Шаганэ
Шаганэ ты моя, Шаганэ!
С. Есенин
Ночь нарядно звездами расцвечена,
Ровно дышит спящий Ереван…
Возле глаз, собрав морщинки-трещины,
Смотрит в синий мрак седая женщина –
Шаганэ Нерсесовна Тальян.
Где-то в небе мечутся зарницы,
Словно золотые петухи.
В лунном свете тополь серебрится,
Шаганэ Нерсесовне не спится,
В памяти рождаются стихи:
«В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог».
Что же это: правда или небыль?
Где-то в давних, призрачных годах
Пальмы, рыба, сулугуни с хлебом,
Грохот волн в упругий бубен неба
И Батуми в солнечных лучах…
И вот здесь-то в утренней тиши
Встретились Армения с Россией –
Черные глаза и голубые,
Две весенне-трепетных души.
Черные, как ласточки, смущенно
Спрятались за крыльями ресниц.
Голубые, вспыхнув восхищенно,
Загипнотизировали птиц.
Закружили жарко и влюбленно,
Оторвав от будничных оков,
И смотрела ты завороженно
В «голубой пожар» его стихов.
И не для тумана иль обмана
В той восточной лирике своей
Он Батуми сделал Хороссаном –
Так красивей было и звучней.
И беда ли, что тебя, армянку,
Школьную учительницу, вдруг
Он, одев в наряды персиянки,
Перенес на хороссанский юг!
Ты на все фантазии смеялась,
Взмыв на поэтической волне,
Как на звездно-сказочном коне,
Все равно! Ведь имя же осталось:
– Шаганэ!
«В Хороссане есть такие двери,
Где обсыпан розами порог.
Там живет задумчивая пери.
В Хороссане есть такие двери,
Но открыть те двери я не мог».
Что ж, они и вправду не открылись.
Ну а распахнись они тогда,
То, как знать, быть может, никогда
Строки те на свет бы не явились.
Да, он встретил песню на пути.
Тут вскипеть бы яростно и лихо!
Только был он необычно тихим,
Светлым и торжественным почти…
Шаганэ… «Задумчивая пери»…
Ну, а что бы, если в поздний час
Ты взяла б и распахнула двери
Перед синью восхищенных глаз?!
Можно все домысливать, конечно,
Только вдруг с той полночи хмельной
Все пошло б иначе? И навечно
Две дороги стали бы одной?!
Ведь имей он в свой нелегкий час
И любовь, и дружбу полной мерой,
То, как знать, быть может, «Англетера»…
Эх, да что там умничать сейчас!
Ночь нарядно звездами расцвечена,
Ровно дышит спящий Ереван…
Возле глаз собрав морщинки-трещины,
Смотрит в синий мрак седая женщина –
Шаганэ Нерсесовна Тальян.
И, быть может, полночью бессонной
Мнится ей, что расстояний нет,
Что упали стены и законы
И шагнул светло и восхищенно
К красоте прославленный поэт!
И, хмелея, кружит над землею
Тайна жгучих, смолянистых кос
Вперемежку с песенной волною
Золотых есенинских волос!..
1969
Устав от забот, от привычного круга,
Ища хоть немного сказки,
Чтоб скрыться хотя бы на час друг от друга,
Люди придумали маски.
Ведь часто, серы до тошноты,
Будни, как клячи, топчутся,
А людям хочется красоты,
Кусочка радуги хочется!
Работай, стремись, говорят, и тогда…
Да бросьте, ну кто ж не знает,
Что счастье вовсе ведь не всегда
Каждому выпадает.
И вот, чтоб устроить волшебные встречи,
Большое путая с малым,
Люди собрали маски на вечер,
Названный карнавалом.
Здесь хилый становится богатырем,
Робкий душой – героем,
А кто-то отчаянным моряком,
Рыцарем или ковбоем.
Рожденным удачливыми, красивыми
Метаморфоз не надо.
Наверно, не очень людьми счастливыми
Придуманы маскарады…
Сегодня, хмелея, как от вина,
Можно, горя отвагой,
Смущенной Золушке у окна
Клясться плащом и шпагой.
И шутки бросьте, когда порой
Девчонка, собой не очень,
Вдруг обернется кинозвездой
Или «Царицей ночи».
Здесь можно, царский нося наряд,
На милость сменивши кару,
Вдруг подарить благосклонный взгляд
Вспыхнувшему «Корсару».
А в полночь, доверив себя письму,
Отчаянно и бесстрашно
Даже назначить свиданье ему
В саду у дворцовой башни.
Но сколько восторгами ни гори,
«Царица» все-таки знает,
Что все ее царство лишь до зари,
До первых звонков трамвая.
И завтра «Царица звездных ночей»,
Сняв свой наряд блестящий,
Станет, как прежде, в толпе людей
Скромненькой секретаршей.
Но в гуле приемной, невесть почему,
Ей все еще, то и дело,
Грезиться будет в табачном дыму
«Корсар» из шестого отдела.
Тот, что отнюдь не в нее влюблен,
Уж ей ли не знать про это!
Грохочет машинка, трещит телефон,
И требует план на весенний сезон
Начальство из кабинета.
И все-таки отзвук от сказки есть!
Начальство лишь брови вскинет
На этот царственно гордый жест,
С которым бумаги на подпись в трест
Она благосклонно примет.
А дома в комнатной тихой мгле
Ей тысячу раз приснится,
Что будни кончились на земле,
А праздник все длится, длится…
И ей, владычице звездных снов,
Подносит, склонясь несмело,
От счастья не в силах промолвить слов,
Громадный-громадный букет цветов
«Корсар» из шестого отдела.
1969
Встал троллейбус. Шум – как на вокзале!
Кто-то за милицией сходил.
– Что случилось?
– Жулика поймали!
Трешницу, мерзавец, утащил!..
– Слишком к ним уж много снисхожденья! –
Женщина воскликнула в сердцах.
А мужчина в роговых очках
Даже закурил от возмущенья.
Жулик пойман. И уже давно
Катится троллейбус по предместью.
А внутри клокочут все равно
И бурлят, как крепкое вино,
Люди с незапятнанною честью.
Жулик – дрянь. И мы, ему желая
Строгого и крепкого суда,
Все же сами что-то упускаем,
Ибо слово «совесть» понимаем
Как-то странновато иногда.
Если б вдруг грабителем был назван
Тот мужчина в роговых очках,
Он, наверно, за такую фразу
Вас мгновенно обратил бы в прах!
А ведь сам у друга одолжил
Как-то деньги, мило и культурно.
И отнюдь устроился недурно:
Взять-то взял, а возвратить «забыл».
Вор, стянувший трешницу сейчас,
Негодяй отныне и навек.
А урвавший больше в десять раз –
«Честный» и «приличный» человек!
Так уж, видно, издавна считается,
Только, если честно говорить,
Между «не отдать» и «утащить»
Разницы большой не получается.
Впрочем, дело не в одних рублях,
Не в одном стяжательстве, конечно.
А в других, «не денежных» делах
Так ли мы порою безупречны?
Женщина, что жулика кляла,
Том стихов из сумочки достала.
Как она его приобрела?
Да когда-то у друзей взяла
И, как говорится, «зачитала»…
Если тайно в магазине взять
С полки книгу – это будет кража.
А у друга взять и «зачитать» –
Тут неловко и сказать-то даже.
А скажи – и впрямь услышишь смех,
Даже вскинет брови в изумленье:
– Не вернула книгу? Вот так грех!
Тоже мне, простите, преступленье!
И подите растолкуйте ей,
Что тому хозяину, быть может,
Книга эта важного важней
И богатства всякого дороже.
Жулик пойман и под стражу взят.
Мягко мчит троллейбус по предместью…
А внутри все спорят и шумят,
И бесчестность подлую бранят
Люди с «незапятнанною честью»!..
1969
Он проводил свою невесту.
Простился. Обещал звонить.
Не целовал ее в подъезде,
Не умолял повременить.
Нет, он не тот, что в ранней юности,
Когда любовь – сплошной угар.
Он зрел: не молод и не стар.
Ему ли делать эти глупости?
А ведь когда-то, вспомнить странно,
Одной девчонке, день за днем,
Писал стихи, и крал тюльпаны,
И милый профиль постоянно
Повсюду вырезал ножом.
Он мог ходить за нею версты.
И, вспомнить дико, даже мог
Однажды за косынкой пестрой
В одежде прыгнуть в бочажок.
Мечтать с восторгом у калитки
О пальмах южных островов
И быть счастливым от улыбки
Или записки в пару слов.
Он даже тихо рассмеялся:
Действительно – один угар!
И впрямь, зачем тогда им сдался
Какой-то там Мадагаскар?!
Жизнь разлучила их. Кто знает,
Всегда ль реальность неправа?
Он твердо по земле шагает.
А та, он слышал, все мечтает
Про сказочные острова…
Смешно, что будто «дом сутулится»,
Оставьте это для детей!
И светофор не «глазом щурится»,
А лампой в семьдесят свечей.
Нет, жизнь на крыльях не витает,
Тут надо бить наверняка!
Невеста это понимает
И, как и он, на мир взирает
Чуть-чуть с прищуром знатока.
Он шел во мглу многоэтажную
И вряд ли, может быть, и знал,
Что где-то что-то очень важное
Невозвратимо потерял…
1969
