Алексей Евтушенко - Избавление

Ангел долго трубит по окраинам в микрорайонах,

И хорошие люди ему стеклотару несут:

Молодая старуха, писатель и двое влюбленных

Не на шутку спешат, словно грянул уже Страшный Суд.

Трое суток назад брился ангел – не больше, не меньше.

Похмеленный с утра, раздает он святые рубли.

И ласкает глазами красивых откормленных женщин,

Отраженное солнце на пустой стеклотаре рябит.

По пятнадцать копеек за воздух в унылой посуде —

Можно снова купить сигареты, вино, колбасу.

Ангел хмурый, прими, обделенных судьбою не судят,

С нас грехи, как бутылки. Да поставь, не держи на весу.

Грех тяжел городской – пахнет дымом, борщом

и бензином,

Безобразен снаружи и крайне неряшлив внутри.

Ты немного любви и немного терпенья займи нам,

Мы сторицей вернем, только ты не забудь, протруби.

Медный голос рожка бьется в стены бетонных окраин,

Ранним утром в субботу я несу стеклотару, как вор.

Ангел деньги сочтет, нашей неблагодарностью ранен,

И вздохнет глубоко, и со вздохом запустит мотор.

Мотороллер трещит, на ухабах гремит стеклотара,

Отрастает щетина, похмелье навстречу грядет.

И разбуженный город с колхозной деревней на пару

То ли милости божьей, то ли кары божественной ждет.

Друзья уходят – остается вечер.

Бормочет вечер старую молитву,

Но больно мне, когда друзья уходят.

Любовь уходит – остается осень.

Роняет осень трепетные листья,

Но грустно мне, когда любовь уходит.

Земля уходит – остается небо.

Рождает небо песни и полеты,

Но страшно мне, когда земля уходит.

Провожали лето до поляны.

До поляны, до чистой речки.

Убирали лодку цветами,

Пели песни, хороводы водили.

Улыбнулось лето на прощанье,

Село в лодку, веслом оттолкнулось…

Желтый лист опустился на воду

И поплыл за летом вдогонку.

Над стадионом сумерки и снег,

Вершины елей недоступны взору,

И чертит веткой быстрые узоры

На тусклом насте легкий человек.

Снег замечает линии судьбы,

Рисунок лиц и очертанья слова.

Но черная фигурка чертит снова,

Не прекращая с январем борьбы.

Себя узнаю – отзовется смех,

Всплывет из-под сознания наружу.

Я пережил жару, дожди и стужу

И помню всё, и понимаю всех.

И этот снег, что долетел сквозь пласт

Минувшего, сквозь сумерки и лица,

До самой смерти, верно, будет длиться,

А после смерти обретет страницы,

Что кем-то будут прочтены, бог даст.

На горизонте тают горы.

Два километра до границы.

Здесь плохо слабым и покорным.

Привольно пацанам и птицам.

Сжигает солнце вид унылый

С крестом Империи на сопке…

Всего па час воды хватило

В трехсотграммовой фляге плоской.

Мне лет четырнадцать, не больше,

Я худ и чёрен от загара.

А ветер волосы ерошит,

Разогревает кровь задаром.

И вся моя любовь к Отчизне

Сосредоточена отныне

На однокласснице капризной,

Живущей там, на Украине.

Мне вся страна, как дом отцовский,

Я так привык по ней скитаться.

И пусть характер не бойцовский,

Но я уже умею драться.

Нас во дворе комендатуры

Солдаты учат рукопашной,

Что жизнь сложна, что бабы – дуры

И всё пройдет как сон вчерашний.

Пусть жарко в точке самой южной,

И на зубах песок скрипучий,

Мне полюбить всё это нужно —

Жару и пылевые тучи.

Мне нужно выжить здесь и выбрать

Себе судьбу и путь-дорогу…

Луна, блестящая, как рыба,

Плывет по небу недотрогой.

Я уехал, а степи остались

Плавить облако в тусклом закате.

На бутон из бетона и стали

Май тяжелые грозы истратил.

Очевидная горечь победы, —

Километры кипят на колесах.

Через год и оттуда уеду

Без успеха, без денег, без спроса.

И на дымной черте горизонта

Усмехнусь в беспокойное небо.

Теплый вечер, начало сезона

И луна, где ни разу я не был.

Пешком по Пушкинской… Неспешно и беспечно

В любой субботний день для отдыха души

Пройдемся медленно. Как лица хороши

У девушек, грядущих нам навстречу!

Наследием людей гордятся города,

И тайный звон побед над медленной природой,

Как тайный звон монет. И я уже продал,

И я уже купил хорошую погоду.

Пешком по Пушкинской… К истокам наших песен

В минуту редкую раздумий и добра

Прогулку совершим. Хохочет детвора,

И хорошо дышать, и воздух нам полезен.

Способные любить и в радости одни,

Но жителям Земли останутся навеки

Восторги площадей и Пушкинской огни,

Великие леса и голубые реки.

Уже не хозяин. Пускай остальные

По-прежнему бредят успехом и властью.

Я буду бродяжить, пока не остынет

Закат, предназначенный город украсить.

А ночью помедлю напротив фасада,

Напротив подъезда знакомого дома

И буду стоять за косым листопадом

Совсем по-другому, совсем по-другому.

Но есть ли, друг, такие города,

Где даже мы сумеем заблудиться?

Проветренные улицы-сестрицы,

И с неба только свежая вода…

Но есть ли, друг, такие города?

Будь юный плющ иль смелый виноград,

А то ведь стены серы от потеков.

На перекрестках ветер одинокий

С любым прохожим потрепаться рад.

Но есть ли, друг, такие города?

Исследуя грохочущий простор,

В парах бензина, в атомном тумане,

Я до сих пор любовью не ранен,

А ты ее бежишь с тех самых пор.

Рождаются мальчики – будет война

С похмелья, с плена боевым арбалетом

В крестьянские двери зимою и летом

Стучаться и требовать баб и вина —

Три четверти века жиреет она.

А силы уходят, как дети из жизни,

Собаки дичают в сожженных полях,

Мужчины присягу дают второпях.

Плохая примета в любимой Отчизне:

Идешь по дороге – навстречу монах.

Рождается девочка – маленький крик,

Большая забота, живое созданье.

Всё небо в приданое крохотной Жанне,

Дубрава, дорога и чистый родник.

Солдат на колени упал и приник.

В преданиях детства высокие травы,

Горячие сосны и лакомый мед.

От родины всякий на бедность берет,

И Франции нужен не подвиг кровавый

Любовь этой девочки – брови вразлет.

Семнадцать исполнится – замуж пора.

Отряды наемников грабят деревни,

Висят женихи на столбах и деревьях.

Сегодня невеста, но завтра – сестра.

"Мужайся", – и замертво пали ветра.

Шелковое знамя, новенькие латы,

Впереди победы, за спиной войска.

На полях сражений мертвые солдаты,

Смелая улыбка, старая тоска.

И поныне длится бон под Орлеаном,

Стискивают пальцы рукоять меча.

С каждым новобранцем умирает Жанна,

С каждой новобрачной плачет по ночам.

Топает пехота копьями наружу.

Жмурится, потеет, кашляет, сопит.

Топает пехота в летний зной и стужу.

Намокает – сохнет, устает – не спит.

Но держать умеют головы герои,

На привалах уток убивают влёт…

Из десятка юных после драки – трое,

Из десятка старых – трех недостает.

Кто-то за деревню, кто-то за свободу —

Всех благословила девичья рука.

Что там косолапый парень из народа,

Сам Господь, сражался во главе полка!

Тянется дорога, словно след кровавый,

На закате солнце, на исходе май.

Слева англичане и бургундцы справа,

Позади свобода, впереди – дубрава…

Связанные руки. Разоренный край.

Жанна д'Арк, выходить! – Эхо каркнуло вдоль

коридора

И свалилось в углу на охапку гнилого тряпья.

Если дева Мария с Христом о спасении спорят,

Где Ла Гиру найти пару сотен опасных ребят?

Ах, какая весна! Под Руаном сады в нетерпенье,

В подземельях тюрьмы умирают больные враги…

Ангел долго летел и кружил между светом и тенью,

Тяжело отдыхал, пил взахлеб из холодной реки.

И в толпе городской, пряча крылья под грязной рубахой.

Все играл горбуна, все смеялся похабным словам.

Оловянное небо вознесения ждало со страхом,

И бродяга-монах помолился с грехом пополам.

Всё готово для казни. Трубач задержался на вдохе,

И наемный палач торопливо поджег тишину…

Здравствуй, Жанна. Живые погибнут, скончаются,

сдохнут,

И упрямые души искупят чужую вину.

Здравствуй, Жанна. Не смог. Пять веков пролегло

между нами.

Потерпи пять минут – горожанам неловко смотреть.