Старая беседка, а за ней
Вьется тропка и стоит скамья,
Где когда-то на излете дней
Мы с тобой сидели – ты и я.
Начиналось всё с касанья губ,
Ласки слов, мерцания плеча,
Продолжалось, уходило в глубь,
Оплывало счастьем, как свеча,
И вершилось единеньем тел,
И слияньем двух сердец в одно,
Но любовный наш тандем летел
Камнем на неведомое дно:
Неизбежный фатум, – то есть, рок, —
Свой исчислил безрассудный срок.
И померкли липы у пруда,
И скатилась талая звезда,
Да и ты пропала, став травой,
Сорняком (и говорить не след!).
Заунывный, как собачий вой,
Прошлого невидимого след…
…Сквозь гомерический гул годин —
Весть:
„Ты опять остался один…“
Льдина, плывущая вдаль, по реке,
Цыганка, гадающая по руке,
Ложь успокаивающая речей,
Пересыхающий от зноя ручей,
Ночей нескончаемых череда,
Событий несносная чехарда,
Кому-то ты должен? Вынь да положь!
Тихо —
– улиткой —
Вползает ложь.
Четыре стены, и окно в пол-стены,
Свет застревает в ткани гардин.
Что тебе, милый, судьба страны,
Если опять ты остался один?!
…И тогда на нее накинется яро – слава,
Словно стая азартных, голодных волков…
…Так думает женщина по имени Ярослава,
Презревшая давно ненавистный альков.
С горящими от лютой ненависти глазами,
Качаясь от ветра и худая во зле,
Она кормит своего сына стихов азами,
И говорит о славе своей на земле.
Ярослава, девочка моя, сильфида,
Гони яростно поэзии порожняк.
Ты – мутация определенного вида,
Певучая немощь, загаженный депресняк.
В этом шустром шейминге, троллинге, диком оре
Ты – тростинка моя – плывешь по реке.
Ярослава, ты будешь еще в фаворе, —
Спирохета бледная с дудочкой волшебной в руке…
Белка, друг мой, знаешь, это чудо:
После стольких долгих-долгих лет
Ты возникла вдруг из ниоткуда…
…Как из шкафа выпавший скелет,
Прошлое мое вернулось снова,
Всколыхнуло вдруг глубины вод,
Там, где захороненное слово
В оный час из праха восстает.
В этом слове – запахи алоэ,
Юность, пролетевшая навзрыд,
Страсти чувство, огненное злое,
Расставанье, мощное, как взрыв,
Боль, разлука, подлости избыток,
Чаша переполненная лжи —
Всё, что было, временем избыто,
Все надежды, думы, миражи.
Может быть, и плавали мы мелко,
Может быть, осели на мели.
Что мы испытали, друг мой Белка?
И ветра кровавые мели,
Кровь людей лилась, как льется брага,
Годы шли, не разбирая вех,
И ходил порою брат на брата,
И смотрел нам вслед двадцатый век,
Провожая нас суровым взглядом,
Выставляя, может, высший балл
Или низший.
Что ж, окончен бал,
Оказавшись раем или адом?
Никогда я не был в Амстердаме,
И не слышал звон колоколов.
Отчего же нынче вечерами,
Словно сердце напрочь расколов,
Словно разум бередя созвучьем, —
В это есть особенный резон?! —
Медленно, пронзительно, тягуче
В комнату мою вплывает звон?!
Словно небо снегом засыпая,
Повисает, каплею дрожа.
Засыпаю; слышу, засыпая
Говор амстердамских горожан,
И я вижу зданий переплеты,
Словно корешки старинных книг,
И мостов стремительных пролеты,
Улицы, короткие, как крик,
Проплывают, медленно качаясь,
Словно баржи с грузом по реке.
Это – пьеса без конца и края
На чужом голландском языке.
Что язык? Дрожит, не умолкая,
Звон печальный в комнате моей,
Он пришел не из родного края
И привел неведомых людей.
Просто я устал от суматохи,
От смешной нелепой суеты,
Ведь просить пощады у эпохи
Также трудно, как и доброты.
Никогда я не был в Амстердаме, —
В этом нет особого греха.
Просто я наткнулся в книжном хламе
На строку из старого стиха…
