Цветы
Я подарю цветы тебе не те,
Что дети гор мусолят на прилавке,
На рыночной заласанной плите
Меняют на рубли в суетной давке.
На все — цена. И взгляд из-под букле
Вещает сухо: бесполезны торги.
Цветы — тепла и солнца дар земле —
Лежат мертвы и холодны, как в морге.
По три, по пять зажатые в горсти,
Переплывут в квартиры, в склянки встанут.
О, женщина любимая, прости
За детище теплиц, а не поляны!
За атрибут банкетов и утех,
Без разницы — в крестины, в упокойню…
О, женщина, прости еще и тех,
Кто вырастил цветы, как скот на бойню.
Меня. Когда к тебе на полпути
Я тискаю букет, а не помаду.
Цветок! Меня и женщину прости,
Свою погибель бросив нам в отраду.
1987 год
Цыганка (юбка — хвост павлиний!)
Наманикюренным ногтем
В ладони русла вещих линий
Скребет извилистым путем.
Чтоб в интересном самом месте,
Как на скаку посредь пути,
Душе взамен желанной вести
Споткнуться вдруг: «Позолоти…»
Я знаю: шельма ты, плутовка!
Зажмешь червонец, дунешь — нет!
Но золочу за то, как ловко,
А не за то, как дашь совет.
Два глаза — бусины под лаком —
Цепляют — взгляд не отвести.
Так под дождем глядит собака.
«Позолоти… позолоти…»
И в бесконечно длинной притче,
Свой бред от бабки переняв,
В ладонь, как в душу, пальцем тычет,
На счастье выхватив меня.
Так заговорщески таращит,
Так щурит в трещины глаза,
Что впрямь душе нет бреда слаще,
Чем вся цыганская буза.
Словоохотлива, как сводня,
Она-то знает к сердцу путь:
Чтоб быть уверенным в сегодня,
Знать надо завтрего чуть-чуть.
И, зная эту лихоманку,
Глаза под брови закатив,
Споткнется хитрая цыганка:
«Позолоти… позолоти…»
1987 год
Бросить машину. Костюм порешить.
Годы отбросить, как тяжкую ношу.
Вырвать у тела, отдать для души
И пошататься почти что гаврошем.
Выбить на картах вокзальных барыг
И принести в дар студентке случайной
Улицы ночью, дома и дворы
С розой ворованной, желтой и чайной.
Выкинуть кольца. Зарыть телефон
И закусить папиросу над спичкой —
Как мне легко будет ставить на кон
И окунаться в дурные привычки!
Будет студентка царапаться, но
Бритвы ногтей бесполезны. И поздно.
Это всего — про гавроша кино.
Воспоминанье под чайную розу.
Бросить понты и холеную жизнь
(Хоть без нее не особо скучаю)
И предложить бы студентке: «Ложись!..»
Но не в постель. А на сердце печалью.
Ведь завтра обратно рванем со всех ног,
Что для души — повздеваем на тело…
Что для студентки из клумбы цветок? —
Чайная роза. Обычное дело.
1995 год
Летит душа, как под гору телега —
Чем дальше вниз, тем громче и быстрей!
Что станет с ней, скажи, в конце пробега,
Когда замрет у адовых дверей?
В каких летах она оставит тело:
Увядшее иль в полном цвете сил?
Какая разница, казалось, нету дела,
Коль жизни путь уже отколесил.
Но мне, скажу, есть разница и в этом,
Поскольку мне предписан только ад
(Как, впрочем, всем порядочным поэтам!),
А посему безмерно буду рад
Иметь не торс, не бицепс — это грубо! —
Они в аду мне просто ни к чему —
Хотел бы я иметь четыре зуба
Фарфоровых и вечных потому.
Замешанных на самых прочных глинах.
Два — вверх, два — вниз, или четыре
в ряд.
Неважно. Были б копией змеиных.
А яд найду. Весь изойду на яд.
Чтоб всех, кого при жизни не дожалил,
Дожалить здесь уже наверняка,
Кто в креслах свились толстыми ужами,
Погрев на мне змеиные бока,
Почувствовали: рано в ад столкнули —
Я здесь в аду моложе и сильней.
Меня теперь не так-то просто — пулей!
И не загонишь в хлев моих коней!
И зубы есть. Не шатки и не слабы —
Фарфоровые — долго не сносить.
А ваши выпали. И, вот, теперь вы — жабы.
И вас, беззубых, есть чем укусить!
Любую, право, вынесут нагрузку.
Ах, как приятно будет мне в аду
Чай с подлецами, с шельмами вприкуску
В 2000-каком-нибудь году!
………………………………..
Поэта жизнь — не мягкая перина,
И зубы обломать на ней — не новь.
Поэтому, прошу тебя, Марина,
Фарфоровых четыре приготовь.
1989 год
В летнем кафе в самом центре Парижа
День убиваю. Мне скучно. Мне жарко.
В небе творение Эйфеля вижу
И нашу сестрицу в Останкине жалко.
Сердце дурью мается
В сладкой пелене,
И вовсю старается
Милый шансонье.
Здесь я знакомых не встречу случайно,
И не поймет мадмуазель, что напротив.
И от того на душе так печально, —
Видно, привык жить я в водовороте.
И ледышка хилая
Топится в вине,
И мой слух насилует
Милый шансонье.
Так в забытьи по прекрасному лету
Душу мою где-то черти носили.
В центре Парижа раздолье поэту —
Ну почему это все не в России?
И поет о лете
Или о весне? —
Прямо в сердце метит
Милый шансонье.
1999 год
Вечер по стеклу размазан,
На десерт дают стриптиз.
Раздевается не сразу —
Снизу вверх и сверху вниз.
— Ах, какая!.. Ух, какая! —
Языки сощелкали.
В яркий свет себя макая
И глазенки — щелками.
Шансоньетка! Заведенная юла.
Шансоньетка. Не до углей,
не дотла —
Выгорает до окурочка.
Дурочка.
Не столкнусь с тобой в метро я.
И не увяжусь пешком.
Здесь ползала землю роет,
Норовит тряхнуть мешком.
И ни слёз в тебе, ни страха,
Ни влечения к рублю.
Ну, давай еще полвзмаха —
И я тебя почти люблю.
Шансоньетка! Заведенная юла.
Шансоньетка. Не до углей,
не дотла —
Выгорает до окурочка.
Дурочка.
Но чего не будет точно
Ни по просьбе, ни на спор:
В самом издыханьи ночи,
В самый шапочный разбор,
Передушен, напомажен,
Зябко окунаясь в дым,
Твой окурок рядом ляжет
С недокуренным моим.
Шансоньетка! Заведенная юла.
Шансоньетка. Не до углей,
не дотла —
Выгорает до окурочка.
Дурочка.
1993 год
В дальнем городе, где детство, свесив ноги,
Азиатской пыльной маялось жарой,
Проезжал смешной старьевщик по дороге,
Зазывая всех своей «шара-барой».
И менял он на бутылки и обноски
Леденцы и много всякого добра,
И кричал на все лады и отголоски:
— Есть шара-бара!..
Я уехал. Я слоняюсь по столице,
Городской и светской хроники герой.
Здесь старьевщика другого колесница
Зазывает золотой «шара-барой».
Он меняет душ обноски на обновки,
Он торгуется с утра и до утра.
От Кремля старьевщик катит до Рублевки.
— Есть шара-бара!..
Я уехал. Время краски тихо стерло,
За плечами годы встали в длинный строй.
И теперь, до хрипоты срывая горло,
Пробавляюсь я и сам шара-барой.
Обгоняючи попутные упряжки —
Знать, такая на дворе стоит пора —
Вот и я стихи меняю на бумажки.
— Есть шара-бара!..
Шара-бара. Давай меняться, только свистни.
Мониста дней на щепки из-под топора.
Меняю жизнь еще хотя бы на полжизни.
Шара-бара… Шара-бара.
2007 год
