львами и реками, рыбаки соревнуются в размере связок выловленной рыбы, улыбаются оливковоглазые девушки, расцветают лотосы. Тонкость птиц и листьев поддерживает тонкость стенок кувшинов. Тяжесть пятнистых коров даёт устойчивость огромным пифосам для зерна. На прямоугольных пеналообразных сосудах с одной стороны выгнулись дельфины, с другой антилопы – скорость моря и скорость суши. На других таких же – ласточки, скорость воздуха. Кувшин-девушка с серёжками, ожерельем и грудью, пьющий из горлышка целует её.
Они уплыли от падающего острова, оставив в кувшинах зерно и оливки, оставив мягкие кровати из кожаных ремней на деревянных рамах, положив под порог золотого козлика, чтобы тот попробовал все-таки сберечь дом. Уплыли, оставив нас искать их след. Город без них стал цвета сумерек – может быть, ждёт тех, кто так же свободен. Тепло откопано из-под пепла – кто продолжит?
Рядом скала раскрывается старой кровью, стекающей слоями в кипящее море. Горечь воды, сбежавшей от внутреннего огня – так что рыбка выпрыгивает из крана. Камень порой становится сотами, щепками трухлявого дерева. Камень цвета тумана умеет плавать. В лужицах греются на солнце лучащиеся довольством морские ежи с пузырьками воздуха на иглах.
Жизнь в присутствии вертикалей. Мимо пневматического центра католиков. Растущие кое-где из камня дозорные башни принимают его цвет. Они не жизнь – только ее защита. Они оживают, разваливаясь.
Черный магнитный песок залезает в замки. Там бросаться в волну, успеть пробежать прибой. Остров напоминает, что земля – рана и потеря. Что жизнь балансирует на головокружительной высоте. Рядом с тем, что видно и недосягаемо. И надо двигаться по острову быстрее, чтобы не потерять друг друга, и чтобы от тебя не увезли рюкзак. Возвращаться сюда в далеких местах продолжая.
Потому что мы неизвестно кто неизвестно где.
Греки считали чётные числа женскими, нечётные мужскими.
– Тут в Риме слишком много зданий никакого времени, и от этого голова не в порядке. Фасад Санта Мария Арачели – пустая серая стена благородных очертаний на фоне голубого неба, к ней поднимаешься по длинной лестнице, сживаешься с ней, поворачиваешь дверь – и по глазам ударяет золотая истерика барокко, и надо перестроиться за секунду в дверях. Театро Марчелло – с одной стороны полукруглые галереи арок, вроде Колизея, только белые, известняковые, древнее. С другой – башни и контрфорсы, что-то средневековое. И там свет горит. Это квартиры. Как жить в квартире, которой две тысячи лет? и где что только не происходило? Рядом – более новое здание, и не понять, когда старые колонны были в него встроены. В императорские времена? В средние века? Иногда они кажутся нарисованными на ровном фоне стены. Церковь Сан Никколо – девятый век, кажется? Боковые стены – колоннады античных храмов с заложенными проёмами между колоннами, причем в левой и правой стене колонны разные, похоже, строили в пространстве между двумя храмами. А колонны в рядах, разделяющих нефы церкви, вообще все разные, даже по цвету, от зеленоватого до коричневого. Собирали из античных построек то, что под руку подвернётся. На форуме – храм времен Антонинов, в колоннаду встроен барочный фасад, получилась церковь Сан-Лоренцо – вот какого она времени? Дом вроде не очень старый с виду – а в стену вделаны колонна и кусок римского храма. Вначале это интересно, потом теряешься. Чудовища Эмпедокла. Тридцать пятое мартобря. Завтра может оказаться пятый день до мартовских календ восьмого года правления Тиберия. А послезавтра понтификат Бенедикта XIV. На пьяцца ди Пьетро храм второго века встроен в дом века семнадцатого. А в одном из окон светится компьютер. Сан Клементе – дом первого века, митраистский храм второго века, церковь четвёртого века. У Св. Сусанны – фонтан, там вполне древнеримские львы на плитах с иероглифическими египетскими надписями, а в арке – Моисей рогатый. Глухая стена явно средневекового дома с контрфорсами – и в ней маленькое окошечко, и в окне цветок. В церкви в Трастевере в стену вмонтированы древние христианские надписи – еще с голубями и рыбами. А церковь сама не новая, века двенадцатого. На мосту Номентано ниша с Девой Марией – сколько она там стоит – тысячу лет? Вообще везде какие-то стены и развалины, непонятно какого времени. Кое-где и сейчас живут в нераскопанных древнеримских развалинах. Какой-то грот – то есть полузасыпанная арка – и у неё белье на веревке сушится. Но ведь и папа так же. Приспособил мавзолей Адриана под замок Св. Ангела. Начали это, впрочем, не римляне. Соблазнительная грудь царицы Арсинои, стоящей возле царя-фараона Птолемея. Шизофрения египетских поз и одежд у статуй греческого типа. Александрия…
– Так это Джанкой?
– Газоперерабатывающий завод, памятник героям.
– Поехали отсюда.
Ты мне ты, и я тебе тоже ты.
Не помощник – подснежник. Колокол вечера, бархатная подземная стрела. К южным склонам, пустым местам, где жёлтые звездочки – встреча. Травяная змея не выползет в снег, другая оставит следы – поднимая белую колонну до завтрашнего солнца, до послезавтрашнего дождя – собиравшие пальцы или перья крыльев?
Не помощник подснежник, сон травы, трава твоего сна, английская лилия скал. Мне разгадывать твою усталость, догонять речью, находить в головной боли. Ничего не предусмотрено, начинается заново каждый раз. Сядь и пиши, что хочешь – просто? Говоря не к тебе тебе.
Не помощник, подснежник, мнимая цель пути, ранняя редкость поиска, точка встречи взглядов. Место для зова, пух, окликающий пушок кожи, пятидневный рай на иголках, напоминание о шагах, первый завтрак шмеля, небо, зацепившее пустую ещё землю.
Иногда хочется не быть. Быть интересно, но устаёшь очень.
– Пенелопа вообще не знала, жив Одиссей или нет. Представь себе, что он с каждого острова ей e-mail отправляет. Цирцею описывает или остров Гелиоса. А она с ним советуется, какую пряжу делать. Так что давай все решительные действия (избиение женихов и так далее) оставим до моего возвращения.
– Каких женихов? За что? И кто их будет избивать? Ты? А если они – тебя? Не рисковал бы ты так! И потом, кто ж знает, может, эти женихи твоим подругам теперь больше подходят, чем неизвестно где мотающийся Одиссей?
– Это Одиссей неизвестно где мотался – и все равно подошёл – а я известно где.
– Но то, что он Пенелопе подошёл, это ещё неизвестно чья заслуга. Может, это Пенелопа его согласилась принять.
– Одиссей наверняка за двадцать лет очень сильно изменился, и она согласилась с ним таким, хотя это уже не
