Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Новая версия в каждом витке движенья
вовне. Железо слито с разумом от ослепленья
души. Робототехника пространства – существо
с корнями из шарниров, межатомное колдовство.
Неторопливая беседа обнажает желанья
и платьице спадает за ширму ожиданья.
Тюльпаны подтверждают намерения дамы,
и взгляд её – туман, она желанна.
И на столе из камня баба вся трепещет,
а в комнате темно и неуютно. Свечи
сожрали всё. И цвет сошёл на нет,
остался на столе лишь скошенный букет.
Молвой да не сломлен наш буйный дух,
теней и мёртвых королей любимый друг.
Пространственное проникновение деформации
на мягких косточках трепещущих акаций.

Скрежетом наполнены протезы коммуникабельности
в котлах ядерного лицепроката,
выполняющие чьи-то сверхнадобности
у ворот пожелтевшего аппарата.

По причине и за причинами полёта грациозного
и ежесекундного сознания и экстаза,
в муху временем превращённого, в одиозную
мечту, на свитках древнего наказа.

В космическую мозаику многогранную,
со всех сторон изменяющуюся и мерцающую,
как листики берёзы на ветру фонтанами,
играющие стихиями и в тайну сбегающие.

Молчание усугубляется неприятием фактов
о поднебесной твердыне и каменной хрупкости,
умирающей музыке межатомных тактов,
беспощадной и однояйцевой стадной тупости.

Мы выбираем длинные спички и пойдём
первыми. Мы усомнимся в происходящем.
В реакторах вранья и лести есть водоём,
хранящий молчание, он музыки слаще.

От карандашей-личностей отходят разводы,
словно крики или дым от завода.
Загораются нейроны, воспаляемые мыслью.
Временное просветление мчится рысью.

По черепам растекаются блики прозрения.
Скелеты не могут грустить, они улыбаются.
Солнце снова встаёт, не зная забвения,
идёт сквозь эфир, идёт и растворяется.

По дереву жизни коснётся закат,
неясно отворяя дверцу в будущее,
несущее серое небо-плакат
вперёд и вверх, во имя всего сущего.

Голова мужа с остроносой галеры,
надуваемая изнутри материей.
Остров Кипр, первый век новой эры,
вдали от других голов и империй.

Живёт отдельной музыкальной палитрой.
Вот такими же, как боги, рождались
человеками громадными, без арбитра
в начале, затем в обществе растворялись.

Улыбка самодовольства поодаль стояла,
от движения суетливого по круговой,
остальное – поверх невидимого одеяла
громоздилось и отделялось белой стеной.

Капитель ионийской колонны величием
громыхал, напоминая о холодном троне
его величества хаоса, о счастье птичьем.
Голова улыбалась исчезнувшей зоне.

Всего этого давно уже нет, да и не будет.
Отулыбались и откланялись все их миллионы
гибких тел и обезличенных судеб.
Или, тревожные перед битвой, стоят легионы?

В мощном движении мышечной массы
рука истории разминает пальцы.
Сферические, без зрачков глаза – кассы,
не подчиняются солнечному ритму сальсы.

О чём же она улыбается, скошенная голова?
Мастеру-ваятелю или женщине любимой,
уходящей в тенистый портик, как молва,
прибавляющая детали, не обозначенные глиной.

Изморозь шахты нарушает волна, возмущающая
эфир.

Закипает космический чайник – готов ночной
эликсир.

Гигантский прыжок в трубе, по направлению
к волокнистой орбите.

Приобщаемся к неведомой ворожбе
и принадлежности к пурпурной свите.

Мы знаем, а они не ведают, откуда берутся
серебристые облака.

Мы плывём, а они отведают суп из вселенского
котелка.

В отрыве от большой мамы приборы говорят
о многом.

О закономерностях кривой диаграммы. Лаконичен
машинный слоган.

Глаза мечтают о частном. Ноги о твёрдой почве.

Там, внизу, живёт их счастье, дом их надёжен
и прочен.

За иллюминатором – вечный двигатель, непонятый
никем из живущих,

вовлечённых в ежесекундную канитель: спящих
и жующих.

На рукавах мерцаем запонками, в гостях
у оглохшего мира.

Мы – бывшие папоротники. В нашей храбрости —
сила.

Весна. Цветёт и пахнет Кубань.
Греет солнце благодатную землю.
Будто в реку вошёл как тарань,
невозможное сердцем приемлю.

Здесь казацкий поёт Краснодар.
Моё прошлое розой пылает.
Здесь родиться – и есть Божий дар,
вольной птицей богатого края.

Рубежи охранял сотни лет
наш отряд серебристого эха.
Вдохновлял нас природы сонет
да раскаты ребячьего смеха.

На коне мы всегда. И земля
не скудеет своими дарами.
Нам забыть свои корни нельзя.
Слава щедрой казацкой Кубани!

Взгляд из-под кофейных век – пустыня.
Бить хвостом перед чернью не обучен.
В сердце бугристом кружит гордыня
принадлежности к клану элитных чучел.

Пляской денег рот озабочен.
Срывает дружные аплодисменты.
Весь мир языком шершавым обточен,
съеден и переварен в лучшие моменты.

Прыжок во мглу, в империю чуда.
Там правда штампуется за облаками.
Народы заменят силу верблюда.
Идущие вместе стучат молотками.

Их чёрный принц парит над телами
и красятся души палитрою денег.
Он наш, он, как мы, конечно же, с нами.
Вот только не наш защищает берег.

На чёрном трамвае отправится вправо,
надломленным курсом свернёт он налево.
Против него не имеет право
роптать, кто работает, жнёт и сеет.

Шестерни мира скрипят у порога
сладострастных рек и заоблачных океанов.
Искривляющий ветер – слуга у Бога,
в канцелярии несбыточных планов.

Кожу снимают с вывернутых обстоятельств
демоны оконных проёмов.
Не признают света и иных сиятельств
жернова полуправды объёмов.

Зеркала выдерживают натиск лести,
заполнившей пространство трущобных королей.
Территория очевидного – полигон для мести
человека, живущего в мире идей.

Он забросил свои лучшие способности
кровавым знамением будущих поколений.
Незавершённость срывает гайки подобности
во вселенной временем иных измерений.

Звездопад надежды пробивает путь
к первородной и неминуемой животной печали.
Чтобы жить, разжёвывая зелёную суть,
не понимая, почему мы вечно в начале?

Иерархия предметов всеохватывающего хаоса
создаёт образ нерушимого программиста.
Этакого всепобеждающего Микки Мауса,
насмешника и, оседлавшего правду, оптимиста.

В лёгкой слоёной яви исчезают здания.
Хромированными деталями полнится сознание.
Место и время отсутствует, ибо внутри,
там, в глубине, медузоподобные образы мерцают,
несоизмеримые и преобразующиеся в рельефы
и лучи.
Без скрежета горные выступы изгибаются.
Обрываются в пропасть мягкие ступени.
Дорога не видна в неровностях скал.
Тысячи километров преодолены одним вздохом.
В нём и полёт в самого себя, из формы в содержание,
на порог, за которым сцены из прошлого и будущего
живые, наполненные цветом, и плоские, из бумаги,
в отрывных календарях стоящего настоящего.
Квадраты-дома из бумажных листов с пляшущими
человечками.
Кадры видоизменяются с наложением оттенков.
Остроконечные крыши, светло-коричневые
и бежевые,
бегут вверх, дорисовывая пространство своими
углами.
Арки переходят в многомерные своды невидимого
храма,
существующего независимо от взглядов и мыслей.
Он – внутри безоблачного неба, без визуальных
проявлений.
С выдохом скорость соединения с вселенной
стремится к бесконечности и возмущает космос,
исколотый осколками проявляющейся жизни.
Поднимая рябь на зеркальной поверхности времени,
появляется капсула непостижимого сознания,
летящего по замкнутой спирали вечности.