Зинаида Гиппиус - Собрание стихов. Книга вторая

Своей рукою Вседержитель
К спасенью хочет привести.
И уготована обитель,
И предназначены пути.

Всё решено от Духа Свята,
Он держит всех судеб ключи,
Он всех спасет. Не трогай брата,
Не убеждай… Оставь. Молчи.

Но если всем своя дорога,
И есть завет: не прекословь,-
Зачем же нам, по воле Бога,
Дана — бездейственно — Любовь?

О, веселый дождь осенний,
Вечный — завтра и вчера!
Всё беспечней, совершенней
Однозвучная игра.

Тучны, грязны и слезливы,
Оседают небеса.
Веселы и шепотливы
Дождевые голоса.

О гниеньи, разложеньи
Всё твердят — не устают,
О всеобщем разрушеньи,
Умирании поют.

О болезни одинокой,
О позоре и скорбях
Жизни нашей темноокой,
Где один властитель — Страх.

И, пророчествам внимая,
Тупо, медленно живу,
Равнодушно ожидая
Их свершенья наяву.

Помню, было слово: крылья…
Или брежу? Все равно!
Без борьбы и без усилья
Опускаюсь я на дно.

Звенят, поют, проходят мимо,
Их не постичь, их не догнать,
Во мглу скользят неуловимо -
И возвращаются опять…

Игра и дымность в их привете,
Отсветы мыслей, тени слов…
Они — таинственные дети
Еще несознанных миров.

Не жизнь они — но жажда жизни,
Не звуки — только дрожь струны.
Своей мерцающей отчизне
Они, крылатые, верны.

А я, разумный и безвластный,
Заворожить их не могу,
Остановить их лет неясный,
Зажечь на этом берегу.

Я только слышу — вьются, вьются,
Беззвонный трепет я ловлю.
Играют, плачут и смеются,
А я, безвластный,— их люблю.

«Горяча моя постель…
Думка белая измята…
Где-то плачет коростель,
Ночь дневная пахнет мятой.

Утомленная луна
Закатилась за сирени…
Кто-то бродит у окна,
Чьи-то жалобные тени.

Не меня — ее, ее
Любит он! Но не ревную,
Счастье ведаю мое
И, страдая,— торжествую.

Шорох, шепот я ловлю…
Обнял он ее, голубит…
Я одна — но я люблю!
Он — лишь думает, что любит.

Нет любви для двух сердец.
Там, где двое,— разрушенье.
Где начало — там конец.
Где слова — там отреченье.

Посветлеет дым ночной,
Встанет солнце над сиренью,
Он уйдет к любви иной…
Было тенью — будет тенью…

Горяча моя постель,
Светел дух мой окрыленный…
Плачет нежный коростель,
Одинокий и влюбленный».

«На лунном небе чернеют ветки…
Внизу чуть слышно шуршит поток.
А я качаюсь в воздушной сетке,
Земле и небу равно далек.

Внизу — страданье, вверху — забавы.
И боль, и радость — мне тяжелы.
Как дети, тучки тонки, кудрявы…
Как звери, люди жалки и злы.

Людей мне жалко, детей мне стыдно,
Здесь — не поверят, там — не поймут,
Внизу мне горько, вверху — обидно…
И вот я в сетке — ни там, ни тут.

Живите, люди! Играйте, детки!
На всё, качаясь, твержу я „нет“…
Одно мне страшно: качаясь в сетке,
Как встречу теплый, земной рассвет?

А пар рассветный, живой и редкий,
Внизу рождаясь, встает, встает…
Ужель до солнца останусь в сетке?
Я знаю, солнце — меня сожжет».

Зеленые, лиловые,
Серебряные, алые…
Друзья мои суровые,
Цветы мои усталые…

Вы — дни мои напрасные,
Часы мои несмелые,
О, желтые и красные,
Лиловые и белые!

Затихшие и черные,
Склоненные и ждущие…
Жестокие, покорные,
Молчаньем Смерть зовущие…-

Зовут, неумолимые,
И зов их все победнее…
Цветы мои, цветы мои,
Друзья мои последние!

Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни,
Как ветер черный, поешь: ты мой!
Я древний хаос, я друг твой давний,
Твой друг единый,— открой, открой!

Держу я ставни, открыть не смею,
Держусь за ставни и страх таю.
Храню, лелею, храню, жалею
Мой луч последний — любовь мою.

Смеется хаос, зовет безокий:
Умрешь в оковах,— порви, порви!
Ты знаешь счастье, ты одинокий,
В свободе счастье — и в Нелюбви.

Охладевая, творю молитву,
Любви молитву едва творю…
Слабеют руки, кончаю битву,
Слабеют руки… Я отворю!

Не март девический сиял моей заре:
Ее огни зажглись в суровом ноябре.

Не бледный халкидон — заветный камень мой,
Но гиацинт-огонь мне дан в удел земной.

Ноябрь, твое чело венчает яркий снег…
Две тайны двух цветов заплетены в мой век,

Два верных спутника мне жизнью суждены:
Холодный снег, сиянье белизны,-

И алый гиацинт,— его огонь и кровь.
Приемлю жребий мой: победность и любовь.

Сошлись чертовки на перекрестке,
На перекрестке трех дорог.
Сошлись к полночи, и месяц жесткий
Висел вверху, кривя свой рог.

Ну, как добыча? Сюда, сестрицы!
Мешки тугие,— вот прорвет!
С единой бровью и с ликом птицы,-
Выходит старшая вперед.

И запищала, заговорила,
Разинув клюв и супя бровь:
«Да что ж, неплохо! Ведь я стащила
У двух любовников — любовь.

Сидят, целуясь… А я, украдкой,
Как подкачусь, да сразу — хвать!
Небось, друг друга теперь не сладко
Им обнимать да целовать!

А вы, сестрица?» — «Я знаю меру,
Мне лишь была б полна сума.
Я у пророка украла веру,-
И он тотчас сошел с ума.

Он этой верой махал, как флагом,
Кричал, кричал… Постой же, друг!
К нему подкралась я тихим шагом -
Да флаг и вышибла из рук!»

Хохочет третья: «Вот это средство!
И мой денечек не был плох:
Я у ребенка украла детство,
Он сразу сник. Потом издох».

Смеясь, к четвертой пристали: ну же,
А ты явилась с чем, скажи?
Мешки тугие, всех наших туже…
Скорей веревку развяжи!

Чертовка мнется, чертовке стыдно…
Сама худая, без лица.
«Хоть я безлика, а всё ж обидно:
Я обокрала — мудреца.

Жирна добыча, да в жире ль дело!
Я с мудрецом сошлась на грех.
Едва я мудрость стащить успела,-
Он тотчас стал счастливей всех!

Смеется, пляшет… Ну, словом, худо.
Назад давала — не берет.
„Спасибо, ладно! И вон отсюда!“
Пришлось уйти… Еще убьет!

Конца не вижу я испытанью.
Мешок тяжел, битком набит!
Куда деваться мне с этой дрянью?
Хотела выпустить — сидит».

Чертовки взвыли: наворожила!
Не людям быть счастливей нас!
Вот угодила, хоть и без рыла!
Тащи назад! Тащи сейчас!

«Несите сами! Я понесла бы,
Да если люди не берут!»
И разодрались четыре бабы:
Сестру безликую дерут.

Смеялся месяц… И от соблазна
Сокрыл за тучи острый рог.
Дрались… А мудрость лежала праздно
На перекрестке трех дорог.