Мрачно и сыро вокруг.
Плача, деревья качаются голые…
Не просыпайся, мой друг!
Не разгоняй сновиденья веселые,
Не размыкай своих глаз.
Сны беззаботные,
Сны мимолетные
Снятся лишь раз.
Счастлив, кто спит, кому в осень холодную
Грезятся ласки весны.
Счастлив, кто спит, кто про долю свободную
В тесной тюрьме видит сны.
Горе проснувшимся! В ночь безысходную
Им не сомкнуть своих глаз.
Сны беззаботные,
Сны мимолетные
Снятся лишь раз.
Я помню: летнею порою
Грозил нам голод. Вкруг поля
Все были выжжены жарою.
Желтея, трескалась земля.
Грозы молили все у неба;
Толпился в церкви весь народ.
Кричали дети у ворот:
«Дай, Боже, дождичка, дай хлеба
Для деток маленьких твоих!»
И Бог мольбу услышал их.
Недаром в скорби непритворной
Упала пахаря слеза:
Примчались тучи стаей черной,
И разразилася гроза.
Когда же стихнул дождь желанный,
Я вышел в сад благоуханный
И там нашел среди кустов
Гнездо, размытое грозою.
Над ним с беспомощной тоскою
Кружилась мать, своих птенцов
Звала напрасно и будила,
Их грела трепетным крылом,
Металась, билась над гнездом,
Но к жизни их не возвратила.
И думал я: что, если б мать
Могла в тоске своей узнать,
Что той грозой неумолимой
Спасен весь край?
— Что край родимый,
Когда не стало навсегда
Гнезда, родимого гнезда!
Печально-бледные, в одеждах белоснежных,
Они задумались вдвоем,
На мрамор опершись. Как ропот волн мятежных,
К ним доносился смутный гром
Далеких голосов, бессильно замирая
Под сводом низким и глухим.
И вот одна из них промолвила, вздыхая:
«Сестра! Опять безумный Рим
Затеял оргию по манию солдата
Или наложницы. Растет,
Увы, растет поток неволи и разврата
И, мутно-гневный, с корнем рвет
Величье древнее. Рим гибгиет. Дремлют боги.
Кому молиться и о чем?
Рим гибнет, Рим погиб. Что пользы в жизни строгой,
В молитвах, в бдеиии ночном
И в чистых помыслах? Что пользы в том для Рима,
Что шесть безгрешных дев хранят
На ветхом алтаре огонь неугасимо
И стены ветхие кропят
Святой струей Камен? Рим гибнет. Нет спасенья,
Вот шум приблизился. Сестра,
Устала грудь моя от тайного мученья.
Больнее пламени костра
Огонь, что душу жжет. Томлюсь, изнемогая.
Постыла горестная жизнь..»
И, быстро вспрянувши, воскликнула другая:
«Сестра! Молю, остановись!
Пусть дряхлый Рим забыл свой жребий: над вселенной
Бессмертным разумом царить, —
Ты, жрица, помни: свой небес огонь священный
И сердце чистое хранить.
Кругом настала ночь? — в безмолвном упованье
Зажги священные огни.
Ты слышишь оргий шум? — удвой свое вниманье
И страх заботливей гони.
И если б мир опять ниспал в хаос нестройный, —
Владея искрою одной,
Ты из последнего обломка с ней спокойно
Последний жертвенник устрой.
И верь, что лучший мир из искры той родится
И племя лучшее придет,
Отыщет твой огонь и с небом примирится,
И небу жертвенник зажжет».
Сказала — и, склонясь, в огонь кореньев новых
Подбросила, и вспыхнул храм
Пред взором девственниц задумчиво-суровых,
Внимавших дальним голосам.
«Я называюсь Красотою,
Я — строгой Истины сестра.
Мы обе держим над землею
Светильник счастья и добра».
«Мы — за труды и за невзгоды
Награда высшая, их цель.
Наш храм — земля, жрецы — народы,
И небо — наша колыбель».
«Я называюсь Красотою.
Не плачь поэт: я не больна.
От глаз сокрытые грозою,
Не гаснут звезды и луна».
«Поэт! Врагов моих суровых
Не презирай и не кляни.
Пророки слов живых и новых
И правды воины — они».
«Когда исполнятся надежды,
Герои, распростясь с войной,
Низложат бранные одежды
И в прах падут передо мной».
«Иди в толпу, и песней гордой
Ей возвещай про счастья дни,
Рукой бестрепетной и твердой
Венец мой будущий храни».
«Слова правдивые поэта
В пустыне, в сумраке ночном,
Да будут скинией завета,
Да будут огненным столпом!..»
«В бесчисленных огнях сверкает душный храм…»
В бесчисленных огнях сверкает душный храм.
Клубами синими восходит фимиам,
Блистают ризы золотые.
Толпа в неясный гул мольбы свои слила,
А там, над сводами, как вестники святые,
В безмолвии ночном гудят колокола.
Вот громко хор запел о дивном искушеньи,
И дрогнули сердца, и дрогнули колени.
Как бы слетевшие с небес,
В сердца раскрытые волнами льются звуки.
Им вторят все: «Христос воскрес!»
Искуплены грехи, и позабыты муки!
Той песне лишь один мечтатель молодой
Не внемлет: на гранит поник он головой…
И снится сон ему отрадный.
Раздался темный свод, распался душный храм,
И храм иной, и храм громадный
Предстал восторженным очам.
Не купол сумрачный и тесный,
Его объемлет свод небесный.
И вместо свечек восковых,
Горят на сводах вековых
Неугасимые узоры.
И вместо каменных колонн
Ушли в лазурный небосклон
Снегами блещущие горы.
И снится юноше: на праздник мировой,
Ликуя, в этот храм собрался род людской.
Грехи и страсти злобы дикой
На алтаре любви он жертвой сжег навек,
И праздник новый и великий
Встречает новый человек.
Вот громко хор запел о дивном искупленьи,
И дрогнули сердца, и дрогнули колени.
Как бы слетевшие с небес,
В сердца раскрытые волнами льются звуки.
Все вторят: «Человек воскрес!»
Искуплены грехи и позабыты муки.
От Меча Любовь бежала
Целый ряд веков тяжелых,
Но везде его встречала —
В городах и в дальних селах.
И Любовь взмолилась Богу:
«Боже праведный, великий!
Укажи в тот край дорогу,
Где не избран Меч владыкой».
Бог ей молвил: «под луною
Не найти такого края,
Но, желаешь, пред тобою
Растворю обитель рая».
И Любовь с землей простилась
И на небо улетела.
Вот земля из глаз сокрылась.
Даль разверзлась без предела.
Вот напевы неземные
Долетают издалека.
Вот и кущи золотые
Показалися с востока.
Вход, как огненное море,
И у входа дух нетленный.
А в руке его — о горе! —
Меч, все тот же Меч надменный!
И Любовь, на Меч взирая,
Кротким сердцем ужаснулась,
Не вступила в сени рая,
И на землю не вернулась.
Но помчалась по эфиру,
По неведомой пустыне,
Где летит от мира к миру,
Бесприютная доныне.
Ни одиночество, ни вечное молчанье
Твой гордый дух сковать испугом не могли.
Ты рвался к небесам из темных недр земли, —
Быть к солнцу ближе всех влекло тебя желанье.
И вдруг ты вырвался, весь пламенем объят,
Кипучий, радостный, как раб, порвавший цепи.
Сбылась твоя мечта: с высот небес твой взгляд
Два моря озирал, холмы, долины, степи.
Ты суеты земной услышал вечный гул
И бесприютных звезд увидел ход бесцельный,
Но, вместо радости, в познанье почерпнул
Безвыходную скорбь и ужас беспредельный.
С тех пор среди небес томишься ты один,
Безмолвный, сумрачный, как в скорби царь могучий.
Не посягнет орел, едва дерзают тучи
Подняться до твоих нетронутых седин.
Но не бесплодна скорбь титана.
Лишь только вешнее тепло
Твое суровое чело
Начнет лобзать, и солнце, рано
Зажегшись в яркой синеве,
Прильнет к седой твоей главе, —
Ты, скрывшись пологом тумана,
Тихонько плачешь… И, родясь
От слез твоих, бегут потоки
И в грудь земли, как жизни соки,
Путями тайными струясь,
Плодотворят холмы и долы.
Земля готовит пир веселый.
А ты, создавший этот пир
Своими чистыми слезами,
Стоишь, всем чуждый, и на мир
Взираешь скорбными очами.
«Волнуется море безбрежное нив…»
Волнуется море безбрежное нив;
Как остров, средь них спит недвижно кладбище.
Кто море труда переплыл, опочив,
На острове мирном находит жилище.
Волнуются нивы — колосья шумят,
Шумят об одном: о труде бесконечном.
