Арчибальд (мрачно, не отрываясь от стакана). Знаю. А на вид все восемнадцать.
Люси. Грацциано издает тебя двенадцать лет. Ты ей приносил кубики. Потом кукол… Добрый дяденька!
Арчибальд. Кровь в голову ударила. Ты не знаешь, что это такое, эти маленькие шлюхи. Ты читала «Лолиту» Набокова?
Люси (холодно). Да. А ты?
Арчибальд. Попробуй разберись, что вокруг делается. Теперь эти девчонки предлагают себя как кулек с конфетами.
Люси (холодно). И ты не отказался. Она беременна.
Арчибальд. Черт! (Встает. Идет к Люси. Жалкий. Путается в словах.) Люси, нужно мне помочь. Нужно мне помочь. Ты моя жена. В конце концов, это что-нибудь да значит. Ты сейчас пойдешь к Грацциано. Все-таки мы как-никак супруги. У нас дети… Грацциано – скотина. Лучше тебе с ним поговорить. Он товарищ по борьбе. Это я посоветовал ему издавать порнографическую серию, это я объяснил ему, что секс – оружие революции. Оранжевая книжечка для детей. Перевод с голландского. Это невозможно было переводить… Но я ему ее сделал. Он на этом заработал бешеные деньги. А что тогда в лицеях творилось! Да! Нельзя забыть того, что мы вдвоем сделали для общего дела. Как братья! Революция – это вам не что-нибудь! Вот только когда речь заходит о его дочери, он, собака, становится дремучим сицилийцем. Вот ведь в чем подлость-то. Тебе надо к нему пойти, Люси. Он тебя очень любит.
Люси (отчужденно). Даже слишком. И ты об этом знаешь.
Арчибальд (отводя глаза). Вот-вот. Он тебя послушает. Ты скажешь все как есть, опишешь мое отчаяние. Пойми, ведь чувствуешь себя таким одиноким… А тут эта малышка вдруг предлагает свою любовь. Она же в меня влюблена! Она как глоток свежей воды посреди всего этого дерьма! Ты не можешь понять, а она почувствовала, как я несчастен. Потерян. Обречен. Она обвила мою голову своими ручонками. Она утешала меня, как маленькая мама. Тебе не понять! Женщины не могут этого понять!
Люси (холодно). Нет.
В комнату с визгом врываются девочки.
Девочки. Папа! Папа! Сегодня Праздник отцов![7] Мы пришли попросить у тебя денег тебе на подарок! Чего бы тебе хотелось на Праздник отцов?
Люси. Девчоночку. (Выходит, хлопнув дверью.)
Девочки (испуганно). Это правда, папа, что ты хотел бы еще одного ребенка? К черту! И Розин-то до смерти надоел.
Арчибальд. Ваша мать пошутила. Вы же знаете, она говорит невесть что. (Вздыхает.) Бедные мои дети! Жаль мне вас, если вам придется с ней одним остаться!
Девочки (с интересом). Ты хочешь ее бросить, папа?
Арчибальд. Нет. Просто я только что узнал одну вещь, которая меня очень тревожит. (Вздыхает, нервно зажигая сигарету.) Жизнь, бедные мои дети, иногда оказывается короткой.
Девочки (с любопытством). Что случилось, папа? У тебя рак? Ты приговорен? Неудивительно. Ты столько куришь!
Арчибальд (бросает сигарету, нервно). Нет. Нет. Я уж не так много курю. Во-первых, я не докуриваю их до конца. Три затяжки – и выбрасываю. Это нервное.
Девочки. Может быть, нервное. Но так неприятно пахнет, когда приходишь к тебе утром здороваться! Фу!
Арчибальд. Пахнет неприятно? Я курю дешевые «Голуаз»![8]
Девочки. Вот именно. На розы непохоже. Ну, так ты нам дашь, папочка, денег? Ты как хочешь? Чтоб мы тебе купили что-нибудь?
Арчибальд (роясь в карманах). Как вы надоели! Выбрали момент! У меня нет денег… А-а, тем хуже… Это уж слишком. Вечно вы попрошайничаете!
Девочки. Но ведь это же для тебя! Ну так что бы тебе, папочка, в самом деле доставило удовольствие? А? Скажи, чтобы мы знали!
Арчибальд (с беспокойством рассматривает себя в зеркале). Может быть, фальшивую бороду. (Вздыхает.) Ах! Бедные мои дети, бедные мои дети!
Девочки. Не очень-то ты, папочка, весел в Праздник отцов.
Арчибальд (вздыхает мрачно). Еще и Праздник отцов к тому же! Бедные мои дети! Разве этот зверь подумает о вас? Плевал он на детей. Идите, я буду бриться. Зарос как старый филин. Хоть умереть-то бритым!
Девочки (идут к дверям вместе с ним, останавливаются, гримасничая). Папочка, мы тебе хотели рассказать. Нет! Ведь договорились же не рассказывать! Нет! Потом передоговорились, чтобы все-таки рассказать!
Арчибальд. Ну что еще? Ведь видите же, что я опаздываю.
Девочки. Не знаем, как тебе сказать, папа. Мы стесняемся. Разумеется, мы маленькие девочки… но порою мы знаем вещи, выходящие за рамки нашего возраста.
Арчибальд (смотрит на них, обеспокоенно). Что вы там еще придумали?
Девочки. Мы? Ничего. Но вот фрейлейн… Она тебе, папа, нравится, фрейлейн?
Арчибальд. Очаровательная девушка.
Девочки. А какая у нее грудь! И вообще! Но ты знаешь, папочка, она немножко странная…
Арчибальд. Почему?
Девочки. Ты знаешь, что она спит с нами, в нашей комнате. Чтобы быть рядом с этим крикуном. Другого местечка не смогли найти.
Арчибальд. Ну и?…
Девочки. А по ночам она видит сны.
Арчибальд. Как все…
Девочки. Да. Но она, она во сне разговаривает. Она сомнамбула. И ты знаешь, папочка, что она бормочет каждую ночь?
Арчибальд. Какие вы надоедливые! Нет, я не знаю.
Девочки (изображают, с томным видом). «Арчибальд!.. Мсье Арчибальд!.. О! О! Мсье Арчибальд!» Вот так-то! Это мы тебе дословно повторяем! Если бы ты только это слышал! (Умолкают, ожидая, какой эффект произведет их разоблачение.)
Арчибальд. Да ну?! (Пристально смотрит на себя в зеркало, трет подбородок рукой, восклицает.) Скорее, дети, скорее а то мы опоздаем к завтраку. Я еще не брился. Специально для демонстрации не брился. Но не могу же я в таком виде показаться за столом! Брр! Бегу навести красоту!.. И, конечно, вы уже большие. И вам незачем говорить, что не имеет смысла повторять это маме. Она может неправильно понять!
Все выходят. Девочки за спиной у Арчибальда давятся от смеха. Затемнение.
Холл. Входная дверь расположена на некотором возвышении. Лестница на галерею, на которую выходят двери комнат. Пустая сцена едва освещена. Вечер. Появляются: молодая женщина, неприятная на вид, но очень элегантная, в сопровождении солидного мужчины. Их встречает Кривой, одетый с претензией на элегантность. Белая рубашка с засученными рукавами, но с черным галстуком.
Женщина. Мелюзина Мелитта.
Кривой. Господа за столом.
Женщина. Встанут. Пойдите скажите, что я здесь.
Кривой без всякого удовольствия выходит.
Мужчина (оглядывается). Дом симпатичный…
Мелюзина (проводит пальцем по мебели). Но, как всегда, грязь! У него в услужении невероятная супружеская чета. Он таскает их за собой всю жизнь. Мужчина с металлическим крючком услужил ему как-то еще во время войны. Впрочем, женщина тоже. Все это еще со времен его первой жены. У него всегда была склонность к беспорядку.
Мужчина. И вы, с вашей склонностью к порядку, его терпели?
Мелюзина. Это продолжалось недолго. Я была глупа как гусыня, когда встретила его. А он уже был известным писателем. А потом, после первой удачи в театре, я и упорхнула…
Мужчина. Вы были в него влюблены?
Мелюзина (раздраженно). Вы мне надоели, мой милый! Я вам уже все это рассказывала, когда мы поженились. У меня нет никакого желания начинать сначала. Особенно сейчас. О таких вещах предпочитаешь забывать. И это вполне удается.
Из столовой выходит Шеф.
(Кричит ему своим пронзительным голосом.) Здравствуй, дорогой мой!
Шеф (просто). Здравствуй, цыпочка!
Целуются.
Мелюзина. Ты знаешь Дюплесси-Морле?
Шеф (любезно). Кто же не знает Дюплесси-Морле? Разве что тот, у кого голова ни разу не болела! Впрочем, ты забыла, что я был на вашей свадьбе…
Дюплесси-Морле (сердечно). Здравствуйте, дорогой мой!
Шеф. Здравствуйте-здравствуйте! По-прежнему торгуете аспирином?
Мелюзина (раздраженно). Не смешно, дорогой мой, уверяю тебя!
Шеф (продолжает невозмутимо). А глистогонное «Тютю»? «Конфетка против бобо»?
Дюплесси-Морле (с торжествующей улыбкой). У них по-прежнему прочная репутация. Сейчас эпоха биохимии. Только темные знахарки не понимают этого. Врачи выписывают рецепты строго по науке, а знахарки лечат по старинке.
Шеф. А вы недовольны? Шутник!
Дюплесси-Морле. Да нет, не жалуюсь. А вообще-то, знаете, делами занимается директор моих лабораторий. Я лично – прежде всего писатель.
Шеф (по-прежнему сердечно). Да, но таким людям, как вы, писательство обходится недешево. Как идут дела?
Дюплесси-Морле. Не могу пожаловаться. Система социального обеспечения весьма способствует процветанию аптечного дела. Количество больных утроилось.
Шеф. Наступило-таки времечко! Всем хворать можно! Не одним капиталистам. Мелюзина должна вами гордиться. Ты, душенька, по-прежнему занимаешься общественной деятельностью?
