Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Ты знаешь прекрасно, мне до тебя не дотянуться.
Железные пальцы мои холодны,
и больше не гнуться.
Без тебя я покрываюсь ржавчиной вековечной,
дроблюсь и осыпаюсь в лоно твоё, в бесконечность.
Химия между нами – это законы движенья,
и нет смерти, жизнь глядит в своё отраженье.
Страсть переполняет наши нежные берега
и разливается на просторы, в поисках врага.
Мы сливаемся и заполняем весь мир собой.
Нам иначе не жить, я дышу лишь тобой.
Но маятник неба превращает в скалы
всё то, что любило, всё то, что ласкало.
Хребет мой горный теперь уж не гнётся.
И солнце в небе снова смеётся.

Руками я обнял черничное небо.
По дну океанов когда-то я бегал.
Я ветер рождал, ураганы и вьюги,
звёзды бежали за мной, словно слуги.
Из дней и веков я сшивал одеяло
и в чёрной дыре моё войско стояло.
Я – вечный философ и вечный бродяга.
Я – тело земли и небесная фляга.
Я – мысль и эфир в заболоченном мире.
Я светом рождён и тождественен силе.

Я – это весь мир. Слова – отголоски истории.
Какой я? Расскажите о происхождении теории.
О разделении и деталировке единого целого.
Живая земля во мне вращается и солнце бегает.
Улитка пугается моей тени и прячет рожки.
Моё я – невосполняемая точка в пространстве
на ножках.
Стебелёк с глазами и пестиками на ветру
беспамятства.
Прошлые жизни, их опыт поцелуем ангела ставится
и поток бурливых вод генетической памяти будущего
уносит от сознания и обнуляется в журнале
живущего.

Все по любви чужой карабкаются,
без протокола и на то разрешение,
в лучах её золотистых купаются,
вкушая невиданное подношение.

Всё не случайно, корабль и ветер.
Мы слушали космос, мы ставили сети.
Встречали нас волны, бежали, смеялись,
тогда мы с любовью вселенской обнялись.

На лежбищах лунных мычат козероги,
небесные слушают радиограммы,
любовью их кормят мохнатые боги,
а космос читает свои эпиграммы.

Всё очень как-то странно,
на гробы похожи дома.
Дорога берётся из грязи,
дождь летит задарма.

Коза выходит на гравий,
дорога домой далека.
Зарежет её хозяин
с любовью, поплачет слегка.

Закусывай, ветер, стихами,
падай в бездонный день.
Запойте, года, петухами
на крышах моих деревень.

Здесь живут невиданные звери из детства,
львы и жар-птицы, оживляющие воображение.
В наличниках узоры древние, по соседству
с уходящей жизнью, в дрожащее отражение.

В речке Каменке, как и тысячу лет назад,
кувшинки и детвора восторженно плещутся.
Монастыри и церкви одухотворённо молчат,
взирая, как вращается лопасть мельницы.

Остановилось всё, будто замерла перспектива.
Мы здесь – паломники и созерцатели великого
единоборства тела и духа в объективах
неумирающего одиночества и чего-то дикого.

Опустели монастырские кельи и мастерские.
Неужто за эти годы веры в нас поубавилось?
Дух наш испарился через дела мирские.
Целыми поколениями грешили, не каялись…

Иду, бегу, спотыкаюсь и думаю о Москве.
Величие и упадочность – палитра в одном мазке.

Гружёные фуры – праздники на кончике языка.
Пугают время казённое натруженные бока.

Бреду стотысячный раз тропой миллионной.
Кремля всевидящий глаз считает поклоны.

Немой восторг разбит о каменное безразличие.
Отлитая из бронзы радость меняет обличив.

Первобытная красота льёт в кровь адреналин.
Лепи меня, Москва-хозяюшка, я – твой
пластилин.

Мальтийскими крестами переваривает злобу.
Вращаются линзы, усиливающие боль.
Перегретые реактивы превращают Кобу
в крокодила Гену, теряющего покой.

Он пытался найти друзей, и только.
Рычаги заржавели и ремень слетел.
Сидит он один и плачет тихонько.
Он просто немного любви хотел.

Громыхает страх в недрах конструкции,
гайки радости затянуты донельзя.
Не утешат оркестры и теории куцые
душу железную, выброшенную зазря.

Отдельно от тела валялась на свалке.
Без любви не двигаются шарниры.
Ведь откована и подвержена закалке
первородная магия величайшей силы.

Чёрная мумия оживёт в сердцевине яйца.
Каплей крови оживёт дикий голод.
Нет оркестра громче, чем крик мертвеца,
ожившего и нашедшего чёрный город.

Семь самураев, с утра идущих на смерть.
Девять монахов, несущих истины крест.
Эти картины из памяти не стереть
чёрным солнцем и кровью лунных невест.

Там, где дорога омыта скорбью дождей,
дети луны подбирают скелеты снов,
ночь запуталась в платьях слепых вождей,
что отбирают жизни без лишних слов.

Запылённые портреты
там, в медалях и погонах,
не дают народу волю,
не дают им и ответы

на вопросы: что случилось,
как обидчиков уделать,
во что правда облачилась
и когда уйдёт Акела?

В замутнённом подсознанье,
окрылённые идеей,
скачут кони мирозданья
и скучают Галатеи.

От копыт слетают звёзды,
прямо ворам на погоны.
Муравьи молчат, а розы
на гробы летят со склона.

С чердаков, пропахших пылью,
прошлое глядит устало,
как же здесь воруют сильно,
да, воруют. И всё мало.

Человек с больной душою,
новым строем окрылённый,
торговал чужой лапшою,
мнил себя Наполеоном.

Ты улыбнулась и площадь вспыхнула феерией.
Скрюченный мир развернулся ожившим временем.
В нём музыку заиграли необычные люди,
те, кто яркими красками музыку будят.
Зайцы от света спустились к свободе.
В зданиях грация приближает к природе,
зрячей и изначальной, что не знает печали.
Наша лодка потеряет связь и тихо отчалит
в состояние парящее, позволяющее себя познать,
в нём не нужно скрываться и не нужно скрывать
свои мысли, слова прятать за улыбками.
Можно просто стать световыми бликами,
можно всего себя безвозмездно раздать,
не предав убеждений, не предав свою мать.
По кусочкам радужных осколков в небе
ручейком заструиться в стремительном беге.
Лишь улыбка одна, что лицо озарила,
во мне расцветёт огнеглазый Ярило.
Заиграет, запляшет стремительный Лель.
Ветерок принесёт запах роз, свирель
его в сердце воздвигнет светлицу,
где прекрасное чувство и вера родится.
И придёт этот день в разноцветном кафтане,
огранённый в мечту с молодыми цветами.

Из одеял небес
вяжут в душе банты
изгнанники дальних мест,
посланники пустоты.

Ковров необъятных тьмы
колышется древний стяг,
гребнями пелены
неуловимый враг.

В сердце огнём земным,
как нерушимый мост,
лучиком новизны
в душу тоску принёс.

В красочном сне цветов
вакуум выпил всё,
кость в этом мире слов
жрёт пустоты зверьё.

Между волшебных скал,
между наших могил,
кто-то устроил бал,
необъяснимый пир.

Входят они во сны,
входят они меж; глаз,
без вражды и войны,
словно прозрачный газ.

Утром не будет дня,
ночью сон не придёт,
чёрная западня
музыку расклюёт.

Белых берёз листву,
дебри больших забот
в час, когда не усну,
страж пустоты убьёт.

Мир нераскрытых дум,
море немых речей,
поле, где умер шум,
где отзвенел ручей.

Взгляд стебельков завис
ласточкой на стене,
будто скользящий свист
деревом в серебре.

Где тот кузнец, что выковал планеты,
что за похоронная процессия?
Я в ожидании бесплатного билета,
а душу гложет чёрная депрессия.

Остудит пламя лень высоковольтная,
откроет шлюзы море смолянистое,
зайдёт за тучи солнце беззаботное,
плеснёт в глаза сомненья серебристые.

И будет старый месяц зубоскалиться.
И в душном доме крайне трудно дышится.
Когда-то это всё за раз закончится.
Ну, а сейчас мне только слёзы слышатся.

Растёт стена на фронте необъявленном,
непониманья и тоски бессмысленной,
а в этом мире ядом слов отравленном,
не разумеем мы простые истины.