можно смотреть в небо.
Гора поднимается над собором так, что он кажется переходящим в пещеру. Колонны еще цветут, и вращается окно, но рука, зажав крест, одеревенела навсегда, неспособная открыться. Стена дворца стала аркой на улице, так что и не понять, с какой стороны был дворец. Люди не договорятся, какое имя у одной и той же улицы. Обломанный минарет гигантской печной трубой. Неспособность к радости тоже ломает.
Стебли жёлтых цветов обходятся без листьев. Дерево обнимает залив высохшими ветвями. Окно разрушенной стены – хорошая рама для неба и гор. Деревья становятся мачтами и приобретают подвижность, не теряя стремления вверх. Библиотека собирает морские узлы и прозрачные стулья. Крепость, поднятая волнами скал, прячет цветы и модели кораблей. Собака важно идет с батоном в зубах – посчастливилось утащить? послана хозяином за хлебом? Радость всегда сваливается ниоткуда, даже когда к ней идешь. Разливается и заливает. Вода с латинской надписью или арабской вязью над трубой – та же вода, сверкающая, дарящая. Пришедшая с гор по аркам. Бьющая в ладони и мельничные колёса. Во что не можешь поверить – что, несомненно, здесь.
Крепость раскрытого полдня. Ступень дальше. Горы занавесами для гор. За горами всегда есть что-то еще. И за морями. И за радостью. Профили заокеанских городов с небоскребами отпечатались в бетоне у мостика. Солнце быстро убегает, и надо успеть поймать закат над морской пеной в переходе от сиреневого к светло-серому – а потом успеть выйти из каменной путаницы, пока помогает свет. Отсюда везут соль, потому что здесь она более солёная. Кладбища полны могил Первой и Второй мировой. Слишком многое может помешать. Но крепость на верхушке горы говорит «пусть».
ТРИ ТРИ (КОЛОМНА, КАЛУГА, УФА)
Застрявшей шатровой тишиной, тоже всё то же забором, пусть голубым, кругами, сжатыми в квадраты, крепостной стеной, ставшей оградой парка. Окна, зашитые жестью во всю промышленную высоту. Так внутри стен исчезают дома. Футболистам не выиграть не проиграть огородникам.
Бумажными башнями по траве, глухотой колоколен, древним ружьём на площадь, пустым платьем на пустой кровати, толщиной пояснений. Радостью недолгой подделки, пыткой стрельцов в очках. Съехавшись ленточками, нитками кукольных волос, красной свистопляской. Прошлое не ухватить одеждой, не укрыться в деревне ручного полотна, кожи кузнечных мехов. Не отделаться лисьим хвостом на шапке всадника на берегу. Кремлёвским житьем тишь да гладь дальше улицы не знают, да только охотников нету. Поворотом тяжелых барж, двадцатилитровыми бутылями, не работает, вообще не работает.
Но глина настоящая, и круг не останавливается, и пальцы объясняют. Готовясь к огню, что выбирают лица. Потому что внутри стены ступени пятью ярусами праздника в лесах. Солнцем, встающим из окна, кошкой по сгибу жести, белым между красного. Склонив голову, с веточкой в руке.
Там где никто. Придавленный названием тяжёлой рыбы. Лишь срезавший угол для двери. Печным отверстием народный промысел божий. Керамикой в рамках, пустой травой внутри рядов, спуском до уплывшего моста по лестнице в окно чинить ботинок. Козерогопегасы держат копытами свернутый пожарный шланг. Колонны под фронтоном вернулись в стволы деревьев. Другие колонны попрятались на заднем дворе. Зеленью линий не спастись. Новый дом выдержит, только если его волосы взъерошены.
Свиньи бутылок, лебеди автопокрышек. Цементному петуху не взлететь, лиса не скрывает железный штырь в голове. Вздутыми промежутками окон, зубастыми карнизами, выставив чердак бочкой, не произойти. Каменные цветы спрятались за листья.
Деревья поймали скрипичные ключи. Аркой против арки. Улицей всех революций – будущих тоже. Самый старый камень – мост. Кошки, кошки, свесив лапы, в тени машин, цепляя хвостом, встречаясь в траве, игнорируя. Ящерица перекусывает дужку замка. Ниша в конце галереи пуста во весь круг. И качается тропинка в небе.
Вздох, он же три шурупа. Пытаясь со входа обмануть летающей тарелкой. Убегая на холм от реки, обороняясь от нее битыми бутылками, грозя пространству нагайкой. Банковым стеклом вместо неба. Бетоном над старым кирпичом. Гнать покосившуюся память – глазурь и тесьма тоже сгодятся. Пусть туда ещё тянется газовая труба, качается насквозь веранда, и висят рубашки. Город куница основала, но денег не даст.
Гостеприимство лепешки не останется, вымахав в домну на площади. Живой фарш. Двухэтажной подковой. Зубчатым небом деревянных пуговиц, пришитых над окном крест-накрест. Рядами провалов университета. Гладкой плиткой конгрессов, железными ластами. Превращая ворота в мечеть, тропинку в церковь. В три слоя задержанными, выпавшими деревянными лучами. Не пробить.
Почему бы не протереть? Простор втекает прозрачностью, голубой улыбкой стены. Лицом к лицу. Выходя из фасада неравновесием черных углов, из трубы сороконожкой. Карта забыта, на горизонте романская колокольня. Жёсткая кровь гранита продолжает течь, поднимая белые грани тюльпанов. В сумке пещерное вино, в туманном фонтане птица. Потому что везде.
Остров провалился в себя – и поднялся ветром в паруса и крылья мельниц. Ветер такой, что виноград не поднимается старинной битвой, а скручивается на земле. Выпущенный из рук листок долго летает над волнами. Внутри круглого острова круглое море со своим островом в середине. Остров запасся красками, бухты по цвету – красная, белая, чёрная. Бухты, стены которых слишком высоки для кораблей. Голубой вверху и вокруг. И цветы любят ветер. Колкость кустов кружит голову чабрецом. Остров вспоминает огнем в сердцевине, дающим жёлтую едкость воде.
Белые паруса домов. Жизнь – тонкая белая плёнка на гребне полос зелёного, коричневого, серого, красного камня. Облако, зацепившееся за гребень, распластавшееся по нему, ненадолго прилегшее отдохнуть. Закруглённостью крыш и лестниц против острых граней скал. Голубые проёмы дверей и окон – встреча неба и моря. Почти всегда идешь над путаницей крыш. Нет плоскостей, путь всегда вверх или вниз. Всякая улица лестница. Церковь уходит внутрь скалы, кресты нарисованы над входами на камне.
Дверь уводит с улицы в воздух. Дома смотрят в трехсотметровый провал. Море, которое совсем рядом, до которого не добраться. Камень создал ступени, но для человека они слишком велики. Спускаясь все ниже и ниже, мимо кашляющих куропаток, доходишь до утюгообразной скалы – и оказывается, что и не спустился почти, ниже её еще церковь, а море почти все так же далеко.
Снаружи – медленный подъем из волн, где устроился город трехэтажных домов из тесаного белого камня и маленьких треугольных площадей. Ни дворца, ни храмов – жители слишком подвижны, чтобы служить царю или богам. Играющие, вставшие на голову или перевернувшиеся на спину дельфины – лучшее основание для дара высшим силам. На тепле фресок корабли возвращаются домой из плавания в землю со
