там,
где поднялась
и раздаётся
чаща.
•
В тайфунах дум,
не знавших заточений,
у финиша лишь тот,
кто – начинал
с сомнений
и кто – презрев ухмылки
от себя уйти спешащих
кланов, —
до срока перезрелых,
вялых и унылых, —
всему наперекор пространства и века
преодолеть желая,
свои опять
с любовью
подчищает
сомкнутые
огненные
крылья!
•
Лишь то, что чистою отвагою и совестью
обмериться должно,
в себе я грею и беречь готов.
•
Хотя
сказать бы
следовало
к этому
меж строф:
в облатках символов любой обмер —
сомнителен
и тем уж —
плох.
•
В исходе горестном, лихом и опостыленном
вдвойне мучительны бывают
сожаления —
о подступающих
бесславье
и бессилии.
•
У бездны, притаившейся в ночи
или – под пологом тумана,
бесстрашию легко сойтись
с обманом.
•
Неосторожный и заносчивый ручей,
упавший с высоты,
от гнева взбешенный,
своих намерений,
как и – себя,
уже
не помнит,
встретившись —
с бушующею,
бьющейся о берег
океанскою
волною.
•
И я, надземье облетая-обплывая-обходя,
разлады с собственною сутью
познавая и —
мудрея,
чего бы стоить мог,
такому вертопраху уподобясь?
•
Пределы всюду есть;
и в копоти бедовой
всему вокруг и каждому предписано
не разминуться
с новью.
•
Свет там померкнуть или отклониться
обречён,
где непрозрачную преграду встретит он
иль перспектива для него —
туманиста
иль – дымна.
•
И неужели впрямь годятся упования —
на цветики, на бирюзу планет,
на купол неба, с радугой сроднённый,
на приближение
к затерянным и затаённым
бесконечным далям,
меж тем как необдуманно и глупо
поэты, изощряясь, мир дробят,
собрав по осени багряные листы
и, гроздьями рябины заслоняясь,
встречают зиму тусклою тоскою,
метели и морозы ненавидя,
расписывая их
из утеплённых ниш?
•
На том ли устоит предназначение?
•
Спеша надеть корону,
помышляй об отречении!
•
На неоглядном,
диком,
переморенном жарою,
обездвиженном,
иссушенном
просторе
уже через мгновение
надежде,
завихрённой миражами,
суждено
являться
истомлённому
и заблудившемуся
путнику —
холодной,
оскудевшею
и
тщетной.
•
В трухлявой сыпи звуков и словес
томятся
лживые,
бесстыжистые гимны —
и – нам, и —
нами над эпохами расставленным
воинственным царям,
услужливым сатрапам,
скоморохам,
палачам,
речистым аксакалам.
•
И надо ль сожалеть,
что цвет сирени,
как и мечты о счастье, потускнеет
и станут горше росы и рассветы,
и сумерки времён
просветятся
мрачнее и корявей
в предвестиях, что землю
кто-то
опрокинет —
в штопор
и негероев рать
по ней
взойдёт
на пьедесталы?
•
Потерь от зла и долгих мук
не возмещают
оглашением
даже сермяжной,
стопроцентной
правды.
•
Никчёмен вымысел, коль вдохновенье —
неисправно.
•
И мне достанется пускай – немногое, —
лишь из того,
что взять у всех смогу —
без поручительств
и уплаты пошлины:
своею успокоюсь
простою долей, что склонялась книзу,
во глубь пород, где нет ни тьмы, ни света,
откуда не узнать о переменах,
молву с хулой не отличить от гадких прений,
не передать
восторгов бытием и ярких умилений
бесстрастным,
чуждым
и бесчувственным
богам,
не сосчитать
оставшихся невозмещёнными
обид,
укоров,
оскорблений,
не разглядеть дорог
в тугих извивах
и трелей не расслышать
соловьиных.
•
Уму, дерзнувшему не доверять святыням
и – никогда ни в чём
не изменять
себе и мировым основам,
я подаю теперь ладонь —
как демон истины,
немытой и суровой.
•
В рассеянных закатах запоздалых
случится ли, что в радость иль к печали
хоть для кого-нибудь,
кто наважденьями
ещё не свален,
вдруг отзвучит и этот мой,
не тронутый оковами
и не лукавый стих?
•
Я избегал сует и славословий.
Что мне до них?
Лишь то порой тревожит,
что
меня,
быть может,
заметить некому,
что спесь людей изгложет
и то, над чем я размышлял и —
что и как
успел и смог
сказать
впервые,
рассеют
по своим строкам
бойцы поэм и повестей
иные.
•
Так водится: и лучшее и худшее
из нашего
без умыслов
крадут
и позже
за таких,
как мы,
легко
сойдут.
Конец
Серебристая дымка
юных снов и мечтаний
зазывала меня
в бесконечную высь.
В жизни выпало мне
воли будто б немало,
но хотела душа
над собою взнестись.
Исходил я дороги,
по которым согласно,
беззаботно и шумно
ровесники шли.
И вот понял сейчас,
что искал я напрасно
перекрёсток большой,
остановку в пути.
Было трудно порой,
неуютно, немило
в одиночку брести
без надёжных примет.
Сам себе я порою
становился постылым,
убежать бы хотел
от того, что имел.
Не влекла меня детства
приятная сладость
под манящие тени
золотого шатра:
слишком скоро была там
оставлена радость,
слишком много постиг
я утрат.
Знаю, прелесть тех дней
не иссякнет вовеки
в истомившейся думой,
неспокойной душе, —
как нельзя ручейку
дважды течь в ту же реку,
так и детство моё
не вернуть уже мне.
Помню кронистой липы
медвяное цветенье,
без конца васильки
на июньском лугу,
тёплый воздух вечерний,
разудалое пенье,
шумный говор и смех
в молодёжном кругу
и просторных полей
красоту неземную,
перелесков и рощ
отуманенный вид,
и улыбку девчонки
так приятно простую,
когда только тебя
она ей одарит.
Всё то было кругом,
но искал я другого.
Я не знал, что ищу
и найду ли когда.
То была ли мечта?
Созерцанье немое?
Безрассудный расчёт?
Иль – одна пустота?
Не печальный, но скучный,
как свечи отраженье,
искушаемый тайной,
я бродил по земле.
Сколько грусти обрёл
я в своих размышленьях!
Сколько ярких надежд
я
