Афанасий Фет - Вечерние огни

Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер.
Только в мире и есть, что лучистый
4 Детски задумчивый взор,
Только в мире и есть, что душистый
Милой головки убор.
Только в мире и есть этот чистый,
8 Влево бегущий пробор.

Солнце садится, и ветер утихнул летучий,
Нет и следа тех огнями пронизанных туч;
Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий,
4 Всю эту степь озаривший и гаснущий луч.
Солнца уж нет, нет и дня неустанных стремлений,
Только закат будет долго чуть зримо гореть;
О, если б небо судило без тяжких томлений
8 Так же и мне, оглянувшись на жизнь, умереть.

Не воскормлен ты пищей нежной,
Не унесен к зиме в тепло,
И каждый час рукой прилежной
4 Твое не холено крыло.

Там, над скалой, вблизи лазури,
На умирающем дубу,
Ты с первых дней изведал бури
8 И с ураганами борьбу.

Дразнили молодую силу
И зной, и голод, и гроза,
И восходящему светилу
12 Глядел ты за море в глаза.

Зато, когда пора приспела,
С гнезда ты крылья распустил
И, взмахам их доверясь смело,
16 Ширяясь, по небу поплыл.

Сад весь в цвету,
Вечер в огне,
Так освежительно-радостно мне;
Вот я стою,
Вот я иду,
6 Словно таинственной речи я жду.

Эта заря,
Эта весна
Так непостижна, зато так ясна!
Счастья ли полн,
Плачу ли я,
12 Ты благодатная тайна моя.

Не вижу ни красы души твоей нетленной,
Ни пышных локонов, ни ласковых очей,
Помимо я гляжу на жребий отдаленный
4 И слышу приговор безжалостных людей.

И только чувствую, что ты вот тут — со мною,
Со мной! — и молодость, и суетную честь,
И все, чем я дышал, — блаженною мечтою
8 Лечу к твоим ногам младенческим принесть.

Страницы милые опять персты раскрыли;
Я снова умилен и трепетать готов,
Чтоб ветер иль рука чужая не сронили
4 Засохших, одному мне ведомых цветов.

О, как ничтожно все! От жертвы жизни целой,
От этих пылких жертв и подвигов святых
Лишь тайная тоска в душе осиротелой,
8 Да тени бледные у лепестков сухих.

Но ими дорожит мое воспоминанье;
Без них все прошлое — один жестокий бред,
Без них один укор, без них одно терзанье,
12 И нет прощения, и примиренья нет.

Еще одно забывчивое слово.
Еще один случайный полувздох,
И тосковать я сердцем стану снова
4 И буду я опять у этих ног.

Душа дрожит, готова вспыхнуть чище,
Хотя давно угас весенний день,
И при луне на жизненном кладбище
8 Страшна и ночь, и собственная тень.

Мой прах уснет, забытый и холодный,
А для тебя настанет жизни май;
О, хоть на миг душою благородной
4 Тогда стихам, звучавшим мне, внимай.

И вдумчивым и чутким сердцем девы
Безумных снов волненья ты поймешь,
И от чего в дрожащие напевы
8 Я уходил — и ты за мной уйдешь.

Приветами, встающими из гроба,
Сердечных тайн бессмертье ты проверь.
Вневременной повеем жизнью оба,
12 И ты и я мы встретимся: теперь.

Кровию сердца пишу я к тебе эти строки,
Видно, разлуки обоим несносны уроки,
Видно, больному напрасно к свободе стремиться,
Видно, к давно прожитому нельзя воротиться,
Видно, во всем, что питало горячку недуга,
6 Легче и слаще вблизи упрекать нам друг друга.

Ныне первый мы слышали гром,
Вот повеяло сразу теплом.
И пришло мне на память сейчас,
4 Как вчера ты измучила нас.
Целый день, холодна и бледна,
Ты сидела безмолвно одна;
Вдруг ты встала, ко мне подошла
8 И сказала, что все поняла:
Что напрасно жалеть о былом,
Что нам тесно и тяжко вдвоем,
Что любви затерялась стезя,
12 Что так жить, что дышать так нельзя,
Что ты хочешь, — решилась, — и вдруг
Разразился весенний недуг,
И, забывши о грозных словах,
16 Ты растаяла в жарких слезах.

Глупый перепел, гляди-ко,
Рядом тут живет синичка;
Как с железной клеткой тихо
4 И умно сжилася птичка.

Все ты рвешься на свободу,
Головой толкаясь в клетку,
Вот на место стен железных
8 Натянули туго сетку.

Уж давно поет синичка,
Не страшась железных игол,
Ты же все не на свободе,
12 Только лысину напрыгал.

Молятся звезды, мерцают и рдеют,
Молится месяц, плывя по лазури,
Легкие тучки, свиваясь, не смеют
4 С темной земли к ним притягивать бури.

Видны им наши томленья и горе,
Видны страстей неподсильные битвы,
Слезы в алмазном трепещут их взоре,
8 Все же безмолвно горят их молитвы.

Ангел, и лев, и телец, и орел, —
Все шестикрылые держут престол,
А над престолом, над тем, кто сидит,
4 Радуга ярким смарагдом горит.
Молнии с громом по небу летят,
И раздается из них: свят, свят, свят.
Вот проносящийся ангел трубит,
8 С треском звезда к нам на землю летит,
Землю прошибла до бездны глухой,
Вырвался дым, как из печи большой.
Медными крыльями грозно стуча,
12 Вышла из дыма с коня саранча,
Львиные зубы, коса как у жен,
Хвост скорпионовым жалом снабжен.
Царь ее гордой сияет красой,
16 То Аваддон, ангел бездны земной.
Будут терзать вас и жалить, — и вот
Смерть призовете, и смерть не придет;
Пусть же изведает всякая плоть,
20 Что испытания хочет господь.

Как солнце вешнее сияя,
В лучах недаром ты взошел
Во дни живительного мая
4 На прародительский престол.

Горит алмаз, блестят короны,
И вкруг соборов и дворца,
Как юных листьев миллионы,
8 Обращены к тебе сердца.

О, будь благословен сторицей
Над миром, Русью и Москвой,
И богоданной багряницей
12 От искушений нас укрой!

I
Гляжу на вас я, умница моя,
Как на своем болезненном вы ложе
Откинулись, раздумие тая,
А против вас, со сказочником схоже,
И бормочу и вспоминаю я
О временах, как был я молод тоже;
Когда не так казалась жизнь пуста,
8 И просятся октавы на уста.

II

Я был студентом. Жили мы вдвоем
С товарищем московским, в антресоле
Родителей его. Их старый дом
Стоял близь сада, на Девичьем поле.
Нас старики любили и во всем
Предоставляли жить по нашей воле. —
Лишь наверху; когда ж сходили вниз,
16 Быть скромными, таков наш был девиз.

III

Нельзя сказать, чтоб тяжкие грехи
Нас удручали. Он долбил тетрадки
Да Гегеля читал; а я стихи
Кропал; стихи не выходили гладки.
Но, боже мой, как много чепухи
Болтали мы; как нам казались сладки
Поэты, нас затронувшие, все:
24 И Лермонтов, и Байрон, и Мюссе.

IV

И был ли я рассеян от природы
Или застенчив, не могу сказать,
Но к женщинам не льнул я в эти годы,
Его ж и Гегель сам не мог унять;
Чуть женщины — лишь не совсем уроды —
Глядишь, влюблен, уже влюблен опять.
На лекции идем, — бранюсь я вволю.
32 А он вприпрыжку по пустому полю.

V

По праздникам езжали к старикам
Различные почтительные лица
Из сослуживцев старых и их дам,
Бывала также томная девица
Из институтских. По ее словам,
Был Ламартин всех ярче, как денница;
Две девочки, — и ту, что побледней,
40 Звала хозяйка крестницей своей.

VI

Свершали годы свой обычный круг,
Гамлет-Мочалов сотрясал нас бурно,
На фортепьянах игрывал мой друг,
Певала Лиза, — и подчас недурно —
И уходила под вечер. — Но вдруг
Судьбы встряхнулась роковая урна.
— "Вы слышали? А я от них самих.
48 Ведь к Лизаньке присватался жених!

VII

Не говорят худого про него,
С имением, хоть небольшого чину;
У генерала служит своего,
Ведет себя как должно дворянину:
Ни гадких карт, ни прочего чего. —
Серебряную подарю корзину
Я ей свою большую. — Что ж мне дать?
56 Я крестная, а не родная мать".

VIII

Жених! жених! Коляска под крыльцом.
Отец и дочка входят с офицером. —
Не вышел ростом, не красив лицом,
Но мог бы быть товарищам примером:
Весь раздушен, хохол торчит вихром,
Торчат усы изысканным манером,
И воротник как жар, и белый кант,
64 И сахара белее аксельбант.

IX

"Вот, Лизанька! Бог дал и женишка!
А вы ее, мой милый, берегите,
Ребенок ведь! Немножечко дика,
Неопытна, — на нас уж не взыщите". —
А мне ее отец: "Вы старика
Утешьте, вы и ей не откажите,
Мы с Лизою решились вас просить,
72 С крестовым братом шаферами быть.

X

Ты, Лизанька, уж попроси сама,
Вы, кажется, друг другу не чужие,
Старинной дружбой связаны дома,
А с крестным братом даже и родные".
— "Я вас прошу". — "Ах, боже, дела тьма.
Пора и дальше, люди молодые,
И к тетушке мне нужно вас завесть. —
80 Так по рукам?" — "Благодарю за честь".

XI

Горит огнями весь иконостас,
Хрустальное блестит паникадило
И дьякона за хором слышен бас…
Она стоит и веки опустила,
Но так бледна, что поражает глаз;
Испугана ль она иль загрустила?
Мы стали цепью все, чтобы народ
88 На наших дам не налезал вперед.

XII

"Где ж мой платок? — старик воскликнул наш, —
Дай мне хоть свой; отдам тебе на бале.
Что возишься! да скоро ли подашь?
Ну дайте вы, хоть вы бы отыскали".
— "Да не найду". — "Вот завели cache-cache!"
— "И у меня! и у меня украли!" —
"Обчистили? Народец-то каков!" —
96 Вся наша цепь без носовых платков.

XIII

Стою да мельком на нее взгляну;
Знать, от свечей ей томно, — от угара.
И жалко, жалко мне ее одну,
Но жалко тож индейского фуляра. —
"А не такую бы ему жену. —
Пожалуй, что она ему не пара". —
Вот повели кругом их наконец,
104 И я топчусь, держа над ней венец.

XIV

Все кончено. Пустеет божий храм. —
Подробностей уж не припомню дале,
Но помню, что с товарищем я там,
У них в дому, на свадебном их бале,
Стою в гостиной полусветлой сам,
А музыка гремит, и танцы в зале,
Не знаю, что сказать, а предо мной
112 Давнишняя подруга молодой.

XV

"Пойдемте вальс! Вы не хотите? Нет?
Но вы должны, — ведь я вознегодую…
Вы сердитесь за давешний ответ?"
— "Я не сержусь; я просто не танцую". —
"Ну дайте ж руку! ссориться не след. —
Та к сердцу ближе. — Руку ту, — другую".
И без перчатки стала хлопотать,
120 Чтобы с моей руки перчатку снять.

XVI

Но тут товарищ мой влетает в дверь:
"Вот где они! Куда запропастились.
Вас кавалер, как разъяренный зверь,
Повсюду ищет. — Вы б поторопились.
Да ты-то что? Не кисни хоть теперь,
Ступай за мной; там словно взбеленились".
— "Нет, уж уволь. Тебе оно под стать,
128 Ты по полю давно привык плясать". —

XVII

Вот грянула мазурка. — Я гляжу,
Как королева средневековая,
Вся в бархате, туда, где я сижу,
Сама идет поспешно молодая
И говорит: "Пойдемте, я прошу
Вас на мазурку". Голову склоняя,
Я подал руку. Входим, стульев шум,
136 И музыка гремит свое рум-рум.

XVIII

— "Вы, кажется, не в духе". — "Я? Ничуть,
Напротив, я повеселиться рада
В последний раз". — И молодая грудь
Дохнула жарко. — "Мне движенья надо:
Без устали помчимся! отдохнуть
Успею после там, в гортани ада".
— "Да что вы говорите?" — "Верьте мне,
144 Я не в бреду, и я в своем уме.

XIX

А хоть в бреду, безгрешен этот бред!
Несчастию не я теперь виною,
И говорить о нем уже не след;
Умру и тайны этой не открою.
Тут маменька, виновница всех бед,
Распорядиться ей хотелось мною.
Я поддалась, — всю жизнь свою сгубя. —
152 Я влюблена давно!" — "В кого?" — "В тебя!"

XX

И мы неслись под пламенные звуки,
И, боже мой! как дивно хороша
Она была! И крепко наши руки
Сжимались, — и навстречу к ней душа
Моя неслась в томленье новой муки.
"И я тебя люблю! — едва дыша,
Я повторял. — Что нам людская злоба!
160 Взгляни в глаза мне: твой, — я твой до гроба!"

XXI

Что было дальше, трудно говорить
И совестно. Пришлось нам поневоле
С товарищем усерднее ходить
В дом, где бывали редко мы дотоле.
Тот все вином старался угостить;
Пьешь, и душа сжимается от боли,
Да к всенощной спешишь, чтоб как-нибудь
168 Хоть издали разок еще взглянуть.

XXII

О, сладкий, нам знакомый шорох платья
Любимой женщины, о, как ты мил!
Где б мог ему подобие прибрать я
Из радостей земных? Весь сердца пыл
К нему летит, раскинувши объятья.
Я в нем расцвет какой-то находил.
Но в двадцать лет, как несказанно-дорог
176 Красноречивый, легкий этот шорох!

XXIII

Любить всегда отрадно, но писать —
Такая страсть у любящих к чему же?
Ведь это прямо дело выдавать,
И ничего не выдумаешь хуже.
Казалось бы, ну как не помышлять
О брате, об отце или о муже?
В затмении влюбленные умы,
184 И ревностно писали тоже мы.

XXIV

Я помню живо, в самый Новый год
Она мне пишет: "Я одна скучаю,
Муж едет в клуб; я выйду из ворот,
Одетая крестьянкою, и к чаю
Приду к тебе. Коль спросит ваш народ,
Вели сказать, что из родного краю
Зашла к тебе кормилицына дочь. —
192 Укутаюсь — и не заметят в ночь".

XXV

С товарищем переглянулись мы;
Хотя не очень прытки были сами,
Но видим ясно: этой кутерьмы
И бабушка не разведет бобами.
Практические подлинно умы!
Нашли исход! Рядиться мужиками.
Голубушка! Я звать ее не мог;
200 Я не себя, — ее я поберег.

XXVI

А время шло. Кто любит так, не знает,
Чего он ждет, чем мысль его кипит.
Спросите вы у дома, что пылает:
Чего он ждет? Не ждет он, а горит,
И темный дым весь искрами мелькает
Над ним, а он весь пышет и стоит.
Надолго ли огни и искры эти?
208 — Надолго ли? — Надолго ль все на свете?

XXVII

Однажды мы сидели наверху
С товарищем, витая в думах нежных, —
Вдруг горничная. — Весь платок в снегу.
Лицо у ней бледнее хлопьев снежных. —
— "Да что ты?" — "Все пропало! Быть греху;
Все письма отыскал он в нотах прежних,
Да как пошел, — в столах, в шкапах, в трюмо
216 И в туфлях даже, глядь, — сидит письмо.

XXVIII

Под крик его и гам тут горьких слез
Из девичьей я слышала немало.
Не треснул ли ее, проклятый пес!
Он сам ушел. В испуге написала
Вам тут она. — Не помню, как донес
Меня господь. Ответ я обещала.
Прочтите же; а я пока пойду
224 И за калиткой стану — подожду".

XXIX

Читаю: "Все проведал этот зверь.
С тобою он стреляться, верно, станет;
И если ты убьешь его теперь, —
Тогда, тогда и счастие настанет.
Я верую, ты тоже сердцем верь,
Оно меня, я знаю, не обманет.
Я убегу в деревню за тобой,
232 И там твоею стану я женой.

XXX

А послезавтра в восемь приходи
На монастырь и стань там у забора
И на калитку с улицы гляди,
— Хоть на часок уйду из-под надзора, —
Стой там в тени и терпеливо жди,
Как восемь станет бить, приду я скоро.
Недаром злые видела я сны!
240 Но верь ты мне, мы будем спасены".

XXXI

Без опыта, без денег и без сил,
У чьей груди я мог искать спасенья?
Серебряный я кубок свой схватил,
Что подарила мать мне в день рожденья,
И пенковую трубку, что хранил
В чахле, как редкость, полную значенья;
Был и бинокль туда же приобщен
248 И с репетиром золотой Нортон.

XXXII

Тебе в могилу тихую привет,
Мой старый друг, я, старец, посылаю.
Ты был у нас деканом много лет,
К тебе, бывало, еду и читаю
Я грешные стихи, пускаясь в свет,
И за полночь мы за стаканом чаю
Сидим, вникаем в римского певца…
256 Тебя любил и чтил я как отца!

XXXIII

Зачем всю дрянь к наставнику я вез?
Но лишь вошел, он крикнул мне: "Что с вами?"
Я объяснил, как мог, повеся нос,
И вдруг, как мальчик, залился следами.
Меня он обнял и почти донес
До кресла. Сам он с влажными глазами
И с кроткой речью, полною любви,
264 Стал унимать рыдания мои.

XXXIV

— "Спасти ее!" — я только мог твердить.
"Спасти-то нужно вас; расстроить эту
Безумную попытку. Заложить
Немедленно я прикажу карету…
Инспектора вас в карцер посадить
Я попрошу на месяц по секрету.
Когда своей не жаль вам головы,
272 То хоть ее-то не губите вы".

XXXV

Давно стою, волнуясь, на часах,
И смотрит ярко месяц с тверди синей,
Спит монастырский двор в его лучах,
С церковных крыш блестит колючий иней.
Удастся ли ей вырваться-то? Ах!
И олуха такого быть рабыней!
На колокольне ровно восемь бьет;
280 Вот заскрипел слегка снежок… Идет!

XXXVI

Откинула покров она с чела
И месяц светом лик ей обдал чистый.
Уже моих колен ее пола
Касается своей волной пушистой,
И на плечо ко мне она легла.
И разом круг объял меня душистый;
И молодость, и дрожь, и красота,
288 И в поцелуе замерли уста.

XXXVII

И я ворвался в этот мир цветов.
Волшебный мир живых благоуханий,
Горячих слез и уст, речей без слов,
Мир счастия и пылких упований,
Где как во сне таинственный покров
От нас скрывает всю юдоль терзаний.
Нельзя душой и блекнуть, и цвести, —
296 Я в этот миг не мог сказать "прости".

XXXVIII

А вам не жаль? Чего? спросить бы надо:
Что был я глуп, или что стал умней?
Какая же за это мне награда?
Бывало, точно, и не спишь ночей,
Но сладок был и самый кубок яда.
Зато теперь, чем дальше, тем горчей,
Все те же рельсы и машина та же,
304 И мчит тебя, как чемодан в багаже.

XXXIX

Дня через два хозяйка за столом
Вдруг говорит: "А наши молодые
Уехали — и старики вдвоем
Остались. Он сказал, что там большие
В деревне хлопоты у них. Кругом
Падеж скота, и есть дела другие.
А вы чем сыты, молодой народ,
312 Что капельки вы не берете в рот?"

XL

Затем, затем — настал конец. А вы
Простите, если сказка надоела.
Я скоро сам уехал из Москвы,
И мне писали: Лиза овдовела.
Поздней искал я милостей вдовы,
Но свидеться она не захотела.
Болтали: там… какой-то генерал…
320 А может быть, кто говорил — соврал.