<Между 1967 и 1974>
Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести —
Впрок пили воду черногорцы,
И жили впрок – до тридцати.
А умирать почетно было
Средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу
Двух-трех врагов, двух-трех врагов.
Пока курок в ружье не стерся,
Стрелял и с седел, и с колен, —
И в плен не брали черногорца —
Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до ста,
До жизни жадным, – век с лихвой,
В краю, где гор и неба вдосталь,
И моря тоже – с головой:
Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти...
Но проживали черногорцы
Свой долгий век – до тридцати.
И жены их водой помянут;
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слезы в траву,
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля, —
За ними вслед чернели горы,
Себя огнем испепеля.
То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут:
Людей и гор самосожженье —
Как несогласие и бунт.
И пять веков – как божьи кары,
Как мести сына за отца —
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою – всегда в чести,
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
1974
Я был завсегдатáем всех пивных —
Меня не приглашали на банкеты:
Я там горчицу вмазывал в паркеты,
Гасил окурки в рыбных заливных
И слезы лил в пожарские котлеты.
Я не был тверд, но не был мягкотел, —
Семья пожить хотела без урода:
В ней все – кто от сохи, кто из народа, —
И покатился <я>, и полетел
По жизни от привода до привода.
А в общем, что – иду – нормальный ход,
Ногам легко, свободен путь и руки, —
Типичный люмпен, если по науке,
А по уму – обычный обормот,
Нигде никем не взятый на поруки.
Недавно опочили старики —
Большевики с двенадцатого года, —
Уж так подтасовалася колода:
Они – во гроб, я – вышел в вожаки, —
Как выходец из нашего народа!
У нас отцы – кто дуб, кто вяз, кто кедр, —
Охотно мы вставляем их в анкеты,
И много нас – и хватки мы, и метки, —
Мы бдим, едим, других растим из недр,
Предельно сокращая пятилетки.
Я мажу джем на черную икру,
Маячат мне и близости, и дали, —
На жиже – не на гуще мне гадали, —
Я из народа вышел поутру —
И не вернусь, хоть мне и предлагали.
<1974 или 1975>
Не однажды встречал на пути подлецов,
Но один мне особо запал —
Он коварно швырнул горсть махорки в лицо,
Нож в живот – и пропал.
Я здоровый, я выжил, не верил хирург,
Ну а я веру в нем возродил,
Не отыщешь таких и в Америке рук —
Я его не забыл.
Я поставил мечту свою на тормоза,
Встречи ждал и до мести дожил.
Не швырнул ему, правда, махорку в глаза,
Но потом закурил.
Никогда с удовольствием я не встречал
Откровенных таких подлецов.
Но теперь я доволен: ах, как он лежал,
Не дыша, среди дров!
<1975>
Вы были у Беллы?
Мы были у Беллы —
Убили у Беллы
День белый, день целый:
И пели мы Белле,
Молчали мы Белле,
Уйти не хотели,
Как утром с постели.
И если вы слишком душой огрубели —
Идите смягчиться не к водке, а к Белле.
И если вам что-то под горло подкатит —
У Беллы и боли, и нежности хватит.
<1975>
Препинаний и букв чародей,
Лиходей непечатного слова
Трал украл для волшебного лова
Рифм и наоборотных идей.
Мы, неуклюжие, мы, горемычные,
Идем и падаем по всей России...
Придут другие, еще лиричнее,
Но это будут – не мы, другие.
Автогонщик, бурлак и ковбой,
Презирающий гладь плоскогорий,
В мир реальнейших фантасмагорий
Первым в связке ведешь за собой!
Стонешь ты эти горькие личные,
В мире лучшие строки! Какие? —
Придут другие, еще лиричнее,
Но это будут – не мы – другие.
Пришли дотошные «немыдругие»,
Они – хорошие, стихи – плохие.
<1975>
Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам
Со светящимися лампами-зрачками...
Все дневные пассажиры, все мои клиенты – там, —
Все, кто ездит на такси, а значит – с нами.
Смешно, конечно, говорить,
Но очень даже может быть,
Но мы знакомы с вами.
Нет, не по работе...
А не знакомы – дайте срок, —
На мой зеленый огонек
Зайдете, зайдете!
Круглый руль, но и «баранка» – тоже круглое словцо,
Хорошо, когда запаска не дырява, —
То раскручиваем влево мы Садовое кольцо,
То Бульварное закручиваем вправо.
И ветер гаснет на стекле,
Рукам привычно на руле,
И расстоянье счетчик меряет деньгами,
А мы – как всадники в седле, —
Мы редко ходим по земле
Своими ногами.
Лысый скат – так что не видно от протектора следа, —
Сдать в наварку – и хоть завтра жми до Крыма.
Так что лысина на скате – поправимая беда, —
На душе она – почти неисправима.
Бывают лысые душой, —
Недавно сел один такой.
«Кидаю сверху, – говорит, – спешу – не видишь?»
Мол, не обижу. Что ж, сидай,
Но только сверху не кидай —
Обидишь, обидишь!
Тот рассказывает утром про удачное вчера,
А другой – про трудный день, – сидит усталый...
Мы – удобные попутчики, таксисты-шофера, —
Собеседники мы – профессионалы.
Бывает, ногу сломит черт,
А вам скорей – аэропорт, —
Зеленым светом мы как чудом света бредим.
Мой пассажир, ты рано сник, —
У нас час пик, а не тупик, —
Садитесь, поедем!
Мы случайные советчики, творцы летучих фраз, —
Вы нас спрашивали – мы вам отвечали.
Мы – лихие собеседники веселья, но подчас
Мы – надежные молчальники печали.
Нас почитают, почитай,
Почти хранителями тайн —
Нам правду громко говорят, пусть это тайна, —
Нам некому – и смысла нет —
Потом выбалтывать секрет,
Хотя бы случайно.
...Я ступаю по нехоженой проезжей полосе
Не колесною резиною, а кожей, —
Злюсь, конечно, на таксистов – не умеют ездить все, —
Осторожно – я неопытный прохожий!
Вот кто-то там таксиста ждет,
Но я сегодня – пешеход, —
А то подвез бы: «Сядь, – сказал бы, – человече!»
Вы все зайдете – дайте срок —
На мой зеленый огонек, —
До скорой, до встречи!
<Начало 1970-х>
Что брюхо-то поджалось-то —
Нутро почти виднó?
Ты нарисуй, пожалуйста,
Что прочим не дано.
Пусть вертит нам судья вола
Логично, делово:
Де, пьянь – она от Дьявола,
А трезвь – от Самого.
Начнет похмельный тиф трясти —
Претерпим муки те!
Равны же в Антихристе
Мы, братья во Христе...
<1975?>
Я прожил целый день в миру
Потустороннем
И бодро крикнул поутру:
«Кого схороним?»
Ответ мне был угрюм и тих:
«Все – блажь, бравада.
Кого схороним?! – Нет таких!..»
Ну и не надо.
Не стану дважды я просить,
Манить провалом.
Там, кстати, выпить-закусить —
Всего навалом.
Я и сейчас затосковал,
Хоть час оттуда.
Вот где уж истинный провал,
Ну просто чудо.
Я сам шальной и кочевой,
А побожился:
Вернусь, мол, ждите, ничего,
Что я зажился.
Так снова предлагаю вам,
Пока не поздно:
Хотите ли ко всем чертям,
Где кровь венозна
И льет из вены, как река,
А не водица.
Тем, у кого она жидка,
Там не годится.
И там не нужно ни гроша,
Хоть век поститься,
Живет там праведна душа,
Не тяготится.
Там вход живучим воспрещен
Как посторонним,
Не выдержу, спрошу еще:
«Кого схороним?»
Зову туда, где благодать
И нет предела.
Никто не хочет умирать —
Такое дело.
Скажи-кось, милый человек,
Я, может, спутал:
Какой сегодня нынче век,
Какая смута?
Я сам вообще-то костромской,
А мать – из Крыма.
Так если бунт у вас какой,
Тогда я – мимо.
А если нет, тогда еще
Всего два слова.
У нас там траур запрещен,
Нет, честно слово!
А там порядок – первый класс,
Глядеть приятно.
И наказание сейчас —
Прогнать обратно.
И отношение ко мне —
Ну как к пройдохе.
Все стали умники вдвойне
К концу эпохи.
Ну я согласен – поглядим
Спектакль – и тронем.
Ведь никого же не съедим,
А так... схороним.
Ну почему же все того...
Как в рот набрали?
Там встретились – кто и кого
Тогда забрали.
И Сам – с звездою на груди —
Там тих и скромен, —
Таких, как он, там – пруд пруди!
Кого схороним?
Кто задается – в лак его,
Чтоб – хрен отпарить!
Там этот, с трубкой... Как его?
Забыл – вот память!
У нас границ полно навесть:
Беги – не тронем,
Тут, может быть, евреи есть?
Кого схороним?
В двадцатом веке я, эва!
Да ну-с вас к шутам!
Мне нужно в номер двадцать два —
Вот черт попутал!
<1975>
