И спит, и бредит, и бродит по праху,
Своевольно роняя невнятные заклинанья
На доски пола, истоптанного моими слезами,
Ходящими из угла в угол вместе со мной.
И вот, захваченный светом, в конце концов, –
О, как нескоро, да и какой ценой! –
Я проникаю туда,
Где увижу и проживу тот миг, когда
Зажжется первым светом первая на свете
Звезда...
67. НЕТ, НЕ ВЕЗЕТ ЕЙ, СМЕРТИ
Нет, не везет ей, смерти, ждущей феникса
У погребального костра, в котором
Еще сожгут мои грехи и дни.
Вот женщина. Наверное, святая.
Пусть даже вырезанная из камня,
Но чувственная. И пока - в тени.
Меж унесенных ветром,
Мертвых и пропавших, она
Извечной сущности моей присуждена...
Пусть не было журчанья поцелуя,
Да и скандала не было, и даже
Ни пламя лба, ни холод глиняного рта,
Не сохранили оттиска того, что...
Но постоянство и поломанные крылья
Ее любовь навечно, может быть, привяжут
К аркаде дворика, к высоким хорам . (Это -
Женский монастырь ордена святой Похоти!),
Это - фундамент моей жизни,
Только и ждущей соблазна
В тяжелых солнечных ударах лета...
Любить на этом море,
Переполненном виной как волной!
Мое священное удачливое тело
Изловлено под облаком любви,
Его поймали и его целуют
На мельнице сгустившегося дня.
(Вся глупая наивность наша сжалась до размеров
Какой-нибудь звезды простой,
Мерцающей в числе монахинь ордена Целомудрия!).
Да, в каждом молнийном взгляде твоем -
Проблескивает весть о том,
Что некий бог свершает ритуал
Причастия души к безвестным солнцам.
Но суть моя в тени глухой
О святости никак не запоет,
Пока молитвами окутывая плоть
Твою - не изгоню я птицу-смерть:
Она связует нас и нас же разделяет.
Я вижу - зверь в слезах в двуполой тьме...
Все полосатое полуденное племя
Несет свои запутанные гривы
Туда, где гибель ждет.
Ослица же вынашивает минотавров.
И утконос в молочной туче птиц -
Подобие монашенки святой,
Той, вырезанной из дерева или из камня,
Той, что пока в тени...
Вот символ моего желанья -
Превыше времени и всяческой вины:
Огромная, горящая промежность.
Да жаль, над ней -
Невероятной силы воздержанье...
Но я увижу феникса - герольда
И крикуна небес - пока он не сгорел!
Он - весь пучок страстей. Пучок несчетных стрел.
Отказ от островов! (любовник ведь - не остров)
А вся любовь - совместное цветение
Двух плотей. И она
Или чудовищна, или бессмертна.
И если то цветенье не совместно,
То дочь ее осуждена.
Моя судьба удачна.
Она без всяких слов упорно учит
Что фениксово устремленье к небу
И всякое желанье после смерти
Не преуспеют, если я
Не испрошу благословения твоего
В том каменном монастыре желаний,
И не пройдусь там в царствии прохлады,
В том, где квадратом замкнутым - аркады,
Которые как небо рядом
С бессмертием Христа,
С твоим цветущим, то есть смертным, садом...
Язык твоих переводящих глаз
Поведал мне, и звезды подтвердили
(Начало всех начал - младенчество Христа!)
Тебе - раскинувшись и терпеливо
Лежать - чтоб из-под сводов эта птица
Взлетев, могла на миг остановиться...
О, истинность любви, сдержи меня,
Чтоб в каждом взгляде шар генезиса вращался...
Так и земля твоя, и сыновья.
Одинокий горбун в парке
Устраивается между деревьями и прудом,
Как только ворота откроют,
Чтобы впустить деревья и воду вместе с родившимся днем,
И сидит –
Пока мрачный колокол не позовет его
Сумеречной порою.
У пруда, где когда-то кораблики я пускал,
Он хлеб на газетке ел,
Из-под фонтанчика пил
Из кружки, посаженной на цепочку,
Из кружки, в которой дети лепили куличи из песка,
А ночами он в собачьей конуре спал,
Но его никто не держал на цепи.
Как птицы, в парке появлялся он спозаранку,
Как вода в пруду, был спокоен и невозмутим.
«Эй ты, мистер!» –
Кричали ему городские мальчишки
И удирали,
Как только он лицо поворачивал к ним.
И горбатых изображали, и бежали
Сквозь кричащий зверинец ив у пруда,
Мимо искусственных скал,
А он, грозя им, своей газеткою потрясал,
Но они боялись только сторожа с палкой,
На которую палые листья тот натыкал…
Старый сонный пес,
Между няньками и лебедями,
Так одинок бывал он, когда
От матросок ивняк синел,
Прыгали тигры из глаз у мальчишек и рычали
На каменистых горках у паркового пруда.
Весь день до сумеречного колокола
Идеальную женскую фигуру
Из своих старых, кривых костей он творил,
Чтобы в час ночной
Стройная и высокая, как тополь,
На аллее она осталась, одинокая,
После того, как за решеткой останется парк цепной.
И всю ночь в неприбранном парке,
После того как закрывалась решетка,
И птицы, и озеро, и трава, и кусты,
И мальчишки, которые дики,
как невинные ягоды земляники,
Всё и все были с ним, с горбуном,
В его конуре, преисполненной темноты.
1.
Лишь только голова ее к подушке –
Как вдруг в постель раскрытую нырнула
Вражда к нему
Через волнистый барабан
Запрятанного в волосы чувствительного ушка...
И вспыхнул феникс, руша ласковую тьму...
(Не феникс, а недобрый голубь Ноя,
Не ветвь масличную, а человека притащил он!...)
И вот в насилующих волнах прошлой ночи
Киты разнузданные всплыли из глубин
(Или из той, людей рождающей, могилы?).
Фонтаны их шумели об отказе...
Где там влюбленность! Кто же проскользнул
В невинное воображенье?
Лир в юности? Жуан воспламененный?
Кто он, нависший над
Царицей Катериной? Да, над той,
Взвывающей бесстыдной наготой?
Кто? Утонувший в волосах своих Самсон,
Огромный, как молчащая интимность
Тех незнакомцев, тех теней? Кто он,
Над лестницей нависший и над ней?
Как лезвие, как буйное дыханье,
Не уместившееся в теле,
А косы рук его метались и свистели
До утреннего крика петуха, не...
Подобен целой Англии в огне...
(Она ж по ней бродила весь свой сон,
И остров, возбуждающий любовь,
Сковал ей ноги блеском заклинанья...)
Спи сном невинности
под фиговым листком,
Изласканное и воспетое созданье!
Сбежавшая, представшая младенцем
На простыне песка, усыпанного желудями.
2.
Там, где язык без всякого предела
Наполнил комнату мужским рычащим воем,
А темнота развесила над ней
Корзинки змей,
Ей виделись не ноги, а колонны,
Не ноздри – два камина над лицом –
Напоминали чувствам притупленным
О воре подростковости, который
Ей полуснился в уходящем детстве –
Любовник океанского размера...
Нет, ревность позабыть его не может
Ни ради... Ревность жестко постелила
В ее ночи, когда-то мягкой, мягкой...
И насладилась ревность, а не он!
И в белом, с залитых луной подмостков
К амфитеатру, слыша плач прибоя,
Сбегала, плакала о краже сердца
Из тела... Из того, что брали, брали,
Кому не лень, без всякого предела,
И вот теперь разбойник и невеста
Тут празднуют подписанную кровью
Агрессию... И браки те, в которых
Достойной роли он сыграть не мог...
Удар по гордости: как разделить с ней
Ее святые грешные часы,
С химерой, с чудищем, крылами бьющим,
Бормочущим в припадке торжества?
3.
Две песчинки в одной постели,
Голова к голове, кружащей
В небе сны... А берег огромен,
Хоть и видится еле-еле.
Море скроет ночи падение.
Купол каждой ракушки глухо
Повторяет смертельность бабью
И мужское злое хотенье.
Позолота дня растворится
Под вуалью воды в закате.
Птичке хрупкой, ну как ей спокойно
Под крылом любовника спится!
Память завтрашнего полета
Поет коршуну об Эдеме
И о падали жирной щебечет,
И еще напевает что-то...
