Глава пятая
Вождем, который понял обстановку,
Был здравый смысл отваги.
В тот же миг
Он поднял сам наперевес винтовку
И бросился на площадь напрямик,
Где басмачи глазам своим сначала
Отказывались верить наотрез.
Но так «ура» над площадью звучало
И пулемета монотонный треск
Так был однообразен,
Что казалось,
Как будто он звучит сто тысяч лет
И никогда не смолкнет.
И усталость
Пришла и молвила:
«Спасенья нет».
Тогда шпион и увидал впервые
Пять человек
И легкий пулемет,
Потом очки блеснули роговые…
Не каждый это, может быть, поймет,
Но, странным ощущением влекомый,
Он цепенел,
Почти лишенный сил,
Покамест ромб в петлице военкома
Не различил.
И вдруг сообразил,
Что шла сюда дивизия.
И тотчас
Скомандовал, чтобы бежали все.
А наверху работал пулеметчик
Совсем один — в рассвета полосе.
Минуты шли,
И призрак смерти близкой
За ними брел,
Беря за пядью пядь.
Российский прапорщик,
Шпион английский
Понять не мог,
Что было их не пять,
Людей, снабженных сотнею патронов,
И не дивизия;
Что с ними в бой
Сто семьдесят шагало миллионов.
Объединенных братскою судьбой;
Что с ними были в битве превосходной,
Простертые от самого Кремля,
И небо в самолетах быстроходных,
И танками покрытая земля.
А площадь шевелилась, как живая,
Верблюд метался — неизвестно чей,
И пулеметчик счастлив был, сажая
За пулей пулю в спины басмачей.
Над ним заря суровая застыла.
Но, все для военкома заслоня,
Мелькнул на солнце огненный затылок,
И военком прицелился в коня
И выстрелил.
И сразу конь немного
Отяжелел,
Задергал головой,
Задумался…
И — рухнул на дорогу,
И придавил у прапорщика ногу,
И кончил годы жизни боевой.
_____
Над площадью,
Как над лесной поляной,
Дрожала тишина в заре стеклянной.
Что ж, прапорщик!
Укрывшись темнотой,
Тебе бы затеряться на чужбине
Снежинкою на ледяной вершине,
Песчинкою в пустыне золотой…
Нет. Все равно.
Дела твои плохие.
Взгляни на женщин:
В ясном свете дня
Ты видишь их глаза,
Он и сухие
От ненависти черного огня.
И беспощадный день проходит мимо…
Он сединой, как серою золой,
Твою башку покрыл неумолимо.
И ты пошел — веснушчатый и злой.
Теперь по многочисленным приметам
Ты в самом деле наконец узнал,
Что на пути к свиданью с Магометом
Тебе остался только трибунал.
_____
А через день уже видали горы,
Открыв ветрам сияющую грудь,
Как проходили эскадроны в город
И военком летел в обратный путь.
Внизу в живых источниках Востока —
Арыках, полных желтою водой, —
Среди полей, раскинутых широко,
Таджикистан трудился молодой.
И дети шли, не ведая печали,
Варился плов на пламени с утра,
И красным перцем мясо заправляли
Прославленных обедов мастера.
И вся равнина пела.
И над нею
Уже незримо колыхался зной,
И хлопок цвел, блестя и пламенея
Почти честолюбивой белизной.
И рвущееся горною рекою
Неукротимой жизни торжество
Навеки было создано рукою
Бесчисленных товарищей его.
И он летел — старик,—
Смеясь над тленом,
В больших очках,
Высокий, полный сил,
Хоть был по виду не совсем военным
И орденов обычно не носил.
Как далеко до Азии…
Погода
На севере
Полна дождей и тьмы.
Хотел бы я, чтобы вернулись годы,
Когда в Кулябе собирались мы.
Но я дружу с надежными словами.
Не склонные к бессмысленной игре,
Среди песков
Они ходили с вами
В семидесятиградусной жаре.
И у поэмы пересохло в горле…
Читатель мой, живущий нашим днем, —
Моряк ли ты,
Чекист ли ты,
Шофер ли —
Мы говорим
На языке одном.
Еще не раз ударит гул набата,
На всех фронтах
Не кончена борьба,
И по барханам
Желтым и горбатым
Нас понесет
Военная, судьба.
И мы —
Герои или не герои —
Но не нарушим слова своего,
Чтобы один за всех
Стоял горою
И, уж конечно,
Все за одного.
И по равнинам мира боевого
Пройдет советской доблести отряд.
И грянет бой.
И всё в порядке снова,
Как на границах наших говорят.
1938
Единственное невеселое путешествие
Невесело мне было уезжать.
А, думаешь, мне весело скитаться,
В гостиницах унылых ночевать,
Чего-то ждать в пути — и не дождаться,
Чему-то верить, в чем-то сомневаться
И ничего как следует не знать?
Наверно, в жизни нужно зарыдать
Хоть раз один. Не вечно же смеяться
Сумевшему внезапно угадать,
Что нам придется навсегда расстаться,
Что в час, когда сердца должны смягчаться.
Я не смогу ни плакать, ни прощать.
1939,
Мончегорск
Я с ума, вероятно, спятил, —
Все мне чудится: в тишине
Работящая птица дятел
Клювом бьет по моей стене.
Ладно — пусть себе суетится
И долбит, и долбит опять.
Пусть уж лучше не ты, а птица
Не дает мне ночами спать.
1939,
Мончегорск
День отошел — а мне и горя мало.
Издалека, среди густых ветвей,
Кукушка сорок раз прокуковала,
И я был рад и благодарен ей.
Но ясно мне сквозь дальний дым рассвета.
Что только в миг смятения и тьмы
Нам сердце может радовать примета,
В которую не верим с детства мы.
1939
Те желтые огни в бревенчатых домах,
Та гладкая вода, весла внезапный взмах,
Та тихая река, смиренный воздух тот
Избавили меня от горя и забот.
Пускай на миг один — и то спасибо им:
Он и теперь со мной, всем обликом своим.
Воспоминаний свет, пронзающий года,
У нас нельзя отнять нигде и никогда.
1939
И ты был, друг мой, тоже
Получше, помоложе,
И девушка хотела
Не разлюбить вовек.
И сочинил ты в песне,
Что нет ее прелестней,
И сам тому поверил,
Наивный человек.
Но годы, слава богу,
Проходят понемногу,
Живешь, не ожидаешь
Ни писем, ни вестей.
А за стеною где-то
Поется песня эта
О девушке, о счастье,
О юности твоей.
1939,
Р. Тулома
Ну что ж, попробуй.
Вдруг все будет так же:
Немного хлеба,
водка,
соль,
табак.
Опять пройдешь
по Нижней Кандалакше.
Опять
перевезет тебя рыбак.
И там, где ты
забыл дороги к дому,
Где в белом блеске
движется волна,
Сожмется сердце:
столь не но-земному
Чиста она,
светла
и холодна.
Наверх,
туда, где сосны завершили
Свой трудный путь.
Еще издалека
Увидишь камень,
поднятый к вершине
Могучею
работой ледника.
А там —
подъем окончен.
И мгновенно
Поющий ветер
хлынет на тебя,
И ты услышишь
музыку вселенной,
Неистребимый
голос Бытия.
А солнце
и не ведает заката,
А облик мира
светел и велик.
Да,
здесь,
на миг,
был счастлив ты когда-то.
Быть может,
повторится этот миг.
1939,