Когда Пореш-бабу услышал, что Лолита неожиданно приехала вдвоем с Биноем, он тотчас же подумал, что за этот незначительный проступок общество накажет ее сурово, как настоящую грешницу. Лолита вдруг прервала его мысли:
— Я виновата, отец, но, видишь ли, мне стало ясно, что отношение судьи к нашему народу таково, что его гостеприимство и покровительственное отношение к нашей семье не делает нам чести. Разве могла я после этого оставаться его гостьей?
Порешу-бабу нелегко было ответить на этот вопрос. Вместо ответа он только легонько потрепал Лолиту по волосам.
Под вечер, когда Пореш гулял перед домом, раздумывая о случившемся, к нему подошел Биной и поклонился. Они долго беседовали о происшествии с Горой и о том, что оно может повлечь за собой, но Пореш-бабу ни словом не обмолвился о поездке Лолиты и Биноя на пароходе. Сумерки опустились на землю, и Пореш сказал:
— Ну, что ж, Биной, пойдем в комнаты.
Но Биной отказался, сославшись на то, что ему нужно домой.
Пореш-бабу не стал настаивать на приглашении, и Биной, кинув украдкой взгляд на веранду второго этажа, медленно пошел прочь.
Лолита сверху видела юношу и, когда отец вернулся домой один, решила, что, может быть, Биной придет попозже. Но он так и не пришел. Тогда она рассеянно полистала лежавшие на столе книжки и журналы и направилась было к двери. Пореш-бабу окликнул ее и, остановив взгляд, полный любви, на расстроенном личике дочери, проговорил:
— Лолита, спой-ка мне что-нибудь.
И с этими словами передвинул лампу так, чтобы свет не бил ей в лицо.
На следующий день возвратились домой Бародашундори и все остальные. Харан-бабу, до крайности разъяренный поведением Лолиты, не заходя домой, отправился вместе со всеми к Порешу-бабу.
Бародашундори, с трудом сдерживая возмущение, сразу же пошла к себе, не удостоив Лолиту взглядом. Лабонне и Лила были тоже очень сердиты на сестру: без Лолиты и Биноя вся программа вообще и их выступление в частности выглядели так жалко, что они не знали, куда глаза девать от стыда. Что же касается Шучориты, то она, не разделяя ни гнева и воинственного пыла Харана-бабу, ни слезливой досады Бародашундори, ни стыда и уныния сестер, просто погрузилась в ледяное молчание и продолжала исполнять свои обязанности совершенно машинально. Когда она с отсутствующим видом вошла вслед за всеми в комнату, казалось, что это идет заводная кукла.
Шудхир, терзаемый раскаянием, простился с ними еще у дверей. Лабонне долго безуспешно упрашивала его остаться и в конце концов даже объявила, что между ними все кончено.
— Произошла очень серьезная неприятность, — с этими словами Харан вошел к Порешу-бабу.
Лолита была в соседней комнате. Услышав голос Харана, она сейчас же вошла к ним и, вцепившись в спинку отцовского кресла, устремила пристальный взгляд на Харана-бабу.
— Я уже все слышал от самой Лолиты, — ответил Пореш-бабу молодому человеку, — полагаю, что вопрос исчерпан и больше говорить тут не о чем.
Спокойную сдержанность Пореша Харан принимал за признак слабохарактерности и потому с оттенком превосходства заметил:
— Разумеется, вопрос о данном инциденте исчерпан, но его первопричина, заключающаяся в неисправимости характера, остается, и тут поговорить есть о чем. Лолита никогда не решилась бы на такой поступок, если бы не то, что вы постоянно потакаете ей во всем. Какое зло вы ей этим причинили, станет вам очевидно, едва вы узнаете все подробности этой постыдной истории.
Пореш-бабу, почуяв за спинкой своего кресла признаки собирающейся бури, взял Лолиту за руку и, притянув к себе, с улыбкой обратился к Харану-бабу:
— Когда-нибудь вы поймете, Пану-бабу, что, для того чтобы воспитывать детей, нужна любовь.
Лолита наклонилась и, обняв отца, шепнула ему на ухо:
— Твоя ванна стынет, отец. Иди купайся.
— Я скоро пойду, — проговорил Пореш, намекая на присутствие Харана, — ведь еще не так поздно.
— Ты не беспокойся, — ласково настаивала Лолита. — Иди купайся, а мы в твое отсутствие займем Пану-бабу.
Когда Пореш-бабу покинул комнату, Лолита решительно уселась в его кресло и в упор посмотрела на Харана.
— Вы, что же, полагаете, что имеете право делать в этом доме замечания всем и каждому? — проговорила она.
Шучорита хорошо знала характер Лолиты. В другое время, увидев выражение, появившееся на ее лице, она поспешила бы принять меры предосторожности, но на этот раз она безучастно села в кресло у окна и равнодушно уставилась в открытую книгу. Шучорита давно взяла за правило всегда держать себя в руках, а то, что ей пришлось вытерпеть в течение последних нескольких дней, заставило ее еще больше замкнуться в себе. Но сегодня молчание стало для нее почти невыносимым, так что, когда Лолита взялась за Харана-бабу, Шучорита в душе это только приветствовала, как желанную разрядку.
— Вы, очевидно, воображаете, что обязанности отца по отношению к нам известны вам лучше, чем ему самому? — не унималась Лолита. — Вы что, предполагаете стать наставником для всего «Брахмо Самаджа»?
От такой дерзости Харан-бабу даже растерялся. Он было приготовился сделать девушке строгое внушение, но она не дала ему говорить.
— До сих пор мы терпели ваш снисходительно-покровительственный тон, но имейте в виду, если вы собираетесь заноситься и перед отцом, то этого в нашем доме не потерпит никто, включая слуг.
— Лолита, ты… — выговорил с трудом Харан-бабу, но девушка не дала ему продолжать.
— Помолчите, пожалуйста! — сказала она. — Довольно мы вас слушали, так что раз в жизни выслушайте и вы меня. А если не хотите слушать меня, то же самое вам скажет Шучорита. Знайте же: отец как человек намного выше вас, какого бы высокого мнения вы сами о себе ни были. Мы хотели бы, чтобы вы поняли это совершенно отчетливо. А теперь я готова выслушать ваши советы, если угодно.
Харан-бабу почернел от злости.
— Шучорита! — крикнул он, вскакивая с кресла.
Девушка подняла голову.
— Ты допускаешь, чтобы Лолита оскорбляла меня в твоем присутствии!
— Она и не думала вас оскорблять, — медленно возразила Шучорита, — она всего-навсего добивалась от вас должного уважения к отцу. Мы не знаем никого, кто более заслуживал бы уважения, чем наш отец, уверяю вас.
Один миг казалось, что Харан-бабу уйдет, однако он остался и теперь сидел с чрезвычайно торжественным выражением лица. Чем яснее делалось ему, что его престиж в этом доме слабеет, тем яростнее он боролся, чтобы сохранить его, забыв о том, что если опора непрочна, то чем крепче за нее держаться, тем скорее она рухнет.
Видя, что Харан-бабу сердито молчит, Лолита отошла к Шучорите и, сев рядом, принялась как ни в чем не бывало болтать.
А тут в комнату вбежал Шотиш и, схватив Шучориту за руку, стал звать ее:
— Пойдем, диди, ну пойдем же…
— Куда? — удивилась девушка.
— Пойдем, я тебе что-то покажу, — настаивал Шотиш. — Лолита, ты ведь ей ничего не рассказывала?
— Нет, не рассказывала, — успокоила его сестра.
Дело в том, что Шотиш просил Лолиту ничего не говорить Шучорите о тете, и Лолита сдержала обещание.
Но Шучорита посчитала неудобным покинуть гостя.
— Я приду попозже, болтунишка, — улыбнулась она, — как только отец вернется.
Шотиш забеспокоился. Он обычно проявлял невероятную изобретательность, когда дело касалось того, чтобы улизнуть от Харана-бабу. Однако, изрядно его побаиваясь, Шотиш не стал в присутствии Харана настаивать на своем. Что же касается Харана, то, за исключением периодически повторяющихся попыток перевоспитать мальчика, никакого интереса к Шотишу он не проявлял.
Шотиш терпеливо ждал, но лишь только Пореш-бабу появился, он сразу же утащил за собой из комнаты обеих сестер.
— Мне не хотелось бы больше откладывать нашу помолвку с Шучоритой, — сказал Харан. — Давайте назначим ее на будущее воскресенье.
— Лично я не возражаю, — ответил Пореш-бабу. — Все дело в том, согласна ли Шучорита.
— Так ведь ее согласие уже получено, — настаивал Харан.
— Ну что ж, тогда пусть будет по-вашему, — согласился Пореш-бабу.
С того самого дня, как Биной вернулся от Лолиты, его ни на минуту не покидали сомнения; они словно шипы впились в его мозг и не давали ему покоя.
«Ведь я даже не знаю, — мысленно рассуждал он, — хочет ли кто-нибудь в доме Пореша-бабу, чтобы я бывал у них, и все-таки упрямо хожу туда. Может быть, не следует этого делать; может быть, их раздражают мои неуместные посещения. Мне неизвестны их привычки, и я не имею никакого представления, как нужно держать себя у них. Возможно, я, дурень, сую свой нос туда, куда могут заглядывать лишь самые близкие люди».
