Декабрь 1942
Не все читающие сводку
Представить могут хоть на миг,
Что значит бить прямой наводкой,
На доты выйдя напрямик.
Под злобный свист свинца и ветра
Здесь пушку тащат на бегу,
Выкатывая на сто метров —
Поближе к лютому врагу.
Работы час горяч и грозен.
Расчеты прошибает пот,
И от шинелей на морозе
Густой и белый пар идет.
И все сильнее ветер колкий,
И все сильнее гром огня,
И ударяются осколки
О щит орудия, звеня.
Когда ж пойдут в атаку роты
И прозвучит сигнал: «Вперед!» —
От наступающей пехоты
Артиллерист не отстает.
Он гром орудий хладнокровно
Обрушит с новых рубежей,
И полетят на воздух бревна
Разбитых к черту блиндажей.
Артиллерийская работа!
Ты — бог войны в таком бою,
Где благодарная пехота
Идет под музыку твою.
Среди грядущих поколений,
Когда уйдут войны года,
Артиллерийских наступлений
Мы не забудем никогда.
И, окруженный славой чистой,
Как нашей правды торжество,
Живет девиз артиллеристов:
Отвага — Дружба — Мастерство!
1942
Мы не верим, что горы на свете есть,
Мы не верим, что есть холмы.
Может, с Марса о них долетела весть
И ее услыхали мы.
Только сосны да мхи окружают нас,
Да болото — куда ни глянь.
Ты заврался, друг, что видал Кавказ,
Вру и я, что видал Тянь-Шань.
Мы забыли, что улицы в мире есть,
Городских домов этажи, —
Только низкий блиндаж, где ни стать, ни сесть,
Как сменился с поста — лежи.
А пойдешь на пост, да, неровен час,
Соскользнешь в темноте с мостков, —
Значит, снова по пояс в грязи увяз —
Вот у нас тротуар каков.
Мы не верим, что где-то на свете есть
Шелест платья и женский смех, —
Может, в книжке про то довелось прочесть,
Да и вспомнилось, как на грех.
В мертвом свете ракеты нам снится сон,
Снится лампы домашний свет,
И у края земли освещает он
Все, чего уже больше нет.
Мы забыли, что отдых на свете есть.
Тишина и тенистый сад,
И не дятел стучит на рассвете здесь —
Пулеметы во мгле стучат.
А дождешься, что в полк привезут кино, —
Неохота глядеть глазам,
Потому что пальбы и огня давно
Без кино тут хватает нам.
Но мы знаем, что мужество в мире есть,
Что ведет нас оно из тьмы.
И не дрогнет солдатская наша честь,
Хоть о ней не болтаем мы.
Не болтаем, а терпим, в грязи скользя
И не веря ни в ад, ни в рай,
Потому что мы Волховский фронт, друзья.
Не тылы — а передний край.
Июнь 1943
Он шел по болоту, не глядя назад,
Он бога не звал на подмогу.
Он просто работал как русский солдат,
И выстроил эту дорогу.
На запад взгляни и на север взгляни —
Болото, болото, болото.
Кто ночи и дни выкорчевывал пни,
Тот знает, что значит работа.
Пойми, чтобы помнить всегда и везде:
Как надо поверить в победу,
Чтоб месяц работать по пояс в воде,
Не жалуясь даже соседу!
Все вытерпи ради родимой земли,
Все сделай, чтоб вовремя, ровно,
Одно к одному по болоту легли
Настила тяжелые бревна.
…На западе розовый тлеет закат,
Поет одинокая птица.
Стоит у дороги и смотрит солдат
На запад, где солнце садится.
Он курит и смотрит далёко вперед,
Задумавший точно и строго,
Что только на Запад бойцов поведет
Его фронтовая дорога.
1942
Дочь оставив и жену,
Шел товарищ на воину,
И берег он возле сердца
Фотографию одну.
А на карточке на той,
На любительской, простой,
Смотрит девочка, смеется,
Вьется локон золотой.
Труден, долог наш поход,
Нам еще идти вперед.
Этой девочке веселой
Третий год уже идет.
Тут нельзя не помечтать,
Как бы свидеться опять, —
Ясно, девочку такую
Интересно повидать.
У меня у самого
Тоже парень ничего, —
Скоро пятый год мальчишке,
И Андреем звать его.
А кругом — земля в огне,
Как ведется на войне.
Далеко дружку в Саратов,
А до Омска дальше мне.
Только, в общем, — все равно
Расстояние одно:
Нам считать не версты к дому,
А к победе суждено.
Так условимся на том,
Что с тобою мы придем
Раньше к Ревелю и к Риге,
А к Саратову — потом.
Декабрь 1942
Мы знали всё: дороги отступлений,
Забитые машинами шоссе,
Всю боль и горечь первых поражений,
Все наши беды и печали все.
И нам с овчинку показалось небо
Сквозь «мессершмиттов» яростную тьму
И тот, кто с нами в это время не был,
Не стоит и рассказывать тому.
За днями дни. Забыть бы, бога ради,
Солдатских трупов мерзлые холмы,
Забыть, как голодали в Ленинграде
И скольких там недосчитались мы.
Нет, не забыть — и забывать не надо
Ни злобы, ни печали, ничего…
Одно мы знали там, у Ленинграда,
Что никогда не отдадим его.
И если уж газетчиками были
И звали в бой на недругов лихих,—
То с летчиками вместе их бомбили
И с пехотинцами стреляли в них.
И, возвратясь в редакцию с рассветом,
Мы спрашивали, живы ли друзья?..
Пусть говорить не принято об этом,
Но и в стихах не написать нельзя.
Стихи не для печати. Нам едва ли
Друзьями станут те редактора,
Что даже свиста пули не слыхали,—
А за два года б услыхать пора.
Да будет так. На них мы не в обиде.
Они и ныне, веря в тишину,
За мирными приемниками сидя,
По радио прослушают войну.
Но в час, когда советские знамена
Победа светлым осенит крылом,
Мы, как солдаты, знаем поименно,
Кому за нашим пировать столом.
Август 1943
Наверно, так и надо. Ветер, грязь.
Проклятое унылое болото.
Ползи на брюхе к черным бревнам дзота,
От холода и злобы матерясь,
Да про себя. Теперь твоя забота —
Ждать и не кашлять. Слава богу, связь
В порядке. Вот и фриц у пулемета.
Здоровый, дьявол. Ну, благословясь…
На третий день ему несут газету.
Глядишь, уже написано про эту
Историю — и очерк, и стишки.
Берет, читает. Ох, душа не рада.
Ох, ну и врут. А впрочем, пустяки.
А впрочем — что ж, наверно, так и надо.
1943
«Скажешь, все мы, мужчины…»
Скажешь, все мы, мужчины,
Хороши, когда спим.—
Вот и я, без причины,
Нехорош, нетерпим.
Молод был — бесталанно
Пропадал ни за грош.
А состарился рано,
Так и тем нехорош.
Что ж, допустим такое,
Что характер тяжел,
Но уж если покоя
В жизни я не нашел, —
Холст на саван отмерьте,
Жгите богу свечу,
А спокойною смертью
Помирать не хочу.
Вижу лес и болото,
Мутный сумрак ночной,
И крыло самолета,
И огни подо мной.
Пуль светящихся нитки,
Блеск далекий огня —
Из проклятой зенитки
Бьет германец в меня.
Вот совсем закачало,
Крутит по сторонам,
Но мы сбросим сначала,
Что положено нам.
А потом только скажем,
Что и смерть нипочем.
Жили в городе нашем,
За него и умрем.
Мне не надо, родная,
Чтобы, рюмкой звеня,
Обо мне вспоминая,
Ты пила за меня.
И не надо ни тоста,
Ни на гроб кумачу,
Помни только, что просто
Помирал, как хочу.
24 июня 1943
