Анондомойи, видя растерянность Биноя, пришла к нему на помощь:
— Биной знает Шошимукхи с пеленок, и, конечно, ему трудно представить ее своей женой. Вот он и выдумал про огрохайон, — сказала она.
— Так он бы так и сказал с самого начала, — проговорил Мохим.
— Даже в своих собственных чувствах порой бывает трудно разобраться, — ответила Анондомойи. — И что тебе не терпится, Мохим? Мало, что ли, ей женихов? Вот погоди, вернется Гора, он знает много хороших молодых людей; он сумеет выдать Шоши за кого-нибудь подходящего.
— Гм… — Лицо у Мохима вытянулось. Помолчав немного, он произнес: — Если бы ты, мать, не совала нам палки в колеса, Биной никогда и слова бы не сказал.
Биной хотел было в запальчивости возразить что-то, но Анондомойи опередила его:
— Ты не так далек от истины, Мохим, — сказала она. — Я просто не могла поощрять Биноя в этой затее. Он еще молод и, пожалуй, необдуманно мог бы решиться на этот брак, но только ничего хорошего из этого никогда не получилось бы.
Таким образом, защищая Биноя, Анондомойи приняла на себя весь гнев Мохима, и Биной оказался совершенно посрамленным в своем малодушии. Он хотел было поправить дело и сказать, что, собственно, и сам не слишком-то настроен жениться, но Мохим не стал дожидаться — он выскочил из комнаты, причем выражение лица его явно говорило: «Да, мачеха — это тебе не мать».
Анондомойи знала, что Мохим всегда держит наготове этот попрек. Она знала, что общество, не задумываясь, возлагает всю вину за семейные распри на плечи мачехи. Но не в ее правилах было сообразовывать свои поступки с тем, что о ней могут подумать люди. С того дня, когда она взяла на руки Гору, она порвала со всеми традициями и условностями, то есть вступила на путь, сделавший ее постоянной мишенью для нападок общества. Но Анондомойи, сама постоянно упрекавшая себя за то, что ей приходится скрывать правду, стала нечувствительной к чужим колкостям. Когда ее называли христианкой, она, прижимая Гору к груди, говорила только: «А что тут плохого?» Так, шаг за шагом, она совершенно перестала считаться с мнением окружающих и теперь слушалась только голоса своего сердца. Поэтому никакой упрек Мохима, высказанный или невысказанный, не мог помешать ей поступить так, как она считала правильным.
— Бину, — сказала вдруг Анондомойи, — ты ведь, кажется, давным-давно не был у Пореша-бабу.
— Да нет, ма, не так уж давно, — ответил Биной.
— Во всяком случае, ты ни разу не зашел к ним после той поездки на пароходе.
По правде говоря, времени с тех пор прошло не так уж много. Но Биной-то не забыл, что как раз перед этим он так зачастил в дом к Порешу, что почти перестал бывать у Анондомойи. С этой точки зрения замечание было справедливо: он, действительно, не был там давно — для себя, конечно.
Биной стал молча вытягивать нитку из края своего дхоти, но как раз в это время в комнату вошел слуга и доложил о приходе каких-то женщин. Биной хотел было поскорее уйти, чтобы не помешать, но пока они стояли, гадая, кто бы это мог быть, в комнату вошли Шучорита и Лолита. Теперь отступать было уже поздно, и Биной остался, не в силах, однако, нарушить смущенного молчания.
Обе девушки, приветствуя Анондомойи, взяли прах от ее ног. Лолита вообще не обратила внимания на Биноя. Шучорита же поклонилась и спросила, как он поживает. Затем, обращаясь к Анондомойи, пояснила ей:
— Мы из дома Пореша-бабу.
Анондомойи ласково пригласила их сесть, сказав:
— Вам не нужно представляться мне, милые мои. Хотя я никогда не видела вас, но для меня вы как родные.
Очень скоро девушки почувствовали себя у Анондомойи как дома. Шучорита попробовала вовлечь в разговор и Биноя, молча сидевшего в стороне от всех.
— Вы что-то давно у нас не были, — сказала она.
— Боялся исчерпать ваше гостеприимство, — ответил Биной, глядя на Лолиту.
— Разве вам неизвестно, что добрые чувства неисчерпаемы? — спросила с улыбкой Шучорита.
— Это-то он очень хорошо понимает, — засмеялась Анондомойи. — Если бы вы только знали, как он мне целыми днями покоя не дает своими капризами. — И она с нежностью посмотрела на Биноя.
— Это бог в моем лице испытывает терпение, которым он наградил тебя, — ответил Биной.
Шучорита легонько подтолкнула Лолиту:
— Слышишь, Лолита! Надо полагать, что нас тоже подвергли испытанию и забраковали в конце концов.
Заметив, что Лолита ничего не ответила, Анондомойи рассмеялась.
— На этот раз, — сказала она, — Бину занимается испытанием своего собственного терпения. Вы и не представляете себе, как он очарован вами, по вечерам он только о вас и говорил. Достаточно назвать имя Пореша-бабу, чтобы вызвать у него восторг.
С этими словами она взглянула на Лолиту, которая прилагала все усилия, чтобы сохранить невозмутимый вид, что ей, в общем, удалось, если бы не предательский румянец.
— Он со многими перессорился из-за вашего отца, — продолжала Анондомойи. — Правоверные знакомые стали называть его брахмаистом, а некоторые начали даже поговаривать о том, что ему не место среди членов касты. Нечего так смущаться, Бину, — я правду говорю! Ничего постыдного в этом нет. Как по-твоему, дитя мое? — На этот раз Лолита смотрела прямо на нее, но, когда Анондомойи обратилась к ней, она опять потупилась и за нее ответила Шучорита.
— Мы хорошо знаем дружеское расположение к нам Биноя-бабу, — сказала она. — Только тут дело не столько в наших заслугах, сколько в его добром сердце.
— А вот здесь я с вами не согласна, — улыбнулась Анондомойи. — Я знаю Биноя с самого раннего детства, и за все это время он ни с кем не мог подружиться, кроме моего Горы. Я замечала, что даже с людьми своего круга он сходится очень трудно. Но, познакомившись с вами, он совершенно отбился от нас. Я хотела уж поссориться с вами из-за него, но теперь вижу, что и меня постигла его участь — вы хоть кого можете очаровать!
С этими словами Анондомойи коснулась подбородка Шучориты, затем Лолиты и поцеловала кончики своих пальцев. Шучорита заметила, что Биной окончательно смутился, и, сжалившись над ним, сообщила:
— Отец тоже приехал, Биной-бабу. Он беседует внизу с Кришнодоялом-бабу.
Биной воспользовался этим известием, чтобы поскорее уйти, оставив женщин одних.
Тогда Анондомойи принялась рассказывать о необыкновенной дружбе Биноя и Горы, и от нее не укрылся напряженный интерес, с каким отнеслись к ее рассказу обе слушательницы. В целом мире не было для Анондомойи ничего дороже этих двух мальчиков, которым она отдала всю свою материнскую любовь. Они были поистине ее творением и в то же время предметом обожания. В этом отношении она была похожа на девушек, которые лепят себе божков из глины и потом им же и поклоняются{192}.
В ее устах рассказ о двух этих кумирах звучал так трогательно, так выразительно, что Шучорита и Лолита слушали и не могли наслушаться. Они всегда высоко ставили Биноя и Гору. Но теперь, посмотрев на них через призму материнской любви, они словно по-новому увидели их.
С той минуты, когда Лолита познакомилась с Анондомойи, гнев ее против судьи разгорелся с новой силой, но в ответ на ядовитое замечание девушки Анондомойи только улыбнулась.
— Одному богу известно, как мне тяжело сознавать, что Гора сейчас в тюрьме. Но я не сержусь на этого англичанина, — сказала она. — Я ведь знаю Гору: если он уверен в своей правоте, то никакие законы не смогут его остановить. Гора выполнил свой долг. Власти выполняют свой. Тем, кто должен при этом пострадать, остается только терпеть. Прочти письмо моего Горы, дорогая, и ты увидишь, что испытаний он не боится и ни против кого не чувствует мелочных обид. Он взвесил все возможные последствия своего поступка.
Она достала письмо Горы из шкатулки, где его бережно хранила, и передала Шучорите.
— Пожалуйста, прочитай вслух, дорогая, — попросила она, — Мне хочется послушать еще раз.
Удивительное письмо Горы было прочитано, и все трое некоторое время молчали. Анондомойи смахнула слезинки. В этих слезах была не только боль материнского сердца, но и счастье и гордость за сына. Вот он какой, ее Гора! Такой не станет кланяться, не запросит у судьи пощады. То, что он сделал, он сделал с открытыми глазами, заранее зная, какие тяжкие лишения сулит ему тюрьма. Он никого не станет упрекать в том, что ему приходится страдать. А если Гора стерпит все, не дрогнув, то и у нее, его матери, хватит сил снести свое горе!
Лолита с восхищением смотрела на Анондомойи. Она, воспитанная в принципах «Брахмо Самаджа», не питала особенного уважения к женщинам, не следующим новому учению, погрязшим, как она считала, в суевериях ортодоксального индуизма. С детства Лолита помнила, что, когда Бародашундори хотела ее как следует отругать за какой-нибудь проступок, она обычно говорила, что «так поступают одни индуисты!», после чего Лолита чувствовала себя должным образом пристыженной. Сейчас, слушая Анондомойи, она не переставала изумляться. Какая сила духа и в то же время сколько спокойствия, необыкновенного здравого смысла в этой женщине! Лолита вспомнила, как невоздержанна порой бывает она сама, и почувствовала себя рядом с Анондомойи совершенно ничтожной.
