Д'Анувилль. Двадцать два, сир.
Людовик (удивленно смотрит на него). И уже стреляем?
Д'Анувилль. Я участвовал в Итальянской кампании и сражался при Ватерлоо. И в России — правда, тогда я еще не был произведен в офицеры.
Людовик (мягко). Знаю, знаю. У Бонапарта начинали рано. Как вас зовут?
Д'Анувилль. Д'Анувилль.
Людовик. Вы не родственник виконтессы Бюнье д'Анувилль?
Д'Анувилль (напрягся). Это моя мать, сир.
Людовик. Я знал ее. Ваш отец, если мне не изменяет память, погиб на эшафоте.
Д'Анувилль. Да, сир, в Лионе.
Людовик (подается к нему). Во времена мсье Фуше?
Д'Анувилль. Да, сир.
Людовик. И вы стреляли в него, чтобы отомстить за Бонапарта? Не за отца?
Д'Анувилль молчит.
Фуше. Сир, этот разговор представляется мне неуместным. Должен напомнить вашему величеству — герцог Дюрас уже ввел в зал послов союзных держав.
Людовик (раздраженно). Подождут! У них будет время подготовиться к наступлению. Мне необходимо знать молодежь, мсье Фуше. В данный момент я образовываюсь. (Обращается к д'Анувиллю.) В том, что вы мне говорите, я нахожу одно противоречие. Когда вы служили Бонапарту, и герцог Отрантский также ему служил, вы встречались с ним каждый день и не испытывали отвращения?
Фуше (все больше волнуясь). Этот молодой человек одержим. Он не может мне простить, что я перешел к вашему величеству. Если бы у меня была хоть малейшая необходимость в удостоверении своей искренности и лояльности…
Людовик (обрывает его). У вас есть необходимость в таком удостоверении, Фуше, и я вовсе не уверен, что этот пистолетный выстрел дает вам его. Оставьте нас.
Фуше. Сир, я сожалею, но забота о вашей безопасности и моя глубочайшая ответственность как министра полиции не позволяют мне подчиниться вашему приказу. Молодой человек мог спрятать оружие…
Людовик (сухо). Если вы хорошо выполнили свои обязанности, сознавая свою глубочайшую ответственность, то обыскали его и обезоружили. Идите, или я прикажу вышвырнуть вас вон.
Фуше (кланяется, встревоженно, с горечью). Сир, я останусь возле двери.
Людовик. Сколько угодно. Только не подслушивайте, там камер-лакей.
Фуше выходит.
(Смотрит на д'Анувилля, с внезапной тоской.) Почему вы не роялист, мальчик мой? Вы мне нравитесь. Наверное, не следует говорить вам это, но я люблю ангелочков с пистолетами. Если бы детям не хотелось стрелять, нам не на что было бы надеяться. Сыновья моих друзей строят из себя львов, как того требует мода, но… ни зубов, ни когтей.
Д'Анувилль. Сир, я буду верен императору до самой смерти.
Людовик (улыбаясь). Она так далеко…
Д'Анувилль. Надеюсь, я сделал все возможное, чтобы ее приблизить.
Людовик. И я и министр полиции — не знаю, правда, почему, но узнаю, — расцениваем это иначе. У меня такое впечатление, что ваш подвиг останется между нами.
Д'Анувилль (сдержанно). Я отказываюсь от помилования.
Людовик (улыбаясь). Ну-ну, попробуйте. Если вы уговорите взвод солдат и офицера… ради бога. Организуйте сами всю мизансцену. Я посмотрю, как вы заставите себя расстрелять. Не так-то это легко, поверьте мне. (Улыбается.) Слушайте, я предлагаю вам сделку. Ответьте мне откровенно, и я прикажу выдать вам паспорт, чтоб вы могли присоединиться к своему кумиру. Идет? Вы знали, что именно Фуше подписал приказ о казни вашего отца?
Д'Анувилль (сдержанно). Моя служба не предоставляла мне возможности близко узнать герцога Отрантского.
Людовик. Так знали или нет?
Д'Анувилль. Я думал, что имя отца просто было в огромных списках приговоренных, которые действительно подписывал герцог Отрантский, когда Конвент послал его подавлять Лионское восстание. Я никак не связывал отца и Фуше.
Людовик. А потом вы что-то узнали?
Д'Анувилль (готов расплакаться). Я не имею права отвечать. Это не моя тайна.
Людовик. Фуше знал вашего отца?
Д'Анувилль. Нет. Он знал мою мать. Поэтому я и стрелял в него. Я раньше понятия не имел обо всем этом. (Разрыдавшись, падает в кресло.)
Людовик. Ну будет, будет… Меня ноги не держат… (С трудом поднимается, опираясь на стол и трость, и прихрамывая приближается к д'Анувиллю, гладит его по голове. Внезапно ласково, смущенно.) Дитя мое. Бедный малыш. Не знаю, что вам сказать. Мы пережили страшные времена, когда никто толком не понимал, что делает. Нельзя требовать от человека, чтобы он оставался чистым в тюремной грязи. Тюрьмы всегда полны невинными. Преступники — те, кто загоняет туда себе подобных во имя идей. Но куда денешься? Я знал вашу матушку в первые месяцы ее замужества. При нашем весьма фривольном дворе она блистала своей добродетелью. Об этой молодой женщине мы поговорим с вами, если вы захотите остаться у меня.
Д'Анувилль (всхлипывает). Я хочу умереть. Мне стыдно.
Людовик (мягко). Ну, конечно. В вашем возрасте считают, что таким образом можно все уладить. Во-первых, ничего этим не уладишь, во-вторых… Я стар, мой милый, и в один блеклый зимний день на меня обрушились позорная смерть брата, потом сестры, потом королевы, моей невестки, моего кузена Энгиена и множества друзей… Меня самого долго унижали, обманывали, высмеивали. Я прожил жизнь. (Гладит его по голове.) Не могу больше оставаться с вами. Тут за стеной послы моих братцев — они прибыли, чтобы обворовать меня. Поверьте, всегда можно найти нечто лучшее, чем смерть. Останьтесь вечером во дворце. (Д'Анувилль собирается вскочить, но Людовик жестом останавливает его, твердо.) Я так хочу. В конце концов я ваш король и опекун, поскольку виконт д'Анувилль был моим дворянином. Мы вернемся к этому позже, ночью, после парадного ужина, где я буду восседать между братцами-хапугами этаким добрячком в пышных одеждах. Вы вообще как спите? Ну сегодня, конечно, вам глаз не сомкнуть… Я-то никогда не сплю. У нас будет масса времени. Я научу вас, что следует делать в наши дни молодому человеку: вернуться домой, жениться, если подвернется милая девушка, завести детей и служить, либо заниматься своим ремеслом. Уже не скучно! Когда-то такой и была жизнь мужчины. Пока французы не увлеклись политикой и не начали воспринимать жизнь театрально. Те, кто скажет вам, что юность нуждается в идеалах, — дураки. Пустое, у нее один идеал — она сама и волшебное разнообразие жизни. Личной жизни, единственно подлинной. Идеи — это для них. А вам нужно жить. (Грустно.) Если мои слова вас не убедят, даю слово короля, вы получите паспорт, чтобы присоединиться к своему императору. (Делает шаг, останавливается.) Я сказал «императору»… Вы, наверное, и не заметили. Впервые я признал за генералом Бонапартом этот титул. Чтобы доставить вам удовольствие, потому что вам двадцать лет и вы плачете.
Д'Анувилль краснеет, ему стыдно. Он вскакивает и застывает по стойке смирно.
Д'Анувилль. Извините, сир.
Людовик (добродушно). Ничего. Стойте смирно. Это глупо, но хоть слезы высохнут. (Спохватывается, приближается заговорщически.) Герцог Отрантский не замедлит прийти. Он подслушивает за дверью. Врежьте ему как следует, если вам от этого станет легче. Но… вы уверены, что у вас нет другого пистолета… а, шалун?
Д'Анувилль. Нет, сир. У меня ничего больше нет.
Людовик. Ну и хорошо. Я вам верю. Мне этот мерзавец нужен для дела. (Выходит, сильно хромая.)
Входит Фуше.
Фуше. Дитя мое, не надо выносить сор из избы.
Д'Анувилль. Я не ваше дитя.
Фуше. Смотрите пожалуйста! Я стал любовником вашей матери в тюрьме Кармелиток. Виконт д'Анувилль уже три месяца сидел в мужской половине, она — в женской. Лионские тюрьмы не шутка, поверьте мне. За них отвечал я. А вы появились на свет через девять месяцев после… моего допроса.
Д'Анувилль (бледнеет, глядя в сторону). Я вас ненавижу!
Фуше (глухо). Ну конечно. Я и не ждал, что вы броситесь мне на шею. Но я хочу, чтобы вы знали, милый лейтенант, чей вы сын. Каждый должен нести свой крест. Я нес свой. Я стал любовником вашей матери вследствие гнусного — вы вправе так считать — шантажа. Я, допустим, позволил убить того, чье имя вы носите. На ваши сыновние чувства мне рассчитывать не приходится. Но я ос-ставил тайное завещание, по которому вы получите несметные богатства. Насколько я успел вас узнать, вы, наверное, откажетесь, мой маленький герой. Я просто хотел сказать вам, что наблюдаю за вами все эти двадцать два года. Вы были любимы, мой милый стрелок, хоть и не подозревали об этом. (Ждет, спрашивает глухо.) Могу ли я узнать, каковы ваши намерения?
