Это снова погорелец
роет землю под жилье.
Перевод В. Корнилова
ОТРАЖЕНИЯ /Перевод М. Квятковской/
Колдовские шепоты ветра.
В небе месяца вещая поступь.
Не шелохнутся слабые тени.
Время памяти лишено.
И намек — на день или вечность? —
промелькнул и бесплотно мерцает
в дотлевающем лунном диске,
словно рыбка в банке с водой.
Опрокинутые отраженья —
словно росы на матовых травах,
словно память о днях далеких
словно тонкая зыбь реки...
Перевод М. Квятковской
ЛИСТВА /Перевод М. Квятковской/
Вот дерево растет перед моим окном.
Ты слышишь — тишину запорошили листья?
С ветвей срываясь, лист несется за листом,
как будто бы спеша свершить самоубийство.
Звезд не прибавилось над старою землей
за эту ночь. Они с листвою схожи —
то ль с причитанием, то ль с песенной хвалой
они срываются и исчезают тоже.
Извечный листопад, ты древен, как судьба,
ты слил печаль и смех в круговороте старом.
Мы видим черный дым, когда горят хлеба,
но сердце выжжено невидимым пожаром.
Перевод М. Квятковской
Пусть он упал в дорожный прах...
* * *[23]
Пусть он упал в дорожный прах,
и пусть глаза раскрыть — как пытка,
но это не бессилья страх,
скорей боязнь преизбытка!
Боязнь увидеть все вокруг,
боязнь ушей — услышать слово,
страх губ — издать неверный звук,
и глаз боязнь — заплакать снова.
Страх разума пред высотой
своей: до солнца доберется!
Страх солнца пред самим собой —
ведь ночь родится в чреве солнца.
Перевод В. Корнилова
УРОЖАЙ /Перевод Л. Цивьяна/
«Кто здесь шел? Кто прошел по земле этой старой?..»
1
Кто здесь шел? Кто прошел по земле этой старой?
Это чье дерьмо? Кем трава здесь помята?
Здесь прошел пастух с овечьей отарой,
это овцы роняли орешки помета.
Вы кричите, что это неблагородно.
Я сказал: мое сердце — понесшее поле,
ваши звезды ему — что навоз плодородный.
От кого понесу? Кто войдет ко мне с болью?
От кого понесу я? Безлюбо и серо...
От бушующих соков живых мне невмочь!
Вот убрался мой день, как старик Потифера,
словно тело Зулейхи, жарка моя ночь.
Как Иосиф прекрасный, как в будни надежда,
приходит печаль. "Ляг ко мне — и зачну!"
Но Иосиф рванулся — оставив одежду,
убежал от объятий. Теперь не заснуть...
И Зулейха томится на ложе недобром.
Но земля понесла — семя в лоне живет,
ибо жирный навоз щедро поле удобрил.
Вся земля — огромный женский живот.
2
О земля, я шею гну под ярмо!
Как телица, сгибаю ее неумело.
Где стрекало? Где плуг? Мое поле мертво!
Я вспашу мое поле. Веди меня. Сэлла!
И пусть будет оно даже черство, как камень,
Я не стану завидовать полю соседа —
свои травы скошу своими руками
и из ясель своих буду есть свое сено.
Вот я шею согнул. Веди меня. Сэлла!
Твое семя жажду познать я.
Как лицо Дездемоны в ладонях Отелло,
Я лежу в твоих грубых объятьях.
3
Как вы пели про сердце: чертоги, и храм, и дворец!
Украшайте ж его, коврами его застелите!
Мое сердце — будь хлев, будь загон для овец!
Козы, овцы, войдите и в нем поселитесь,
ибо мил мне навоз плодородный в сердцах.
Приходи ко мне, скот, размножайся, плодись!
Пусть бурлит молоко в ваших добрых сосцах,
пусть навоз ваш удобрит поля и сады!
Как вы пели про сердце: звезда среди тьмы!
Я ж для стад моих пастбищем стать пожелал.
Ваши звезды, плоды недозрелой хурмы,
я давно уже с неба сорвал и сожрал.
Перевод Л. Цивьяна
Лишь виноград,
лишь вишенье в садах,
лишь на базарах груды яблок сонных —
со звездами в Господних небесах
они одни соперничать достойны.
И в том секрет обилия ночей,
обилия садов земли и неба.
Ведь страхов всех и сил любых сильней
твой запах — он подобием теней
плывет ко мне и в небе тает слепо.
Луна столь зрелая — она полна лучей,
она на небесах висит кокардой...
Умрет пусть память о тебе, о ночь ночей,
но память о тебе во мне, как радость.
Но память о тебе стучит в груди,
кричит твоей тропинке:
"Где ты?
Где ты?"
И я тебя сподобился нести,
как талисман,
как вкус вина и лета.
Так будь со мной, и повторяй за мною:
"Благословен...", "Вот ты обручена..."
Но солнце вновь курится над землею
прадавним дымом. Даль ясна.
Перевод Л. Цивьяна
МЁРТВЫЙ ВЕЧЕР /Перевод Л. Цивьяна/
Достоверности крах... Изумленья внезапность...
Путь, предавший однажды, бесплоден как дым.
Песни, песни мои! Неужели я завтра
прокляну вас за то, что вы страха плоды?
Вы — плоды, опадавшие с дерева в бурю.
Так хотелось, чтоб радостью вы налились!
Так хотелось поверить в надежду любую!
Но — шквал,
И удар,
И падение... Вниз!
О, как буря листвой облетевшей взрывалась!
Дом распахивал настежь дверь и окно...
Боже, Боже! Прости, что к Тебе я взываю,
хоть и долог наш счет и запутан давно.
Он запутан и долог — длинней, чем дорога
от споткнувшихся "нет"
к неуверенным "да".
Он — конец возжелавшего небо потрогать —
есть изъян или нет? — Не узнать никогда!
Пусть безжалостна бездна, но небо страшнее.
И правды измена коварнее лжи.
Это ложь!
Это ложь!
Это ложь!
И краснеет
мертвый вечер, и солнце, краснея, дрожит.
Оттого я (о, крах достоверности!) вспомню
всех, кто были у двери еще до меня,
но боялись мезузы, испорченной, темной,
и "Вот если..." хотели заклятьем принять,
потому что утишить надеялись ветер,
шелестящий соломою в поле пустом.
О страданья мои, дайте силы проверить
ту мезузу, что вход охраняет в мой дом.
Перевод Л. Цивьяна
ЧЕРСТВЫЙ ХЛЕБ[24] /Перевод Л. Цивьяна/
Ибо дни твои — только введенье
к дням тревожным, с мятежной судьбой.
И сегодня острей отвращенье
к сытой жизни довольных собой.
Они снова тебя захотели
опоить,
обольстить,
обмануть.
Только ты, сторонясь их веселий,
черствый хлеб предпочел вину.
И в дни празднеств, когда у кострища
они алчно делили тельца,
ты не рвал пожирнее кусище
из прожорливых рук жреца.
Не хватал у них жирных подачек
и не верил их жирным словам,
и в погоне за лживой удачей
не шагал ни по чьим головам.
Ибо к дальним разорванным высям
был навеки прикован твой взор,
и тебя поразил и возвысил
этот горький и горний простор.
И постыдной кривою тропою
ты не крался, не путал дорог.
Но идя по дороге с толпою,
ты всегда был в пути одинок.
Если вправо они поманили,
кинься влево — спасайся их лжи.
Берегись — еще бритва Далилы
под подушкой на ложе лежит.
Перевод Л. Цивьяна
ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ /Перевод Л. Цивьяна/
1. СВЕТ ДНЯ
А свет дневной не только ведь от солнца
он и от нас,
и от меня.
Планета выдыхает полусонно
слова, что суетно звенят.
Росой набухнув, новый месяц светит
и мочит волосы в воде.
Куда ни глянешь, женщины и дети,
как символ изобилия, — везде.
А мне казалось — я навек немею,
и так боялся я — а вдруг
простые части речи не сумеют
создать мир вымысла вокруг.
Но вот — лишь захочу — сквозь будни
льет вымысел прозрачный свет,
и вновь я говорю: "Да будет
все то, чего на свете нет!"
2. НАМЕКИ ВИСЯЩЕЙ ЛУНЫ
Взгляд поднимающейся ночи...
Взгляд дня, достигнувшего дна...
Как будто на листке росинка,
висит на небесах луна.
А ведь не падает — повисла!
Зря на нее собака лает!
Как притча с сокровенным смыслом,
как бы намек, луна пылает.
Намек на высь, что от рожденья
себя в воде увидеть жаждет,
на голос, ждущий отраженья,
чтоб пережить звучанье дважды.
