От всего этого, надо признаться, веяло весьма тревожной жизнью.
* * *
Станция «Бусико». Жидкий свет на сводах, выложенных белой плиткой, казалось,- жуткий парадокс,- струился вверх.
Едва заняв место в вагоне, я, как по команде, уставился на ковер - серый резиновый ковер, усеянный кружками. Кружки были слегка выпуклыми. Вдруг мне почудилось, что они дышат. Я снова сделал усилие, чтобы себя урезонить.
* * *
Новости, словно сухую хвою,
Комментатор слепой рукой
Обрушивает на миллионы голов.
Мне страшно, я уши заткнуть готов.
Восемь часов я слышу радиовой
Агрессивных жестоких слов;
Солнце в зените, как за глухой стеною.
Зеленоватое небо имеет вид
Воды в бассейне при легкой подсветке.
В горле от кофе саднит.
Стреляют. Снайперы метки.
Подсветка руин и могильных плит.
* * *
Я по дому крутился юлой:
В памяти трупы за место под солнцем сражались,
Не оставляя надежде ни пяди;
За окнами женщины громко ругались, глядя
На «Монопри»[12], закрытый еще зимой.
В тот день наступил столбняк.
Пригород, отданный бандам, лежал мертвецом.
Я чувствовал, как
Пахнет напалмом; мир наливался свинцом.
Новости прекратились часам к шести;
Я чувствовал сердце, стучащее взаперти.
Мир становился как камень.
Я чувствовал смерть: шагами
Она измеряла пустые кварталы, замершие с утра.
В тот день на улице лило как из ведра.
* * *
Просыпаюсь, и мир на меня обрушивается, как скала,
Забивает гортань мою, как песок.
На лестницу падает солнце; начинаю свой монолог,
Диалог ненависти и зла.
И впрямь, себе говорит Мишель, жизнь должна быть разнообразной,
Должна быть более цельной и более праздной;
И вовсе не обязательно видеть и те, и эти
Обстоятельства в желаемом свете.
Пробивается солнце сквозь тучи на улицы городские,
И в резких его лучах,
В мощных лучах его видно, как немощны судьбы людские.
Приближается полдень, и воцаряется страх.
* * *
Иного не дано:
Себя беззубым вижу,
Скисает жизни жижа,
И я иду на дно.
На несколько секунд избавиться от боли…
В толпе нам кажется, что застывает миг.
Мир переделывать желанья нету боле
В толпе, где все пути - ловушка и тупик.
Крах подтвердится скорый
Среди потуг ненужных.
Я, глядя на недужных,
Теряю все опоры.
Мы так хотели жить, от счастья замирая,
Той жизнью, где б тела цвели и раскрывались.
Но нам не повезло. Конец. Мы проигрались.
Моя рука дрожит, медяшки собирая.
* * *
Состав, что в облака летел неудержимо,
К чему-то лучшему нас мог бы привезти.
Напрасно верили мы в счастье на пути.
Но смерти не хочу. Ее наличье мнимо.
От холода немеют руки,
Просвета впереди не видно.
Да, времена не безобидны.
Мой брат хрипит в предсмертной муке.
А люди силятся урвать побольше срок,
И неотвязный треск я слышу автомата.
Вагоны трупов - вот за все усилья плата
Убитых родина - и Запад, и Восток.
Тела жестокость единит,
Все та же жажда разрушенья.
Но время принесет забвенье.
Вторая смерть нам предстоит.
* * *
Во славу человечьих дел
Так много сказано и спето.
А их всего двенадцать.
Это Немногих избранных удел.
Латали драную одежку,
Горшки лепили для питья,
Суровой нитью бытия
Сшивали судьбы понемножку.
Застрельщики грядущих рас,
Лет по сто жили, но не боле,-
Зато писали до мозолей
И верой вскармливали нас.
И мир кроили ежечасно,
И горе мыкали сполна,
И так их жизнь была скудна,
Темна, представьте, и опасна!
* * *
Рассветные часы. В Париже самый смог,
И в Боснии война вот-вот возобновится.
Но вот что хорошо: такси найти ты смог.
Потянет ветерком, и ночь посторонится,
Увидишь солнца свет.
Да, лето длится, без обмана.
И скажешь ты «привет»
Привычной губке в ванной.
Взяв отпуск в сентябре,
Ты поступил мудрей,
Чем я, не будь детей, я б сделал то же.
Порою в сентябре не меньше дней погожих.
Субботний вечер уж погас,
Ты бросишь пить, но не сейчас,
Жара и духота. Темнеет
Так быстро. Вот и бар пустеет.
Прошло полночи, может статься,
Пора бы на покой убраться.
Тебя на завтрак ждет
С лососем бутерброд
На улице Шуазеля.
Неплохо. Кстати зелень.
* * *
Кругом стекло. Без перебоя
Возможно любоваться мной.
По вечерам я просто вою,
Мой пес уже не молодой,
Соседка за стеной гостей
Встречает, гордая собою.
Я страшно одинок порою,
Я не зову к себе гостей.
Шум за стеною все сильней.
Ну как привыкнешь тут к покою?
Покамест я чего-то стою.
Передо мной вопрос такой:
И вправду я не молодой?
Иль из себя все что-то строю?
* * *
Прощаясь с уходящим годом,
Неплохо было б кое с кем
Расстаться, получить свободу
От всех иллюзий и проблем.
Вот в новой книжке телефоны
Тех, кому незачем звонить.
Как глупо. Было бы резонно
Им умереть иль их убить.
Тревога глухо нарастает.
Забытой спичкой пальцы жжет
Ушедший год. Опять светает,
Холодный день известье шлет,
Что лето благости Господней -
Еще не обретенный клад.
Без изменений все сегодня:
Во мне, вокруг меня - распад.
* * *
Так светел Люксембургский сад,
Что просто не к чему придраться,
И, как ни странно, был бы рад
Любовью я сейчас заняться.
Зачем нам золотой настил,
Весь этот блеск в тиши осенней?
Ты должен верить, что ты жил
И что уйдешь без сожалений,
Достойно. Нет, все ложь, и в счастье
Я не поверю все равно.
Сияет небо, но ненастье
В душе. Мне тошно и темно.
* * *
Раскрыл газету «Монд»: статья
«Работы по благоустройству…»
И зубы ломит. Беспокойство
Все больше ощущаю я.
Цветы всю землю украшают,
Так их наивность велика.
Растительности не мешает
Эффект известный парника.
Меняет велосипедист
Очки на въезде. Обустроен
Сей город, очень даже чист,
И велосипедист спокоен.
* * *
Жизнь начинается опять,
Когда с утра стоишь под душем,
А ночь не хочет отступать,
Дыша в затылок равнодушьем.
Ну что ж, начну - начав с нуля,
Ужав себя почти до точки -
Искать, по мусору снуя,
Подобия и оболочки.
Как лужица небытия,
Свет растечется, пропуская
Ту жизнь, где, может быть, и я -
Лишь видимость полупустая.
* * *
Стандартная тоска и гниль,
Где б ни был ты. На Елисейских
Полях вовсю клубится пыль.
Ход изменить бы дел житейских.
Опять купил порножурналы
В киоске авеню Ваграм.
Я как в плену у ритуала.
Так, близясь к рельсовым путям,
Незрячий палкой землю бьет.
Так лодочник гребет в тумане,
В такой же западне растет
Цветок, оставленный в чулане.
Ночь, и под сеткой дождевой
Движенье стихло постепенно.
Пуст город, улицы его
Теперь напоминают вены.
* * *
Спокойствие вещей не просто, и, похоже,
В нем дружелюбья нет;
Ничто их не берет, ничто их не корежит,
Как нас - теченье лет.
Они - свидетели горчайших тайных крахов,
Изъянов, скрытых в нас;
Они приобрели всех наших болей, страхов
И тусклых душ окрас.
Нам искупленья нет: с вещами слишком сходны,
Плывем, куда несет.
Ничто не облегчит нам маеты бесплодной,
Ничто нас не спасет.
По их подобию творимые вещами,
Чрез них мы и живем -
Но где-то все же спит в нас память о начале
Божественном своем.
* * *
