замыкает
исписанный временем
круг.
Мысли в бессменном походе.
Ждут воплощенья!
Мы стоим под луной.
Твоя талия звонче бокала.
Льётся безмолвия песня.
«Вечер спускается с крыш…»
Вечер спускается
с крыш.
Розовый полог заката,
аукнув,
упал
на горячие
сонные долы.
Прячется в тенях,
кого-то к себе подзывая,
робкая тишь.
Вздрогнул
стареющий
тополь,
лист обронив,
заране
бодрящей прохлады пугаясь.
Сны золотые
себе подложив в изголовье,
стынет луна —
думает
вечную
думу.
Мы с вами слишком долго не мужали
и до конца не знаем, как стары;
когда по-детски пели и смеялись, —
уж мы не вспоминаем той поры.
Мы слишком много потеряли сразу:
наш ум, ещё нестойкий, охладел.
И юности порыв без пользы пролетел,
уйдя из памяти и став пустою фразой.
И всё ж горит пока над нами луч надежды…
Но нам уж не сменить своей одежды:
она навек негодованье скрыла,
с которым мы теперь клянём земное зло.
Безвременья бесчувственная сила
с крутой скалы нас бросила на дно.
«Слепая мысль не различит подвоха…»
Слепая мысль не различит подвоха.
Не торопи того, что и само падёт.
Не ставь отметин на чужой дороге,
и то, что горячо, не складывай на лёд.
В себя гляди почаще, понастырней.
Живи один, и не кляни других.
Покуда едешь трактом пересыльным,
не вдохновляй себя и не насилуй стих.
У сердца подзайми расположенья
к бездомному, глухому, дураку.
Не клянчь табак; не требуй пояснений,
когда зарплату отдаёшь врагу.
Заметь: в земле ни дня, ни ночи нету:
получишь их, лишь сотворив разлом.
Корявисто предчувствие рассвета,
когда раздумий много об одном.
Не отвергай ни призраков, ни чёрта.
Согрей талант в космическом бреду,
и с явным удовольствием отторгни
себя, вползавшего в болотную узду.
Придёт напасть – не ври себе и миру.
На благодать не отвечай зараз.
И если у истории в пунктире
тебе не быть, —
не обессудь и нас.
В тайном раздумье
повисла
симфония
ночи.
Пахнет земля.
Тополь стоит
в напряженьи
упругом.
Тихо плывут облака.
В блеске холодном
застыли
далёкие
горы.
Синие звёзды
смеются
и чертят узоры
в неярких
усталых
мирах.
И ещё долго
навстречу рассвету
не выпорхнут
сонные звуки
из голубого
безмолвия.
В унылостях растраченные годы
не потревожат чувств
сухим воспоминанием.
Где было глубоко, образовались броды.
Каскад надежд утих,
и чувственность иная,
пройдя через барьер
пространственных вериг,
теперь восцарствует,
былое изгоняя.
В хозяйственный экстаз
вонзив свои права,
она сопернице дала отказ в пороге.
Где отцвели цветы, лишь шелестит трава.
То счастье, что хоть редко
но бурлило и сверкало,
уведено под тень, —
река с другим значеньем:
в пологих берегах она бредёт устало.
Ни темнее, ни светлее
краски неба – там и тут.
Сердце тихо пламенеет,
вдохновенья грея суть.
Ясен ум; одна, прямая
мысль – что движется к строке.
Ты её полюбишь, зная:
в ней – судьбы твоей разбег.
Тонким волосом растянешь
миг, когда сквозь блёстки рифм
в очертаньях угадаешь
и запомнишь новый стих.
Мне не странно и не дико
в этом мире многоликом.
Я – над гребнем, у стремнины,
где, как следствию с причиной,
возникающим заботам
в направлении к субботам
не дано тащиться врозь
под расчёт скупой и мнимый,
полагаясь на авось;
здесь – всему свой бег и срок,
перемен порядок – строг,
а желанья – исполнимы.
Тут я весь; тут мой порог;
тут моя, своя граница,
мой рубеж для возвышенья
в чутких снах и продвиженьях
к яви, скрытой в заблужденьях;
край под месяцем искрится;
в нём легко преобразиться
и раздумьям, и душе,
коль в разбросе те уже.
Мной исхожены дороги —
те, что длинны иль старинны,
коротки, узки, извивны,
те, которым вышли сроки,
также те, что завсегда
всех заводят не туда,
где ещё, бывает, живы,
бродят идолы картинно,
жить пытаясь под залог
тем, что я – никак не смог;
мне казалось: те пути
держат волю взаперти.
Продвигаясь на вершину,
сам себя я превозмог.
Мне судьба упёрта в спину;
предо мной простор – в облог;
знак на нём посередине
в виде шлема из былины,
что совсем забыта ныне,
как и то, что в ней —
урок.
Я не скрылся и не ранен,
не потерянный в тумане,
никому не задолжал,
не окончен, не пропал,
не свечусь и не грущу,
в чуждый дом не возвращусь,
вражью блажь —
ему ж прощу.
Мне дерзанье – как награда.
Миражами я обкатан;
на своей земле – чужой,
на чужой же – сам не свой.
Нет на мне худых отметин;
ярких красок тоже нет.
Как я жил, я не заметил.
Ту, что ждал, ещё не встретил.
Ту, что встретил, не отверг.
Мне в низинах дела нет.
Я не злобен, не удал.
Тем доволен, что искал,
чувствами иль только глазом
суть угадывая разом.
Далеко отсель до бога;
чёрт мне также не в подмогу.
Я помечен под звездой
незаметной, не тоскливой,
не чудной, не прихотливой;
луч её всегда со мной.
Ни с волхвом,
ни с волчьим братом
мне встречаться нет охоты;
в небо вшит – без позолоты,
в прошлом ангел не крылатый,
сбережённый от заклятий,
с трезвой, ясной головой,
я теперь свою удачу
по-пустому уж не трачу,
и в итоге это значит
как прекрасно жить иначе —
над мирскою суетой
да в ладу —
с самим собой.
Исповедь кота, живущего в квартире
Приляг ещё поспать,
мой чёрный хвост.
Такой же я скруглён
как и раскос.
Легко устать от дел
бросаясь в край.
А взгляд в расщелину —
одна игра.
Не уничтожится
ничто своё.
Как перевёрнуто
житьё-бытьё!
Кто я?
