Входит маркиза Чибо.
Кардинал (садясь). Я готов.
Маркиза становится на колени около него на ступени аналоя.
Маркиза. Благословите меня, отец мой, я грешна.
Кардинал. Прочли ли вы молитву перед покаянием? Мы можем начать, маркиза.
Маркиза. Каюсь во вспышках гнева, в сомнениях нечестивых и оскорбительных для святого отца нашего папы.
Кардинал. Продолжайте.
Маркиза. Вчера в обществе, когда речь шла о епископе города Фано, я сказала, что святая католическая церковь — притон разврата.
Кардинал. Продолжайте.
Маркиза. Я слушала речи, противные верности, в которой я клялась мужу.
Кардинал. Кто обратился к вам с этими речами?
Маркиза. Я читала письмо, написанное в том же духе.
Кардинал. Кто написал вам это письмо?
Маркиза. Я каюсь в том, что сделала сама, а не в том, что сделали другие.
Кардинал. Дочь моя, вы должны мне ответить, если хотите, чтобы я с полной уверенностью мог отпустить вам грехи. Прежде всего, скажите мне, ответили ль вы на это письмо?
Маркиза. Ответила на словах, но не письмом.
Кардинал. Что вы ответили?
Маркиза. Тому, кто писал мне, я позволила видеться со мной, как он просил об этом.
Кардинал. Что было на этом свидании?
Маркиза. Я уже каялась в том, что слушала речи, противные моей чести.
Кардинал. Как вы ответили на них?
Маркиза. Как подобает женщине, уважающей себя.
Кардинал. Не намекнули ли вы, что в конце концов вас можно будет убедить?
Маркиза. Нет, отец мой.
Кардинал. Сообщили ли вы этому лицу ваше решение не выслушивать больше подобных речей?
Маркиза. Да, отец мой.
Кардинал. Вам нравится этот человек?
Маркиза. Сердце мое, к счастью, тут ничего не может сказать.
Кардинал. Предупредили вы вашего мужа?
Маркиза. Нет, отец мой. Честная женщина не должна тревожить спокойствия семьи подобными рассказами.
Кардинал. Вы ничего не скрываете от меня? Между вами и этим лицом не было ничего такого, в чем вы не решились бы признаться мне?
Маркиза. Ничего, отец мой.
Кардинал. Ни одного нежного взгляда? Ни одного поцелуя украдкой?
Маркиза. Нет, отец мой.
Кардинал. Это правда, дочь моя?
Маркиза. Мой деверь, я, кажется, не привыкла лгать перед богом.
Кардинал. Вы отказались назвать мне имя, которое я только что спрашивал у вас; между тем я не могу дать вам отпущение грехов, не зная его.
Маркиза. Но почему же? Быть может, грех — прочесть письмо, но не подпись. Имя здесь ни при чем.
Кардинал. Оно важнее, чем вы думаете.
Маркиза. Маласпина, вы слишком много хотите знать. Если вам угодно, не давайте мне отпущения; я возьму в духовники первого попавшегося священника, и он отпустит мне мои грехи. (Встает.)
Кардинал. Какая горячность, маркиза! Как будто я не знаю, что дело идет о герцоге?
Маркиза. О герцоге? Ну, что же! Если вы это знаете, то зачем заставляете меня говорить?
Кардинал. Почему вы отказываетесь ответить мне? Это меня удивляет.
Маркиза. А на что вам это вам, моему духовному отцу? Вы для того ли так настойчиво стремитесь услыхать это имя, чтобы передать его моему мужу? Да, бесспорно, мы делаем большую ошибку, когда в духовники берем кого-либо из своих родственников. Небо да будет мне свидетелем: когда я склоняю перед вами колени, я забываю, что я жена вашего брата, но вы стараетесь напомнить мне об этом. Берегитесь, Чибо, берегитесь, как бы не утратить вам вечного спасения, хоть вы и кардинал.
Кардинал. Вернитесь, маркиза, беда не так велика, как вы думаете.
Маркиза. Что вы хотите сказать?
Кардинал. Что духовник все должен знать, потому что он может все направить, и что при известных условиях брат мужа ничего не должен говорить.
Маркиза. При каких условиях?
Кардинал. Нет, нет, я обмолвился, я не это слово хотел сказать. Я хотел сказать, что герцог могуществен, что ссора с ним может принести вред самому богатому семейству; но что важная тайна может в опытных руках стать обильным источником благ.
Маркиза. Источник благ!.. Опытные руки! Право, я сейчас остолбенею. Что таишь ты, священник, под этими двусмысленными речами? Странные сочетания слов вырываются порой из уст у вашей братии; не знаешь, что и подумать.
Кардинал. Вернитесь, сядьте здесь, Риччарда; я еще не дал вам отпущения грехов.
Маркиза. Что ж, говорите. Еще неизвестно, захочу ль я принять его от вас.
Кардинал (вставая). Берегитесь, маркиза. Если бросать вызов мне в лицо, то надо иметь крепкую, безукоризненную броню, а я ведь не угрожаю; одно должен сказать вам: возьмите другого духовника. (Уходит.)
Маркиза (одна). Неслыханно. Уйти, сжимая кулаки, с глазами, горящими гневом! Говорить об опытных руках, о руководстве, в котором нуждаются известные дела! Однако в чем же дело? Если он хотел проникнуть в мою тайну, чтобы сообщить ее моему мужу, — это я понимаю; но если не это его цель, что он хочет сделать из меня? Любовницу герцога? Все знать, говорит он, и всем руководить? Это невозможно. Иная тайна, более мрачная и более непостижимая, скрыта здесь: Чибо не взялся бы за такое дело. Нет! Разумеется, нет, я знаю его. Это годится для Лоренцаччо; но он! Наверно, он занят какой-то тайной мыслью, более обширной и более глубокой. Ах, как внезапно порой изменяет себе человек после десяти лет молчания! Страшно! Что мне делать теперь? Люблю ли я Алессандро? Нет, я не люблю его, конечно же нет; я сказала на исповеди, что не люблю, и не солгала. Зачем Лоренцо в Массе? Зачем так настойчив герцог? Зачем я сказала, что больше не хочу его видеть? Зачем? Ах! Зачем во всем этом такое непостижимое очарование, магнит, притягивающий меня? (Открывает окно.) Как ты прекрасна, Флоренция, но как печальна! Немало там домов, куда Алессандро входил ночью, закутанный в свой плащ; он развратник, я знаю. И зачем во всем этом замешана ты, Флоренция? Кого же я люблю? Тебя или его?
Аньоло (входя). Госпожа, его светлость въехал во двор.
Маркиза. Странно: после разговора с этим Маласпиной я вся дрожу.
Во дворце Содерини. Мария Содерини, Катарина, Лоренцо сидят.
Катарина (держит книгу). Что мне прочесть вам, мать моя?
Мария. Моя Каттина смеется над своей бедной матерью. Разве я понимаю что-нибудь в твоих латинских книгах?
Катарина. Эта книга не латинская, она переведена с латинского. Это римская история.
Лоренцо. Я очень силен в римской истории. Жил некогда молодой дворянин по прозвищу Тарквиний Младший.
Катарина. Ах! Это кровавая история.
Лоренцо. Ничуть, это волшебная сказка. Брут был сумасшедший маньяк — и ничего более. Тарквиний был герцог, очень мудрый, он в ночных туфлях ходил смотреть, хорошо ли спят девочки.
Катарина. Вы и о Лукреции дурно отзываетесь?
Лоренцо. Она доставила себе удовольствие совершить грех и заслужила славу своей гибелью. Она дала поймать себя живьем, точно жаворонок в западне, а потом очень мило воткнула себе в живот свой маленький ножик.
Мария. Если вы презираете женщин, то зачем стремитесь унизить их перед вашей матерью и ее сестрой?
Лоренцо. Вас я чту, вас и ее. Остальной мир внушает мне отвращение.
Мария. Знаешь, дитя мое, что снилось мне этой ночью?
Лоренцо. Что вам снилось?
Мария. Это был не сон — я не спала. Я была одна в этой большой зале; лампа стояла далеко, на том столе возле окна. Я думала о днях, когда была счастливой, о днях твоего детства, мой Лоренцино. Я глядела в ночной мрак и говорила себе: он вернется только на рассвете, он, прежде проводивший ночи за работой. Глаза мои наполнялись слезами, и я встряхивала головой, чувствуя, как они текут. Вдруг я услышала медленные шаги в галерее; я обернулась: человек, одетый в черное, приближался ко мне с книгой под мышкой: это был ты, Ренцо! "Как рано ты вернулся!" — воскликнула я. Но призрак сел у лампы, не ответил мне, открыл свою книгу, и я узнала моего прежнего Лоренцино.
Лоренцо. Вы видели его?
Мария. Как вижу тебя.
Лоренцо. Когда он ушел?
Мария. Когда ты позвонил в колокол, вернувшись утром.
