хоть и без губ – а улыбнулась. И все – больше я ее не видел. Это она со мной попрощалась так – улыбкой. Когда я снова смог пошевелиться, все было кончено. Не пойму, как так вышло. До сих пор не пойму.
Он говорил глухим, монотонным голосом. На лбу у него вдруг выступили крупные капли пота. Он их отер. Они тут же набежали снова.
– А потом пришли бумаги, – продолжил он. – Неделю спустя. Когда уже поздно было.
