Надев все лучшее, что есть, по воскресеньям.
На этом зиждилась всегда Земли российской сила.
При вере в Бога, в радостях, печалях и тревогах.
Итак, приступим. Вот такой была страна,
Пойдем вперед в туманные России дали.
Дальше – Советская власть – конец России.
Ленин, Сталин, Булганин, Маленков, Хрущев, Брежнев, Черненко, Горбачев, Ельцин. Путин, Медведев– 1917–2010 Опять грызня князей без края и границ.
О, Русь моя, ковыльные поля!
Там в солнечном потоке трели жаворонка,
Внизу река, и пенная по камушкам струя
Звучит, как сказка, в синеве бездонной.
И неба колокол все синевой накрыл.
Дурман безбрежности, весь освещенный солнцем,
Мне душу теплотой такою одарил,
Как пред грозою лучик солнечный в оконце.
А к вечеру в округе там оркестр звучит,
И в уши прилетает песней соловьиной,
А лес, прислушиваясь к песне, вдалеке стоит,
Подмешивая к звукам трели клекот голубиный.
Я 33 назад оставил улицы Москвы,
Мне было 42, всепонимающим мужчиной,
И крылья самолета родину оставили вдали
В те брежневские времена – сплошная ложь причина.
Она вконец опутала страну в том 76-м.
Правительство кричало, что живем почти при коммунизме,
А в магазинах не было почти что ничего, живи постом,
Кормись ты хоть травой в родной отчизне.
Портреты бровеносца понаклеены везде,
Они смотрели жутью – всю обвешанной железкой.
В умат я пьяных увидал людей,
В отменном русском мате и походке их нетрезвой.
Ведь вроде бы застой, а в яму падает страна.
Великая страна с огромной территорией, что победила.
Она не поняла, что дальше лгать нельзя,
А что поделаешь, ведь КГБ везде, а это сила.
Инакомыслящих сажали ни за что,
Под одеялом с женушкой сказать хоть слово,
Что недоволен ты зарплатой, что работаешь ты ни про что,
Не можешь мяса немороженного ты купить простого.
Вот магазин с длиннющей очередью да мороз,
И просьбы к мяснику: «Костей поменьше дайте»,
«Язык – тот только без костей, получишь счас навоз,
Из Аргентины мясо получаем мы с костями, знайте».
Мясник – он первый человек в стране,
Ему там все дороги и пути открыты,
Он дефицит достанет даже на Луне,
И много денежек в матраце у него зарыто.
Колесный стук, и клетка из железа появилась, как сама,
А в ней кусками грубыми перемороженное мясо.
Такое мог придумать только сатана,
И мясо чрез решетки рвет толпа, и многие напрасно.
Директор магазина с красной рожей наблюдает издали.
Он наслаждается картиной несуразной,
Как люди в снеге да с мороза возятся вдали,
Пытаясь пропитание достать в возне той безобразной.
Откуда мясо и нормальные продукты, господа?
Ведь сорок экземпляров Золотой Звезды для бровеносца,
Оружие в Анголу, в Эфиопию гони скорей туда,
Чтоб коммунизм в тех нищих странах засиял, как солнце.
Не только о еде насущной речь я поведу. В те времена
Одежда стала для семьи каким-то наважденьем.
На те гроши, что сэкономили, не купишь ни хрена,
Советскую кривую покупай, носи по воскресеньям.
Не лучшие профессии достались нам,
За что наказаны с женой и маленьким ребенком.
Вот инженер – экономист, учитель я,
Мы задыхались от безденежья, кредит спасал и только.
А сверху наглое, отъевшееся старичье.
И что для них сто сорок миллионов оборванцев?
Галина Брежнева с Чурбановым, гэбэшным муженьком,
Возилась в драгоценностях и бриллиантах.
А как хотелось что-то вкусное на праздники купить.
Вот здесь мне повезло, имел я друга.
Он следователем в милиции служил,
А там порука нерушимая идет по кругу.
Ну, в магазин, в подвальчик, да с директором – вот красота,
Вам, Александр Макарович,
на светлый праздник услужить мы рады:
Вот семга, балычок, вот черная и красная икра,
Ну, скатерть самобранка – Ваньки-дурачка отрада.
Ну, только через связь преступную
В стране великой избранные блага получали,
А кто неизбранный – ходи в обносках и голодный, знай,
Что блага эти – те, кто наверху поразбирали.
Нью-Йорк. Проехал как-то через красный свет.
Вдруг полицейский, я по русской-то привычке
Сто долларов в права, ну, все: тюрьма – привет,
И посидел за подкуп, как воришка за отмычку.
Глаза, душа и руки попривыкли ко всему
Тому, что я за сорок два в России видел.
Дома построенные кое-как, мотор машин в дыму,
Дороги кое-как заплатанные – эту жизнь возненавидел.
Как раб последний на цепи, не рыпайся – сиди,
С такой-то красоты из коммунизма ты удрать собрался,
Но ты не русский, денежки за выход из гражданства
и образование плати,
Квартиру отдавай и побыстрее, сволочь, убирайся.
А остальные, кто не полунемец и полуеврей,
Ты продолжай в навозной куче пьянствовать – копаться,
А что ты сдохнешь, то на это наплевать, ей-ей,
В могиле, да и то за взятку, отлежишься, братцы.
А чтоб народ не возникал, и революцию, не дай-то Бог,
Войну придумали в Афганистане,
Им что, по-быстренькому наверху придумали предлог,
Несчастных, нашу кровушку, детей поубивали.
По телеку я видел похороны Брежнева,
пузатую в погонах генеральскую толпу,
За гробом несшую награды своего покойного генсека.
За провожающих так было стыдно, не пролил слезу,
Хотя тогда ведь Божие дитя, ведь хоронили человека.
Пишу в альпийской Австрии – свой дом, снега.
Вдруг подошла жена, в мою вгляделась писанину,
Вздохнув, сказала: «Ночи два часа, ведь пишешь зря,
Никто читать не будет, все известно, и побереги-ка спину».
Не понимает, милая, хорошая моя,
Что нет покоя мне на море и на суше.
«Поэты ходят пятками по лезвию ножа,
И ранят в кровь свои босые души». [13]
Уж тридцать три живу вдали я от России, господа,
Двенадцатого января 2010-го влепил мне Жириновский,
По телевизору сказал:
«Сто миллионов не работают, друзья».
А кто ж тогда работает?
Трясемся мы в доисторической повозке.
Болею и страдаю потому, что Родина великая в беде.
Такой не существует в мире даже и в бреду, ты знаешь,
Что продают фальшивые лекарства, и везде
В аптеках не здоровым, а больным задорого – ты понимаешь?
На стариках держалась кое-как огромная страна,
После войны они, как лошади, работали, все понимая.
Теперь фальшивые лекарства и продукты – на!
На пенсию в четыре тысячи рублей как жить? Не знаю.
Душа болит и ноет постоянно от того,
Что воры и мошенники кругом, и Жириновский это знает.
Сказал, что две палаты депутатов – запредельное число
Тех, кто лоббирует преступность, в нищету страну вгоняет.
«Конюшни авгиевы» кое-кто старался разгрести,
А где они? Рыжковы, Хакамады и Немцовы – их не видно,
Кругом одни мошенники, льстецы,
А президент один с лопатой, он навоз не выгребет – обидно.
В коррупции и лени уж погрязло все и вся,
Зеленый Богом стал – воруют без оглядки.
И в попустительстве милиции погрязла вся страна,
Миллионы в кейсах тех идут на взятки.
Но в похвалу народу русскому сказать могу,
Что телевиденье его и лучше,
содержательней всего того, что в мире.
Но не доходит до ума и сердца потому,
Что только про убийства поглощают,
как еду, в своей квартире.
Четыре ночи. Тишина. Пишу, не сплю.
Жена проснулась, спрашивает: «Ты все пишешь?»
Что я отвечу, как я спать могу,
Когда моя душа через десятки лет Россией дышит?
Я понимаю, почему все так произошло:
Уж тыщу лет народ в трагедии живет, и так поныне.
Не выдавил он из себя раба, и так пошло,
То Петр, Грозный, Сталин рубят головы,
и по спине кнутом, вперед, скотины.
От ига от татарского народец исхитрился весь,
Он знает, те, кто наверху, его обманут.
И если о себе не позаботиться, ну, как ни есть,
Убьют и изведут, собаки, кожу стянут.
И веры в Бога были так надолго лишены,
А за последние за семьдесят все церкви повзрывали.
Ну, где отдушина для человеческой души?
А пустота в людской душе – ведь это не беда ли?
Разбили, выбросили десять кирпичей,
Те, на которых человеческое мироздание держалось.
Божественные заповеди те,
которые держали в чистоте людей.
