Константин Ваншенкин - Женщина за стеной. Лирика

Не про туннель и свет в конце туннеля,
А друг подробность сообщил одну,
Что вновь мороз, и вот уже неделя,
Как ходят все по льду через Двину.

Шуршащие колосья.
Тропа, ведущая к реке.
Скрипящие полозья
Через полгода вдалеке.

Сквозных ветвей узоры
По утреннему потолку.
Скупые разговоры
По утреннему холодку.

Говорят, что за прожитый век
Изменился характер погоды:
Выпадает неправильно снег,
И не так разливаются воды.

Но меняется что-то всегда:
Догорает заката полоска,
Возникает на небе звезда,
И ломается голос подростка.

Могут запросто влезть из сада,
Как случилось в давнишний год.
То-то будет свербить досада,
Если рукопись пропадёт.

Но иная сегодня кража:
В дом втащили через окно
Вечереющего пейзажа
Непросохшее полотно.

Посредине восьмого десятка
Вдруг у ног розоватый вьюнок.
Жить, поверьте, по-прежнему сладко —
Если не был бы так одинок.

Не вспомню враз
Сквозь временные расстоянья
Ни глаз, ни фраз —
И угадать не в состоянье.

— Не узнаёшь? —
И вздрагивают губы эти,
Почуя ложь
В моём уклончивом ответе.

Ну что ж, ну что ж,
Ведь жизнь, по сути, на излёте…
— Не узнаёшь? —
И помолчав: — Не узнаёте?

Грязи на кедах — по пуду.
Поле на том берегу.
Долго ли здесь я пробуду,
Точно сказать не могу.

Ветер гуляет безбожно.
Меркнет над крышами свет.
Радости будут? Возможно.
Счастье? Я думаю, нет.

Узкоколейка-одноколейка.
Неяркий день. Тополей аллейка.
Две чахлых грядки. Пустая лейка.

Тот паровозик смешной — «кукушка».
Берёзы брезжущая макушка
Да отплывающая опушка.

Флажок. Летящая косо галка.
Лоскут линялого полушалка.
…Но и себя почему-то жалко.

Кругом низины и высотки
Полей знакомых и родных.
Чтобы вскопать четыре сотки,
Уйдёт четыре выходных.

Там, за деревнею покатой,
Поля напитаны водой.
И он идёт себе с лопатой,
Интеллигентный и седой.

И он шагает от платформы
В пальто, поношенном слегка…
Ещё до денежной реформы
Трудна дорога, далека.

Отмена карточек не скоро,
О ней не слышно ничего.
Ещё вскопать придётся горы
Лопатке старенькой его.

И он копает, мучась жаждой,
Картошку режет на куски
С таким расчётом, чтобы в каждом
Цвели зелёные глазки.

Ещё старания немножко —
Засажен будет огород.
И вот поднимется картошка,
И зацветёт, и зацветёт.

И набежит июньский ветер
И зашумит среди кустов.
И никогда ещё на свете
Красивей не было цветов.

…И деревенские ребята
Глядят, шагая стороной,
Как он стоит, держа лопату,
Перед корявой целиной.

Стоит серьёзный, работящий,
В пальто, поношенном слегка,
И с дужкой вешалки, торчащей
Из-за его воротника.

Туманы тают. Сырость лёгкая,
И, ёжась, вздрагивает сад.
Росинки падают неловкие.
Заборы влажные блестят.

Ещё лежит на травах изморось,
Не шелохнётся речки гладь.
И вся природа словно выспалась
И только ленится вставать.

— Что там, в роте, спятили?
Ведь пусты котлы.
Сколько всех вас?
— Пятеро!
Но зато орлы!..

Каждый по традиции
С собственным ножом.
В круг спешим садиться мы,
Время бережём.

Мой товарищ заспанный,
Молодой, как я,
И постарше — пасмурный:
У того — семья.

И из заключения
Парень хоть куда,
Бросивший учение
В прошлые года.

И мобилизованный
Прямо из Москвы —
Сильно образованный, —
С ним мы все на «вы».

В позе, чуть расслабленной,
Мы сидим кружком
Перед тем, поставленным
На попа
                     мешком.

Женское занятие
Не коробит нас.
Смешаны понятия,
Важен лишь приказ.

Не сказали б сроду мы,
Что вот здесь — война…
Как дорога до дому,
Ночь длинным-длинна.

Разговоры разные
Можно говорить,
Вымыть руки грязные,
Да и закурить.

Песня плавно катится
Медленной рекой.
Я до службы, кажется,
И не знал такой.

Неспокойно в городе.
И под стук копыт,
Утомлён и голоден,
Батальон храпит.

Канонада дальняя.
Ночь течёт, свежа.
Кожура спиральная
Падает с ножа.

По горным кряжам, вырубкам и долам,
На краткий миг склоняясь над ручьём,
Шагал я с неудобным и тяжёлым
Противотанковым ружьём.

В ночи ориентируясь по звёздам,
Пуская ввысь махорочный дымок,
Привык себя считать я очень взрослым, —
Иначе б это выдержать не смог.

Я спал, постелью хвойною исколот,
Горело натружённое плечо…
Лишь в тридцать лет я понял, что я молод,
Что сорок — тоже молодость ещё.

Я вздрогнул: одноногий паренёк
Стоял внизу — уверенный и ловкий,
На валенке единственном — конёк,
Прикрученный растрёпанной верёвкой.

В нелепом положении своём
Он выглядел таким невозмутимым.
Свободно оттолкнулся костылём
И покатил, повитый снежным дымом.

Вот он уже мелькает вдалеке,
Вот снова приближается, как веха,
Летящий на единственном коньке,
Сын нашего отчаянного века.

И он, и все товарищи его,
Скользящие навстречу или следом,
Привыкли и не видят ничего
Геройского, особенного в этом.

Звенит конёк, потом костыль стучит
И, как весло, мелькает над рекою.
Я проходил. Я тоже сделал вид,
Что каждый день встречается такое.

Укрывшийся шинелью длинной,
На девятнадцатом году,
Я задыхался от жасмина
В глухом разросшемся саду.

Навис над нами пышной тучей
И небо звёздное затмил
Ошеломляюще-пахучий,
Забытый армией жасмин.

Несовместимыми казались
Фигуры тёмные солдат
И эта лопнувшая завязь,
Собой заполнившая сад.

И на заросшем белом склоне,
В обозе, где-то не вдали,
Тонули средь жасмина кони,
Чихая, гривами трясли.

Земли разбуженная сила
В который раз цвела опять,
Но только некому нам было
В ту ночь жасмину наломать.

Над полусонным нашим строем
Потом кружились лепестки,
Они ложились ровным слоем
В стволы орудий, в котелки.

Плыл надо мной жасмина ворох,
И я жасмином весь пропах.
Он был сильней, чем дымный порох,
Чем пот солдатский и табак…