Одето сегодня на ней.
Платок весь слезами просолится,
Окурок умрет на ветру.
И стало мне горько и совестно,
Как будто чужое беру.
Как будто совсем не кричали здесь,
И я, на другое клоня,
Сказал: «Вы напрасно печалитесь —
Считайте клиентом меня».
Порушил мне воспоминания
В тот миг горлохват – прокурор,
И я пред высоким собранием
Вставаньем почтил приговор.
В браслетах, но носа не вешая,
Стоял – я сидеть не спешу.
Сидела одна потерпевшая,
Шептала: «Я вам напишу…»
1995 год
В темных переулках, где
рассказывали сказки,
И в них очень верила
окрестная шпана,
Жизнь моя помчалася,
как с горочки салазки —
Вовремя не спрыгнул —
и случилась мне хана.
И приснилось мне в дыму
тюремного кошмара,
Будто я вернулся в эту
молодость мою.
А еще приснилась мне
моя гитара,
И с ней, по старой памяти,
я присказку пою.
«А как на улице одной
Жил да был один блатной:
Срок мотать и все – мотать —
Ах, век свободы не видать!
А как на улице одной
Жил да был один блатной.
Он – в тюрьму, и все —
в тюрьму,
А кто блатнее не пойму».
Зря тогда красавица
состроила мне глазки —
Я им не поверил,
как не должен верить вор.
И она осталась навсегда
в далекой сказке,
Там, куда не пустит
заколюченый забор.
Там, где тополя
весной роняют перья,
Где я за ней бегом,
на вдохе их ловлю…
А потом проснусь и
кованою дверью
Наотмашь захлопну
эту молодость мою.
«А как на улице одной
Жил да был один блатной —
Воровал – не воровал,
А потихоньку блатовал.
А как по улице одной
Шел за девушкой блатной,
Он – за ней, и я – за ней, —
А в этом деле я блатней».
А может так случится,
что и эту дверь откроют
И выведут в рубахе
цвета белого белей.
И опять по памяти
прогонят перед строем
Ряженых в парадное
белых тополей.
А дни замрут на стенах,
перечеркнуты крестами,
А в конце – квадратик из
непрожитого дня.
Значит со свободой
поменялись мы местами,
Значит эта присказка будет
про меня.
2004 год
Я работал музыкантом
В самом шумном кабаке.
И какой-то фраер с бантом,
С толстой денежкой в руке,
Нам сказал, что мы не гожи,
Не оркестр мы, а сброд.
Я ему ударил в рожу,
И мне дали сроку год.
Я сидел, как демон в клетке,
Молодой и полный сил.
И дни, как капли из пипетки,
Я давил, давил, давил.
И мечтал, когда опять я
Заявлюсь к себе в кабак
В виде крестного распятья.
Только вышло все не так.
Все же лагерь, он есть – лагерь.
Объяснять мне не с руки,
Что не все в нем – бедолаги,
Что не все в нем – мужики.
Активисты есть в нем тоже.
И был один такой сексот.
Я ему ударил в рожу,
И мне еще впаяли год.
Был еще менток-начальник —
Нет ни слуха, ни ума.
Он сказал: «Что год не чалить?
Год – курорт, а не тюрьма!»
Он сказал, что чем-то схожий
Я для общества с прыщом.
А я ему ударил в рожу,
И мне добавили еще.
И вот сижу, как демон в клетке,
Табаком себя травлю,
И дни, как капли из пипетки,
Все давлю, давлю, давлю…
И мечтаю, что я в раже
В кабаке глотну фужер.
Ну, когда, когда, когда же
Рожи кончатся уже?
2002 год
Он Розочке пальтишко подавал,
Мотивчик негритянский напевал.
И Роза, гордость нашего квартала,
Ему, кажися, тоже подпевала.
А мы ее спросили: «Ты куда же?»
Она на нас не оглянулась даже.
А этот нас улыбкой ослепил:
Мол, дескать, эту Розу я купил!
Кого купил ты, сука?! Ты знаешь ли о том,
Что бляди – это тоже часть народа?
Ты плавай там, где сухо, крути быстрей
винтом,
Пока тебя не сделали уродом!
Он кое-что кумекал в матерках.
Он Розочке подал не тот рукав.
А Розочка с него за сто зеленых
Не отводила глазонек влюбленных.
А мы ему сказали: «Эта леди
С тобой за сто зеленых не поедет.
За сто зеленых – это просто смех!»
А он сказал: «Я покупаю всех!»
Кого купил ты, сука?! Ты знаешь ли о том —
Жиганская душа не продается!
Нам если надо будет, мы все и так возьмем —
У нас экспроприацией зовется!
Он нервно так резиночку жевал,
Кошмарно это все переживал,
Но стрелочка на часиках вертелась,
И очень-очень Розочку хотелось.
И дрожь его на этом прошибала.
А тут еще вмешался вышибала.
Он слово ему на ухо сказал
И Розе ниже пупа показал:
Кого купил ты, сука?! Ты знаешь ли о том —
У нас и так в стране проблема СПИДа!
А-ну, давай отсюда! А-ну, крути винтом!
А ну-ка, делай быстро ноги, пидор!
1989 год
Одевался модно, броско,
Когда был я молодой.
Я носил штаны в полоску,
А полоски были вдоль.
И когда я очень просто
Угодил на долгий срок,
Дали мне штаны в полоску,
А полоска поперек.
Ах, спасибо фотоснимку —
Я на нем во всей красе.
Я с красавицей в обнимку
На песчаной полосе.
Не вернуть – разбейся в доску —
Это время хоть на час,
Где мне светлая полоска
Выпадала через раз.
Где мне белые ботинки
После черненьких штиблет?
Где брюнетки? Где блондинки?
Через раз их больше нет.
Ах, спасибо фотоснимку —
Я на нем во всей красе.
Я с красавицей в обнимку
На песчаной полосе.
1995 год
Благороднейший папаша,
А я вот что вам скажу:
Нет, я не порчу дочку вашу,
Я просто близко с ней дружу.
И напрасно черной сажей
Вы рисуете беду —
Пускай она сама мне скажет:
«Вам уходить». И я уйду.
Три дня в неделю я хочу, не реже,
Встречаться с ней и щупать ваш уют.
Пока я с ней, вас не зарежут,
Не рэкетируют!
Зря кричите вы, мадамы,
Не гофрируйте лицо —
Я к вам хожу не за приданым,
А чтоб примерить ей кольцо.
Зря сучите вы ногами,
Я здесь не для куражу.
Я к вам хожу не за долгами,
А за взаимностью хожу.
А ваш прием меня безбожно ранит,
Здесь про меня вам на ухо поют.
Но я уйду – и вас ограбят,
И всех снасилуют!
Зря вы прячете за шторой
Ваше милое дитя —
Я не хочу в окно к ней – вором,
Хоть это делаю шутя.
Ну, ответь же, моя прелесть,
Что шептала мне в усы —
А то они здесь мелют ересь
И не туда суют носы.
А ваш прием меня безбожно ранит,
Здесь про меня вам на ухо поют.
Но я уйду – и вас ограбят.
И в подоле вам принесут.
1991 год
Вы мне повстречались знойным летом,
Задержались миг и – с глаз долой.
Двинул в челюсть мне Амур кастетом
И пырнул под сердце мне стрелой.
Голова висит в стакане,
Не видать вокруг ни зги.
И душа – как на аркане —
Нарезает к вам круги.
Синие глаза, волосы соломой,
Я вам расскажу радостную весть:
Я купил цветы, я стою у дома
И надеюсь, вас я повстречаю здесь.
Лето отгремело жаркой битвой,
Осень зашептала в камыше.
Полоснул Амур по сердцу бритвой
И зажег пожары на душе.
Голова с потухшим взглядом,
В мыслях звон и свистопляс.
Неужели снова сяду,
Так и не увидев вас?
2005 год
Жил у бабушки козлик неброский,
Был облезлый, хромал и болел.
Не взгляни на него Кашпировский —
Безусловно, давно б околел.
Но взглянул на него он из теле —
Лишь глаза к переносице свел,
Как почувствовал жжение в теле
И подернулся шерстью козел.
Поглядел дядя Толя суровей,
Меж зрачками сверкнула дуга,
И сейчас же с приливом здоровья
Укрепились козлячьи рога.
Затвердели козлячьи копыта,
Залоснились от жира бока,
И проблеял козлище сердито:
«А подать мне сюда Чумака!»
И сейчас же, как будто с привязи
Посрывались, не чуя удил,
Полетели флюиды на мази,
И поток их козла зарядил.
И без крика, скандала и шума
Улыбнулся светло козелок,
И сказал: «Не мешало бы Джуну.
Собирает пускай узелок».
Эх, чего же тогда не взбесил их
Беспардонный козлиный нахрап?
Залечили его с полной силой
Безо всяких примочек и трав.
И расставшись с телесною мукой
С их гуманной и легкой руки,
Прогнусавил он следом: «А ну-ка,
Подавай человечьи мозги!»
Святый долг – Гиппократова клятва.
По святой простоте, не со зла,
Под мозги человечьи ребята
Зарядили мякину козла.
И запрыгал козел, заторчался,
Поумневший, проблеял: «Ура!»,
Снес ворота и в люди умчался
Навсегда из родного двора.
С той поры он живет – то, что надо!
Мир почуяв мозгой наконец,
Он теперь человечее стадо
Заряжает мозгами овец.
Обучает их разным коленцам
При посредстве заряженных слов.
Обращаюсь ко всем экстрасенсам:
«Никогда не врачуйте козлов!»
1989 год
