Эй, друзья, сюда бегом —
Пир устроим с пирогом!
Есть и глина, и песок,
Испечем сейчас пирог,
Без огня и без посуды!
Наша лужа — просто чудо.
Глина мокрая и грязь
Подойдут нам в самый раз,
Ничего не приносите,
Только стойте и месите,
Не ленитесь —
топ-топ-топ,
Подтянитесь —
шлеп-шлеп-шлеп.
Налетай —
для всех есть место,
Хлоп-хлоп-хлоп —
и вышло тесто!
Господин какой-то злится:
Кто измазал ваши лица?
Эта глупая игра —
Не для нашего двора!
Дама в гневе: "Ай-ай-ай!
Это двор, а не сарай!"
Удираем от скандала,
Чтобы всем нам не попало.
Трудно взрослых убедить,
Лучше взрослых не сердить.
И молчит осиротело
Наша лужица сейчас,
Корабли стоят без дела,
Не плывут они без нас.
Все затихло, замолчало,
Все застыло до утра.
И флотилия стояла,
И пекарня не пекла.
Перевод Р. Левинзон
Я И ТАЛЛИ В КВЕРХНОГАМИИ[27] /Перевод А. Щербакова/
Мы с Талли попали в страну Кверхногамию.
Страну удивительную насквозь.
И мы вам расскажем хоть чуточку самую
о том, что нам повидать довелось.
Сначала нам встретился ве-рыба-люд,
он плыл по пустыне, он шел через пруд.
Ноги в реке,
плавники в песке,
горб верблюжий,
а хвост белужий.
Мяукал он кошки любой не хуже.
Так и не знает тамошний люд,
то ли он рыба, то ли верблюд.
Мы не успевали глядеть по сторонам.
Кто не попадался навстречу нам!
Прозрачный негр, премудрый болван
и даже карликовый великан.
Коты летали
около Талли,
лаяли бабочки, рыбы болтали,
прадеды были милыми карапузами,
льва кормили поджаренными арбузами,
а пальмовый лист черешок разевал,
с небесного луга малину рвал.
Кто-то доказывал очень длинно,
что это звезды, а не малина.
Мы с Талли даже и слушать не стали.
Мы с Талли еще и не то видали.
Все ясно: мир там иначе создан,
стихи мои вовсе в том не повинны,
что в Кверхногамии малина — звезды,
а звезды, наоборот, — малина.
Акул здесь гоняют пастись на луг.
Стрелы здесь возвращаются в лук.
Медведи щебечут "чик-чирик",
а "гав-гав" — это вовсе птичий язык.
А немой жираф в высокой траве
глаголет, стоя на голове.
Ну и жираф! Едва отыщешь
такую крошечку среди трав.
Жираф там вовсе не жирафище,
он там елеележираф.
Дома там стоят на земле чердаками,
сети полным-полны рыбаками,
с неба на землю леса растут,
моря-океаны в речки впадают,
а якоря за тучи кидают.
Летом здесь холод, зимою — зной,
черное светится белизной,
правое — слева, сладкое — кисло,
и перепутаны даже числа.
Мы сами сперва
не могли понять,
что пять — это два,
а два — это пять.
Десять да десять
только не двадцать —
ни счесть, ни взвесить,
ни разобраться.
Но вот как дошли мы до чтенья, письма
запуталась тут и Талли сама.
Гадали мы долго, гадали мы всяко,
что значит
рогилла,
рамтвай
и осбака.
Стоит запятая — с хобот слона,
с трудом на листе уместилась она.
Восклицательный знак пишут кверху точкой,
точка получается выше слов,
и чтоб эту точку поднять над строчкой,
влезать на стремянку учат ослов.
А вдоль тире, как по шоссе,
на кораблях путешествуют все.
Вот какой получается рассказ.
Вы с недоверием глядите на нас.
Мол, все это — "Любит — Оля — Женю
с мягким знаком".
Короче — враки. Не верьте вракам.
Нет, это не враки! Мы с Талли сами
видели все это
своими глазами.
Чудес на свете — не сосчитать!
Их только надо уметь увидать.
Мы с Талли летали
в страну Кверхногамию,
о ней рассказали
лишь чуточку самую,
а все остальное расскажем потом,
подробностей хватит на целый том.
Лишь бы читали вы
и хохотали.
Будьте здоровы,
привет вам от Талли!
Перевод А. Щербакова
ЛИЦОМ К ПУСТЫНЕ
(Поэма) /Перевод А. Пэна/
1
Века, забыт и одинок,
как древний мамонт, спал песок.
Его безмолвных троп
и вех
давно не трогал
человек.
И лишь по вечерам над сумраком пустыни
случайный ястреб, закружив,
застынет.
И караван верблюдов под луной холодной,
мелодией дремотной
тишь баюкая,
поет:
«Спи, песчаная подруга,
спите, камень и гранит».
И по ветру тонким звуком
бубенец звенит.
То царь пустынь шагает, покоряя
бесплодный край — от края и до края.
2
Вдруг заступ засверкал, дробя оков тиски,
и заревели камни и пески:
«Кто он, дерзнувший
стальной рукой
встревожить наш
седой покой?!»
И рев и свист по дюнам поседелым,
и закипело дело:
«Ссыпайте гравий! Мамонт нем
зажат в бетонной западне!»
Вонзенный заступ глухо пел.
Песок ползучий свирепел.
3
К стенам лестница прямая
льнет со стоном.
Руки мечутся, вздымая
груз бидонов.
Весь в пыли, куда ни стань я —
стану твердо.
Бунтари, послы восстанья —
эти ведра.
Я сломил тебя, свободный
царь пустыни.
Принесешь цемент сегодня
также ты мне!
Чтоб унять шакалов стоны,
ветра вой,
силу цепкую бетона
ты удвой!
В испуге диком с высоты холмов
шакалы видят призраки домов.
4
Сыпучая масса
застыла, осев.
Песок опоясан
веселым шоссе.
Асфальтом распорот,
из дверей и ворот
построенный город
стремится вперед.
Шакалы умчались, тоскливо крича:
— О горе!..
И мамонты, вздрогнув, сгрудились, ворча:
— Хоть в море!..
Владыка степей, спасаясь, рычал:
— В пустыню, в горы!..
А белый город
звонко, споро
грянув хорой[28]
на просторе,
песню бодро
пел о ведрах:
«Ведра массу льют и льют!
Ты спеши, спеши, верблюд!
Руки строят— хоть малы —
Я-хай-ли-ли-амали[29]!»
5
Так месили руки тесто из цемента и песка.
И пустыня отступала, пригрозив издалека.
Мы не знали, где засада, где застигнет нас аврал,
а верблюд верблюду тихо тайну мести поверял.
«Ведь посмели!
Что ж, истопчем их, губителей пустынь!»
И сухой петлей удушья заарканил нас хамсин[30].
6
Я ночью у окна — бессонный узник лета —
сквозь черное стекло увидел:
из песка
огромный призрак в образе скелета
хохочет, обнажив зубов крутой оскал.
Я вышел — никого.
Вернулся — он за мною.
Спросил я: «Ты — к кому?
Ответь, исчадье зноя!»
Молчит. И лишь
скелет качался, стоя,
как камыш.
Я повторил: «О, кто ты, кто ты?
Ты бред иль человек живой?»
Вдруг —
свист,
и взмах,
и хруст, и топот
песчаных масс по мостовой.
И шорохи — ниц.
Пески, колесом
кружась, расстелились
наносом густым.
В сиянье зарниц
стою я лицом
к лицу с властелином
гордых пустынь.
7
Настиг меня твой знойный гнев,
пустыни грозный повелитель!
Вовек простить не сможешь мне
вторжения в твою обитель.
Твоя краса — дремота сил,
колючих кочек сыпь и хвоя.
Я песней всходов золотых пронзил
твое бесплодье вековое.
Я знаю, ночью ты без слов
молитву мести раскаленной сплюнешь
и в глубине небесных куполов
наточишь нож кривого новолунья.
Но мне не страшен
час расплаты,
я здесь на страже
стою с лопатой!..
8
... И снова руки месят жижу, снова пламенные лица,
а столица веселится — все б ей песней бунта литься:
Город, сыну
дай лопату!
Ливнем синим,
счастье, падай!
Выше, к небу,
тверд и горд!
Была небыль —
будет город!
Флагом реет
гимн бетона!
Мощь хиреет
шабатона[31]!
Асфальтом распорот,
из дверей и ворот
