Из книги" ЗАМЫКАНИЕ ВРЕМЕНИ"
(1963–1971, Les Editeurs Réunis Paris, 1974)
Мы целовались там, где негде сплюнуть,
Где нечем жить — мы жизнию клялись.
Павел Антокольский.
1.
Опять сведённых жаждой губ
Дрожащие углы.
На каждом новом берегу
Сжигаешь корабли.
Кострами прежними спина
Давно опалена,
Но неоткрытая страна
Опять зрачкам нужна.
И обойдя вокруг Земли,
В какой-нибудь из дней,
Наткнёшься вдруг на горсть золы
От первых кораблей.
2.
Бунтует парк!
О, как всесильна
Его глубинная душа,
Сухой и колкой снежной пылью
Проспект неоновый глуша,
Чтоб страхом замутились фары,
Чтоб покосилось изнутри
Самодовольство тротуаров,
Самонадеянность витрин.
И вот —
Как белый тигр,
Как доблесть,
Как возмущение аллей,
Врывается метельный отблеск
В бездушье ртутных фонарей
И крутит яростные сальто,
Ограды чёрные грызя,
Непогрешимости асфальта
Ветвями тонкими грозя!
3.
И крылья яхты под дождём
Мокры,
И молча в листьях мокнут
острова.
Вдали окно слилось с окном.
Костры?
Насторожились окна и слова.
У фонарей глотает спектры
Мрак.
Асфальт и фары на проспектах —
Лак!
Канат, как мокрая змея.
Причал.
Зачем ты хочешь, чтоб и я
Молчал?
1967 г.
4.
Жалейте мокрые заборы,
Чернеющие над снегами,
Когда ветра в апрельском гаме
Их мелким осыпают сором…
Жалейте мокрые заборы —
У них ведь лужи под ногами!
В распутицу, в сырую талость
Вдали, как в небе, два-три дома,
Да две ветлы — такая малость! -
Торчат над сизым окоёмом,
Чернеют, позабыв о сини,
Над серым месивом дорог.
Жалейте мокрую Россию —
Забор — и раб её, и бог.
5.
СЛЕДЫ НА СНЕГУ
Псков
…И снег на площади — бумага.
Условны чёрточки людей.
А там — всего-то два-три шага
От освещённых площадей,
И вот — Приказная Палата
С огромным в темноте крыльцом,
И в эту темноту куда-то
Углом врезающийся Кром.
Он непомерно вертикален,
А две замёрзшие реки
Лежат и сходятся в провале,
Где снег летит на огоньки.
В ночи от Троицкой громады
До двух мостов — по триста лет…
Тут Арсенал. Обрыв от сада.
Глубокий снег. Глубокий след.
На три или четыре века
Нас — только трое: я, да ночь,
Да ветер, падающий в реку,
Чтобы смолчать и не помочь.
А за рекой Козьма с Демьяном
Грозят бунтарским куполком,
И звонниц чёрные прораны
Бредут по снегу босиком.
От них до той кинорекламы
Пятьсот шагов да триста лет,
Ворот вневременная рама,
Глубокий снег, глубокий след
6.
В небе летнем, старинном
И почти что пустом
Резко вздыблены спины
Разведённых мостов,
И нежданный, как лебедь
Над Невой не согретой,
В фиолетовом небе
Силуэт минаретов.
Над гранитами призрак
Бухары бирюзовой,
Азиатским капризом
В сон Европы суровой —
Словно в "Аве, Мария"
Влился клич "Бисмилла",
Полумесяцем крылья
Изогнув у орла,
Словно небо кусая,
Две змеи над Невой,
Встали рядом, касаясь
Облаков головой,
И у каждой по телу
Пляшет ромбов мираж…
И молчит опустелый
Петропавловский пляж.
7.
КАФЕ НА ОКРАИНЕ
В.Т.
Кафе на окраине.
Лёгкие стены стеклянны.
Глядимся в их синь, в марсианские телеэкраны,
Пропав, потерявшись, попав на другую планету,
В чужие кварталы, которых почти ещё нету,
Оттуда, где каждый трамвай, фамильярно мигая,
Раззвонит, что видел вдвоём нас во встречном трамвае…
Кафе на окраине. В солнечном отсвете медном
Мы смотрим, где сесть, на мгновенье у входа помедлив,
И люди, глаза оторвав от тарелок и рюмок,
Глядят на тебя, и светает в их лицах угрюмых.
Свой мир принесли мы туда, где никто нас не знает,
Где впору поверить, что это — планета иная,
И радостно-редки мгновенья таких эмиграций —
Ведь чудом, случайно, сюда довелось нам забраться
Оттуда, где люди и кони, дворцы и колонны
Незыблемы, каменны, бронзовы, определённы —
Сюда, где всё спутано, смешано, несоразмерно,
Где сверху на избы уставились стёкла модерна.
Кафе на окраине.
За легкими шторами — краны,
А дальше — калитка скрипит, и в окошках герани,
И этой девчонке недолго уже остаётся
Ходить с коромыслом к замшелому срубу колодца.
И всё-таки жаль тополиную улицу эту,
Как жаль вдруг открытую нами чужую планету…
Забор да скамейка сосновая…
Что это? Кони?
Не Аничков мост ли их выслал за нами в погоню?
Укрой нас, наш друг неожиданный, тайный, случайный —
Деревня в кольце небоскрёбов, кафе на окраине.
1966 г.
8.
Вечерами в переполненном трамвае
Зыбкий контур отражённого лица,
От вагонного стекла не отставая,
Так и движется сквозь город до кольца.
Там во тьме — черты пикассовой голубки,
Бровь одна — чуть-чуть сильней подведена,
Рыжий свитер над квадратом белой юбки
В полуметре от вагонного окна.
Так прозрачно неподвижное движенье,
Только алым озаряются зрачки —
Это с ними совместились на мгновенье
Обгоняющей машины огоньки.
Сквозь мельканье стёкол встречного трамвая,
Как сквозь движущийся сгусток пустоты,
В вечер, в город, пролетая, проницая,
Невредима эта хрупкость красоты.
Слишком зыбко. Невесомо. Нереально.
В полуметре от летящего стекла
Так спокойна и немыслимо печальна
По чертам лица струящаяся мгла —
Потому что свет в вагоне слишком плотен,
Чтобы так, не улыбаясь, не скорбя…
То ли город за окном наоборотен,
То ли я, в него глядящий сквозь тебя?
9.
Август был самодержавен и ленив,
И сады его устали от корон,
Он просил осенней ржави и любви,
Разморённой горькой ивовой корой.
Жёлтый пляж глотал фламандские тела,
И дыханье заменяло разговор —
Ты рукой большой и мягкой мне дала
Переполненный закатом помидор…
10 — 12.
ТРИ ЗИМНИХ ЭТЮДА
1.
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться,
Как он сумел так распластаться,
Стеклянный вечер на снегу?
По скользкой улице бегу
В толпе витринных иллюстраций,
Стеклянный вечер на снегу
Лежит, и лень ему подняться.
2.
На льду тончайший слой воды,
И окна кинулись в пруды,
И зажелтели подо мной
Семиэтажной глубиной,
Как будто в землю город врос,
Зеркально симметричный нам,
И конькобежец — как Христос —
По окнам, крышам, фонарям…
3.
Вот так остановиться и смотреть
На фонари, проталины и окна,
То вверх, то вниз, пока душа на треть
В хрустящей оттепели не размокла,
Глазеть на ветви тополей нагих,
На серый снег, на белые карнизы,
Потом прийти домой — и этот стих
Останется навеки не дописан…
13.
Вот и полночь.
Поэму опять дописать не удастся.
Световое пятно, круг от лампы дрожит на столе,
Серый мрак отгоняя от круглых границ государства,
Где живут все поэты, с какими дружу на земле.
Байрон прыгнул в окно. Он сегодня в халате и феске.
С ятаганом, кривым, как смешок, он присел в стороне.
Вальтер Скотт, в кресло бухнувшись,
чуть не сорвал занавески,
Киплинг справился по телефону — зайти ли ко мне.
Вдруг обои на стенке меняют рисунок и тему:
Проявляется денди с увядшим цветком на груди,
Пальцы тонкие в перстнях отодвигают поэму —
Это пьяный Эдгар хмуро требует: "Переводи!"
Осторожно Шеко постучит, извинится, что поздно…
Он — реальный.
Он снимет пальто, не заметив других.
Сядем чай пить на кухне.
За окнами будет морозно.
И Шеко напоёт мне персидский отточенный стих.
