– Уже ничего.
– Тогда я побежал.
– А поесть!
Тут он заметил, что стол накрыт.
– Я же старалась… Правда, что было в холодильнике, я же не могла выйти.
– Да. Да. Сейчас.
Бузыкин сел за стол, стал проворно есть.
– А твоя дочка на кого похожа? – спросила Алла. – На тебя или на Эн Е?
– Ни на кого. Бросила институт, моет стекла в магазинах…
– А ты разве не помогаешь им?
– Да муж у нее такой же обормот, не велит брать, хотят жить самостоятельно. Пытаюсь наладить контакт – ничего не получается.
– А вот если бы у нас был ребеночек, он бы тебя уважал, я бы уж его воспитала…
– Алла, меня ждет Билл.
– Ничего с ним не случится.
В разговорах с ним все почему-то легко находили точные и убедительные формулировки. Бузыкин понимал их несостоятельность, но быстро найти убедительные возражения не умел.
Постучали в дверь.
– Входите, дядя Коля! – крикнула Алла.
Вошел сосед. Достойной повадкой он внушал уважение. Бузыкин встал.
– Сидите, сидите, Андрей Павлович. Ну, как ты, болящая? – спросил дядя Коля.
– Уже поправилась, дядя Коля.
– Вот до чего себя довела. Все нервы.
Бузыкин виновато покачал головой.
– Дядя Коля, Андрей Павлович торопится, его английский профессор ждет. Андрей Павлович в порядке культурного обмена помогает ему переводить Достоевского на свой язык.
– Сейчас пойдет… Я чего пришел-то. Андрей Павлович, я хочу, чтобы вы знали. Мы с ее отцом были кореши. И вот его нет, а я остался. Так?
– Конечно, дядя Коля! – подтвердила Алла.
– Так вот, может быть, я забегаю вперед, тогда простите, что касаюсь этой темы. Но ведь рано или поздно, я думаю, вы как-то оформите ваши отношения?..
– Дядя Коля, зачем это?!
Дядя Коля смутился.
– Андрей Павлович, может быть, я лишнее говорю?
Засмущался и Бузыкин.
– Почему же лишнее…
– Разве я стал бы вмешиваться? Тут каждый себе хозяин.
– Дядя Коля, я же прошу!
– Погоди, Алла, я к делу веду. Так вот, я думал, думал… Когда решитесь, оформите ваши отношения – я уеду в деревню, и моя комната в вашем распоряжении. И вот, у вас будет отдельная квартира.
– Ну, зачем это, – проговорил Бузыкин.
– Что за бредовая идея! – воскликнула Алла.
– Я сказал.
Волевые люди подавляли Бузыкина. Они не слышат объяснений. Они выстроили в своем представлении такой определенный образ мира, нарушить который может только катастрофа.
Дядя Коля поднялся и пошел. У двери остановился.
– Вы уж берегите ее. А то ведь все сказывается. Вот результат…
И ушел.
– Андрюша, поверь, я тут ни при чем! – взмолилась Алла. – Он же думает, что… Он же не знает, что ты у нас семейный!
– Я понимаю… – Посидели молча.
– Ну, беги, – сказала Алла.
– Да. Побежал…
– Подожди, сядь. Пять секунд.
Бузыкин присел. Она взяла его за руку, подержала.
– Теперь можешь бежать.
Когда он был уже у двери, снова остановила:
– Андрюша, сними пиджак, пожалуйста.
– Зачем?
– Я прошу.
Он снял.
– Закрой глаза.
Он закрыл.
Она тихонько встала, вынула из шкафа синюю куртку, накинула на него.
– Покажись-ка… Как раз. Нравится?
– Нравится.
– Ко дню рождения тебе купила – вот, не вытерпела.
– Зачем?! Просил же тебя не тратиться на это!
– А я хочу, чтобы ты у меня модный был. Вот, в ней и беги.
Бузыкин замялся.
– Пусть она пока здесь побудет, ладно? А то приду, что скажу?
Он снял куртку, снова надел пиджак.
Алла снова легла, отвернулась к стене.
– Ты обиделась?
– Я же понимаю: там все можно, здесь ничего нельзя. Иди, иди!
Бузыкин сел на стул, скрестил руки на груди, вытянул ноги.
– А ну его! Не пойду.
– Но ведь неудобно! Раз тебя ждут. Тебе перед всеми неудобно. Кроме меня.
– Что я, не имею права с больным человеком посидеть?
– Не знаю я твоих прав! Уходи!
– Только позвоню, чтобы не волновались.
– Тогда уж потише, чтобы дядя Коля не слышал.
Бузыкин вышел в коридор к телефону. На кухне у плиты стоял дядя Коля.
– Ты что, в туалет? Иди, не стесняйся.
Бузыкин зашел в туалет, постоял, вышел.
– Хочешь вымыть руки? Там полотенце чистое висит.
Вымыл руки, вернулся в комнату.
– Позвонил? – спросила Алла.
– Да.
Ночной Ленинград был тих. Поплескивала Нева. Вот камни набережной начали светлеть.
Бузыкин проснулся. Он лежал в постели с Аллой. Посмотрел на часы, ахнул. Стал вытаскивать руку из-под ее головы. Алла недовольно помычала.
– Спи, спи, – шептал он.
Бузыкин бежал по сумрачным еще предрассветным улицам с подаренной курткой в руке.
Бежал по утреннему городу с подаренной курткой на плече. Мимо, распустив веера воды, ехала поливальная машина. Он замахал шоферу. Машина вобрала в себя струи воды, остановилась.
Бузыкин подбежал, поговорил с водителем, залез в кабину. Машина развернулась, поехала в обратную сторону.
Бузыкин бежал с подаренной курткой по двору.
В дом вошел тихо, прикрыв за собой дверь. Огляделся, поднял крышку пианино, стал запихивать куртку.
– Андрей!
Жена стояла у двери балкона, смотрела на него. Она, видимо, не спала ночь. Ждала его. Бузыкин был беззащитен и виден ей насквозь.
Он вытащил куртку обратно, крышка захлопнулась, инструмент музыкально загудел.
– Это Евдокимова куртка… Ему мала, я подумал, может, Виктору подойдет?
– Где ты был?
– Я? У Евдокимова. У него был день рождения, я хотел тебе сообщить, почему-то не соединяли, а потом развели мосты… Прости меня.
Нина стояла у окна, спиной к нему.
– Иди спать, я тебе на диване постелила.
– А куртку я в пианино положу, – предложил Бузыкин. – Лена с Виктором придут, начнут играть – звука нет. Что такое? Будет им сюрприз.
– Никому я не нужна, – проговорила Нина не оборачиваясь.
– Что?
– Никому!
– Нина! Ну пошел мужик на день рождения к институтскому приятелю. Что такого?
– Как это страшно, когда ты никому не нужна!
– Ты мне нужна. Ты на работе нужна. Ты Леночке нужна. Ты всем нужна!
– И Леночке я не нужна. Купила им занавески, а они меня прогнали, говорят, у них свой вкус. Я всем мешаю. Я всем только мешаю!
Тогда Бузыкин сказал:
– Нина, я не был у Евдокимова.
Жена обернулась к нему. Она ждала. Сейчас он скажет правду.
– А где?..
– Это стыдно, мне трудно выговорить…
– Говори, мужик… Теперь трудно – зато потом будет легче всем.
Бузыкин молчал. Жена смотрела на него в слезах.
– Я был в вытрезвителе.
Нина показала на куртку.
– А это… Что, там выдавали?
– Я же сказал, это Евдокимов привез…
Нина протянула руку за курткой.
– Можно?
– Конечно!
Она брезгливо повертела ее, бросила на пол, наступила ногой, уцепилась за рукав и рванула. Рукав затрещал. Взялась за другой рукав, стала отрывать и его. Подняла куртку и вышвырнула в окно.
– Вот так, вот…
Комната дочери. Матрас на полу, гитара, запасное колесо к мотоциклу.
– А почему я должна вешать в комнате то, что мне не нравится! – возмущалась дочь.
– А потому, что нельзя быть эгоисткой! – возмущался отец. – Нельзя только брать! Надо что-то и отдавать!
– А я как раз не беру, а отдаю. На!
Она сунула отцу свернутые занавески.
– Лена, перестань дурачиться. Сейчас же повесь занавески и вернись в институт! Неужели тебе не жалко мать? Посмотри, до чего ты ее довела! Это уж, не знаю, садизм какой-то!
– А может быть, это не я ее довела? – сказала дочь.
– Что ты имеешь в виду?..
– Да мне к вам приходить неохота! У вас там нежилая атмосфера! Отрицательные биотоки носятся!..
Бузыкин стоял в телефонной будке.
– Алла, я сегодня не смогу прийти.
– Почему?
– Тут такие дела…
– Приходи после дел.
– Будет поздно. Я тебе завтра позвоню, тут уже стучат…
Билл бежал гордо, гарцуя, как цирковой конь. За ним тянулся Бузыкин. Прохожие провожали их взглядами.
– Темп, Андрей! Темп! – покрикивал через плечо профессор.
– Пошел к черту, – бормотал Бузыкин.
Нина, войдя в прихожую, замерла. Все было загромождено стульями. Билл работал на углу столика, на кухне.
– Здравствуйте, Билл! Что происходит?
– Маленький рас-кар-даш!
Она прошла в комнату. Мебель была сдвинута, шторы сорваны с окон, книги свалены на тахту. Бузыкин стоял на стремянке, оклеивал стену газетами.
Нина села на стул, не понимая еще, чем это ей грозит.
– Решил переклеить обои, – сказал Бузыкин. – А то слишком мрачно. Посмотри там. Других не было.
Ничем это не грозило ей. Наоборот…
– Эти? – спросила она.
– Да.
– Красивые…
Смотрела на мужа благодарно.
Бузыкин проводил занятия. Хмуро смотрел в листок студенческой работы.
«– Ну что ты на меня так смотришь, дружище? Думаешь, мне легко, парень? – малодушно сказал он Смиту и потом бегал от него и убегал…» Извините, Лифанов, но это подстрочник, а не перевод.
