Все чаще с этих пор горит в груди больной.
Мечты и образы теснятся предо мной:
«И я, и я хочу спастись от тьмы забвенья».
О, как душа полна! Как ветка зрелый плод,
Она, отцветшая, роняет эти песни.
Вокруг меня весна ликует и цветет,
И травка каждая мне говорит: воскресни…
Недолго, о, море, в немом упоенье
Томился я тайной твоей красоты,
Внимая груди твоей мощной биенье,
Следя твои страстно-живые черты.
В последний я раз над далеким заливом
Сегодня сижу в забытьи молчаливом.
Синей, чем лазурь, и светлей, чем хрусталь,
Сверкает-колышется водная даль.
Кругом разбегаются серые скалы,
Глубокое небо горит над водой.
Мой взор, опьяненный, от блеска усталый,
Прикован их нежной и смелой игрой.
Гляжу — и восторгом, и странной заботой
Душа, замирая, кипит и растет.
Мне грустно невольно… Разгадки чего-то
Я жду от утесов и блещущих вод…
Я силюсь постигнуть их отблеск случайный,
Как будто бы трепет живой красоты
Такая ж мучительно-строгая тайна,
Как истины бледной немые черты…
Но вот учащается моря дыханье.
Усилился ветер. Лазурь бороздят
Сребристые гребни. Вон чайки скользят,
И снежно пушистой груди трепетанье
Так мягко сливается с дрожью воды.
Вздымаются волны с верхушкой зеленой
И гордо, и стройно, как войска ряды,
Войною на берег идут отдаленный.
Подходят. Вот недруг. Погибель близка.
И волны, от ужаса мигом седея,
В предсмертном порыве летят на врага
И падают с воплем. Вослед, свирепея,
Другие приходят — и гибнут. Кругом
Разносится битвы неистовый гром.
«Снежные главы Кавказа мерещатся в небе лазурном…»
Снежные главы Кавказа мерещатся в небе лазурном
Бледной гирляндой, далеким воспоминаньям подобны.
Видно сквозь дым золотистый, как холмы, сомкнувшие берег,
Мелким кудрявятся лесом и делятся мраком ущелий.
В сети полдневных лучей затих городок живописный,
Здесь кипарисом рисуясь, там белым кичась минаретом.
Парус вдали розовеет — и все: отдаленные горы,
Холмы, леса и ущелья, и город, и розовый парус, —
Все они внемлют, как море, лазурно-зеленое море,
Мощным гекзаметром оду поет и поет непрерывно,
Оду о силе Господней, оду о днях мирозданья…
Река зарею пламенеет,
Смягчая блеск ее цветов.
Завеса мглистая темнеет
На дальней зелени лесов.
Горят холмы, но дымкой синей
Уже ползет кой-где туман.
Свой путь лазурною пустыней
Замедлил тучек караван.
Рожок и колокол протяжный
В заснувшем воздухе слились.
Из тьмы садов струею влажной
Благоуханья донеслись.
И солнце скрылось… Со вселенной
Скользит блистающий убор,
И наготы ее священной
Страшится дух и жаждет взор.
«Когад свершился круг творенья…»
Когда свершился круг творенья
И от Господня дуновенья
Согретый прах вздохнул впервые,
И человек глаза живые
Раскрыл, сияньем ослепленный, —
Над ним с любовью наклоненный,
Бог пролил слезы умиленья.
И эти слезы не пропали —
Они пролились и ниспали
Глубоко в душу человека
И в ней скрываются от века,
Как жемчуг скрыт в мятежном море.
Их вызвать вновь не может горе
И радость вызовет едва ли.
Лишь только в редкий миг и краткий,
Когда, восторг почуяв сладкий,
Художник тайно созидает
Или герой, любя, страдает, —
Те слезы дно души покинут,
Волною медленной прихлынут
И очи обожгут украдкой.
Блеснут и скроются в мгновенье.
Но долго, долго умиленье
Волнует чувства и покоит.
И целой жизни миг тот стоит,
Когда душа, преобразившись,
От бренных уз освободившись,
Вновь чует Божье дуновенье.
То было в день грехопаденья.
С мечом пылающим явился серафим,
И грешная чета бежала перед ним
Чрез рая светлые селенья.
И вот уже врата. В последний раз
На рай потерянный жена и муж взглянули.
В сияньи дня холмы пред ними развернули
Долины мирные, ласкающие глаз,
Цветущие сады и сумрачные чащи.
Бывало, полдень там прохладою дышал,
А теплой ночью ключ журчавший
Любви лобзанья заглушал.
И все потеряно! Горит красой прощальной
Лазурь безоблачных небес,
И песни ярких птиц слилися в хор печальный,
Кивает грустных пальм раскидистый навес.
И звери кроткие сошлись, покинув рощи,
Взглянуть на беглецов, своих царей досель:
Жираф высокий, страус тощий,
Тяжелый слон и резвая газель.
Увы, возврата нет! Не ждет посол суровый:
Он шумно распахнул и запахнул врата.
Изгнанники стоят среди природы новой, —
Эдем потерян навсегда.
О, что за мрачный вид! Небесный свод в движеньи.
Несутся стаи туч. — «Как этих птиц зовут?» —
— Не знаю, шепчет муж. — Смотри, они растут!
И тучи разрослись. Как в ночь, сгустились тени
И вихорь налетел среди внезапной мглы.
«Кто это гонит нас, незримый и сердитый?»
— Не знаю. — И бегут они искать защиты
Туда, где две сосны впилися в грудь скалы,
И за узлы корней хватаются руками.
Но вихря бешеный порыв —
И сосны, вырваны с корнями,
Летят в зияющий обрыв.
Тогда пещеры выход черный
В скале завидев, человек
С подругой плачущей туда направил бег
Чрез камни острые и вьющиеся терны.
Но чуть он добежал, блестящая стрела
Ударила с небес, рассыпалась скала,
И гром загрохотал, и в дикий бой рванулись
Все силы неба и земли —
И первою грозой природу потрясли.
Когда ж гроза прошла, жена и муж очнулись —
И вот стоит пред ними дух
И говорит, лаская робкий слух:
«О, дети слабые, игралище природы,
Добыча случая, рабы Господних слуг!
Не плачьте: я ваш верный друг.
Последуйте за мной — и вольный вихрь, и воды,
И землю, и огонь я вам порабощу.
И здесь, средь серых скал, среди степи безводной,
Где ныне чахнет хвощ голодный,
Эдем я новый возращу,
Ваш собственный эдем, где, не боясь изгнанья,
Вы будете вкушать плоды любви и знанья!
А если как-нибудь сомнения змея
Подкрадется к вам вновь, или тоска, иль злоба,
Иль страх пред вечной ночью гроба, —
Взывайте лишь ко мне — и я
Верну утраченные силы,
Вмиг разорву сомнений сеть,
И научу вас в мрак могилы
С душой бестрепетной глядеть».
Так говорил им дух. И пали на колени
Пред ним жена и муж, и слезы счастья лыот.
— «Поведай, как тебя зовут?»
Трудом, — ответил светлый гений.
Умиленный и скорбящий,
В час безмолвный, час ночной,
Обходил я город спящий,
Мирный город свой родной.
Отыскал я дом родимый
И окно увидел я,
За которым шла незримо
Юность бедная моя.
Отыскал я сад заветный…
О, как сердце сжалось вдруг!
Спит в могиле безответной,
Спит в могиле детства друг.
В сад стезей полузабытой
Я вошел теперь один.
Ветер листья рвал сердито
С тяжко стонущих вершин.
Липы черные в два ряда
На пути моем сплелись,
Со всего как будто сада
К другу старому сошлись.
И шепталися в смятеньи,
И вздыхали меж собой.
А за ними чьи-то тени
Шли воздушною толпой.
Шли — и плакали, участья,
Или горечи полны, —
Тени детства, грезы счастья,
Сны, несбывшиеся сны…
«Насытил я свой жадный взор…»
Насытил я свой жадный взор
Всем тем, что взор считает чудом:
Песком пустынь, венцами гор,
Морей кипящим изумрудом.
Я пламя вечное видал,
Блуждая степью каменистой.
Передо мной Казбек блистал
Своею митрой серебристой.
Насытил я свой жадный слух
Потоков бурных клокотаньем
И гроз полночных завываньем,
Когда им вторит горный дух.
Но шумом вод и льдом Казбека.
Насытить душу я не мог.
Не отыскал я человека
И не открылся сердцу Бог.
«Прекрасный гений с белыми крылами…»
Прекрасный гений с белыми крылами,
Ты, детства друг, что в храм моей души
Входил, грустя, и там, склонясь в тиши,
Шептал молитвы бледными устами, —
Ты, в чьих глазах, как в книге неземной,
Предвечных тайн читал я отраженье, —
Скажи, кто был ты: правда иль виденье,
