Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка

Если умру я —

не закрывайте балкона.

Дети едят апельсины.

(Я это вижу с балкона.)

Жницы сжинают пшеницу.

(Я это слышу с балкона.)

Если умру я —

не закрывайте балкона.

Четыре граната

в саду под балконом.

(Сорви мое сердце

зеленым.)

Четыре лимона

уснут под листвою.

(И сердце мое

восковое.)

Проходят и зной, и прохлада.

Пройдут —

и ни сердца,

ни сада.

Уже распустился

подснежник зари.

(Помнишь сумерки

полночи летней?)

Разливает луна

свой нектар ледяной.

(Помнишь августа

взгляд последний?)

Что за тайна в весне таится,

не проси, не могу открыться.

Будто ель, перед тайною тою

околдован я немотою.

Каждой веткой тебе тропу я

укажу – выбирай любую.

Но молчу, отчего не зная,

цепенеет вода речная.

Так хоть серое небо взгляда

урони в мой застой, отрада!

Закружись над глухим колодцем,

но смотри, чтоб не уколоться.

Закружись, наклоняясь в пляске

легкой норией – черпать ласки.

Одного не проси: не могу открыться,

что за тайна в весне таится.

Слышу, как источник

искрится струей.

В пальцах винограда

луч – как острие,

и готов он сердце

отыскать мое.

И не наяву ли,

глядя в облака,

я себе приснился

струйкой родника.

И тополя уходят —

но след их озерный светел.

И тополя уходят —

но нам оставляют ветер.

И ветер умолкнет ночью,

обряженный черным крепом.

Но ветер оставит эхо,

плывущее вниз по рекам.

А мир светляков нахлынет —

и прошлое в нем потонет.

И крохотное сердечко

раскроется на ладони.

На небосклоне зеленом

зеленая светит звезда.

Что же нам сделать, чтобы

любовь не ушла в никуда?

В туман, ледяной и плотный,

башни погружены.

Сквозь узкие окна-бойницы

мы хоть кому-то видны?

На небосклоне зеленом

зажглись сто зеленых звезд,

им не видны сто башен

сквозь ледяной нарост.

Чтобы любви томленье

жило в груди моей,

мне должно его украсить

улыбкой – крови красней.

Костер долину вечера венчает

рогами разъяренного оленя.

Равнины улеглись. И только ветер

по ним еще гарцует в отдаленье.

Кошачьим глазом, желтым и печальным,

тускнеет воздух, дымно стекленея.

Иду сквозь ветви следом за рекою,

и стаи веток тянутся за нею.

Всё ожило припевами припевов,

всё так едино, памятно и дико…

И на границе тростника и ночи

так странно, что зовусь я Федерико.

От небесной эмали

глаза мои белыми стали.

Чтоб не иссяк жизни ток,

к ним подношу я

желтый цветок.

Глазам желтый цвет не мил.

Холодом белый застыл.

(Но душа моя золотая

ликует, в груди взлетая.)

Лишь от лазурного неба в апреле

мои глаза засинели.

Чтобы душа в глазах ожила,

им белая роза свой цвет отдала.

Но как ни стараюсь и что ни делаю,

не растворяется в синем белое.

(И душа моя, безучастная и слепая,

затихает, едва взлетая.)

Ветвь освободилась

от рулад и птиц.

Отголосок плача —

в нем ни губ, ни боли.

Человек и Лес.

Плачу возле моря.

Горечь слёз от горя?

И в моих глазах —

два поющих моря!

Яблоня —

птицы и полосы света.

Я опять

зачарован луной!

Яблоня

в нежную зелень одета.

И я вспомнил,

как снежно было зимой!

Яблоня…

(по-над землей ветерок).

Яблоня…

(неба глубокий глоток).

Молва.

Кроме молвы, мне ничего не досталось.

Запах.

Кроме запаха, мне ничего не осталось.

Пусть же будут вырваны из меня

память