12(11)
А лето, что ж, дойдет до января.
Чтоб Токсово, где снеги воссияли,
Крутило в воздухе холмистом дали
В кружащихся соснах задор беря
Звук пристального циркуля печали,
Березка с висельником, повторя
Отечество нам царское, настали
Другие времена, до фонаря,
До фонаря, от фонаря досюда
Брожу, и жду свидания с тобой
Ночь, что была, бела, моей судьбой
Теперь, увы, лишь(ах!)моя причуда
Уедет вон, во мглу, последний житель.
Покроет снег древа, как победитель.
Покроет снег древа, как победитель.
Затопит снег немолчный моря шум
И в шишке оторвавшийся увидит
Взгляд наркомана медленный свой ум.
В воде плывущий из воды не выйдет
Сказал Демьян, ну что ж, ушицы, кум
И Фока в ужасе заерзал, сидя
И скакуна к порогу подал грум
И впереди просторы с бубенцами,
И призрачные пары под венцами
Не бывшие быть может никогда,
Какие-то сухие господа.
Скажите ей, с визитом Грязь фон Гнидель.
И вот вхожу к тебе, оправив китель.
И вот вхожу к тебе, оправив китель.
И ты мне с локтем на стене молчишь
И рядом пес, как на суде свидетель,
Точнее, сука, кроткая как мышь
Однако ризеншнауцер, не пудель,
Не пидель, рифма точная, – шалишь, —
Ты улыбнешься, что ж ты так, фон Гнидель,
Фон Жупел, фон Засранец, фон Малыш,
Лишенный мужества перед судьбиной,
Москва слезам не верит, дорогой.
Сурово улыбнувшийся мужчина
В ответ вам стукнет костяной ногой
И сухо выдаст кашель, нерешителен,
Как беженец столиц, бомж небожитель.
Как беженец столиц, бомж небожитель.
Алкивиад, собака, взял венок,
Венок померив снял, другой увидел,
Второй надел, и он нам не помог.
Корону мне померить разрешите?
Да отчего ж не спробовать, сынок,
Вороны любят блеск, и вы любите
Сказал мне чей – то тихий шепоток.
И вот я, Ольга, пробую корону,
Напоминая сам себе ворону,
И клювом папиросочку куря,
А лето что ж, дойдет до января,
Покроет снег древа, как победитель,
И вот вхожу к тебе, оправив китель.
И вот вхожу к тебе, оправив китель.
С улыбкой, прорисованной на ять
При этом слове, китежбургский житель
Должен большой свой палец отставлять
И в нос совать вам. Нюхать не хотите?
Так можете дыханье задержать,
Но если меня любите, любите
Обычай мой, и соизвольте знать:
Мой дорогой, вне всяческих приличий,
Мой сахарный, мой пламенный обычай.
Свою родную я с собой лохань
С флэта забрал на родину чужую,
Представлюсь, коль не мил, вас – не держу я,
Сын лейтенанта Шмидта – Срань фон Дрань.
Сын лейтенанта Шмидта – Срань фон Дрань.
Хороший парень, вот те крест на пузе,
Все скажут. Правда ж я хороший, Сань.
Смотри, гвоздика у меня в картузе
Люблю хватать я трепетную лань,
Люблю ей делать дырку на рейтузе,
Вообще – то я – гусар, греби табань,
И исчезай мой парус в кукурузе,
Читаю Ге, и думаю, эге,
Да мы с тобой, Ге, на одной ноге,
А, кстати, Оля, душка, нет ли мидий,
С вином, блин, кайф! Ты ела? Ты пила?
Не убирай, мать, рюмок со стола,
Молдавией обдолбанный Овидий.
Молдавией обдолбанный Овидий.
С утра почешет пенис сквозь трусы,
На молдаван, я, Цезарь, не в обиде,
Но эти мне молдавские носы…
Везде притрется человек к любви – де
Философы сказали. Врали, псы.
Сквозь дверь в себя попробуй, Цезарь, выйди
Попробуй в ону дверь кого впусти,
Впустую, Цезарь, там где Рим – ты Цезарь
А здесь, дай Бог, чтоб стал румынский слесарь,
И починял хозяйкину трубу,
И почивал, быть может, не в гробу
А так, землей засыпанный под брань.
В столицу понаехавшая дрянь.
В столицу понаехавшая дрянь.
На кожаную кепку наезжает,
На пиджин рашн, грязную лохань
Погаными словами наполняет
Мне кожаную кепочку сваргань
Портной, в груди моей шарманка тянет.
Не унывай бескрылый дух, воспрянь
Напейся всклянь, тебе и легче станет,
Тебе же будет лучше, ангелок,
Когда здесь выпьешь водочки глоток
А то, что толку, что не алкоголик,
Ведь ходишь, красноглаз, ей богу, кролик,
Ну, заходите, господа, платите,
То хорошо, что сапоги хоть вытер.
То хорошо, что сапоги хоть вытер.
Хоть пуговиц и нету у рубах
А то ужасно это, волком выть и
Помилуй, Ольга, в грязных сапогах
Гитарой душу мне разбередите —
Так плакала душа моя в ночах
Валяясь у депрессии в ногах
Я ухожу, ребята, извините,
Я ухожу, не понятый пока
У той реки, реки есть берега
Меж гор, лесов, меж гор лесов, лесов
Лесов река закрылась на засов
Об острый угол душу не порань
А то припрусь я хоть в позднять, хоть в рань.
А то припрусь я хоть в позднять, хоть в рань.
Как дома, как привык… не так уж дома
Совсем теперь. Там тоже есть герань.
Но там слегка белеет по другому.
Так было. Отошла эпоха Тань
И вышла Жень. И таньская истома
Сгорела как солома, перестань,
Пойми, ты страшно далеко от дома,
Туда, до дома поезд не идет,
Туда не доплывает пароход,
И там вообще не протекают реки.
Гляди, там предлагают чебуреки.
Небес нет, самолетов… – цену видел?
Звоню, как только телефон завидел[24].
Звоню, как только телефон завидел[25].
Но по делам, но только по делам.
Я, Оля, позвоню, ты не в обиде,
Я только позвоню от вас, мадам.
Мне позвонить. Что? Да. Звоните.
А телефончик можно? Счас, я дам.
Один звоночек только. Подождите
Вы разрешите? Мне кудам? Сюдам?
Хей, мистер, кен ай кол э телефон ринг
Оф коз ю кэн. Энд вер из ит. Джаст хир.
Прости дурной английский мой кумир.
Моя Памир, не сигареты, горы,
Моих привычек между инь и янь.
…И громко говорю: Здорово, Сань!
И громко говорю: Здорово, Сань!
На уличном Московском растабаре
А что попишешь, ведь отколь не глянь,
А мы уже – и далеко – не баре
Мы книжный мир, торгашеская срань,
Господня срань. Елецкий на бульваре
Перчатку Верину поднял. Экран
Мой перевернут донышком в пивбаре
Моргает глубоко внутри меня
Духовный глаз, и здорово слезится,
А я ему, хорош моргать, фигня,
Не лучше ли нам жизнью насладиться,
Звоня туда, где время безвозратно
Здорово, Сань, как сам, ниче? Ну ладно.
Здорово, Сань, как сам, ниче? Ну ладно.
Вот эк уста освоили жаргон
Смех, катарсис, Услышал Эко звон
Об Аристотеле, и сжег халатно
Его трактат комический. Амвон
Хохочущего фарса беспощадно
И истово молитвой увлечен
Пасись, Пегас, мы пишем безлошадно
Иртеньевцы кошмара и греха
Дебилы самолюбоебованья
За нами зигзагует как пиранья
Пластинок древнерусская тоска
И говорит нам в трубку безотрадно
Как там? Как здесь? А че? Ниче. Прохладно.
Как там? Как здесь? А че? Ниче. Прохладно.
Из языка мы выморозки пьем
Бутылку языка в ларьке берем
С названьем «Новый Свет» – читать приятно
Откроем морозилку и невнятно
Шипящую бутылку сунем в лед
И выдержим, и вытащим обратно
Замерзло, но не все, и сохнет рот
Открой, налей жаргону, отморозок,
Из языка так крепок выморозок,
Что бьет в глаза и крутит вялый дух,
А то душа опухла с оплеух
И человек промолвил человеку:
Че ты купил? Какого, блин, Сенеку?
Че ты купил? Какого, блин, Сенеку?
Опять издал его, какой бандит
Так человек промолвил человеку
По телефону, что ж, не повредит
Немного философии и зеку
Лечить в его душе тромбофлебит
Хлоп хлоп по сапогу, подобно стеку
Журавль летит, а девушка родит.
Журавль летит, а девушка рожает.
Бандит, продав Сенеку, наезжает
На тех, кто расплатиться не горазд
И говорит ему – ты педераст.
И предо мной идет этап по снегу.
Античка. Снова Грека через реку.
Античка. Снова Грека через реку.
Приехал чай хлебать, поскольку зван
Он был к болгарам, просвещать славян,
Чтобы славяне впали в ногу веку,
Заросшему давненько бородой
В котором место было печенегу
А нынче Заболоцкий… козодой
И лес пустой и вся любовь – лишь снегу
И Золушки тряпичный башмачок
Забыт за той хрустальною туфлею,
А я любил – то лишь его не скрою,
Когда за ней подсматривал соседский
Чумазый мальчик, выросший без детской.
И ржет своим остротам дурачок.
И ржет своим остротам дурачок.
Разбитой рожей. Боинги летают.
Снежинки упадают и не тают
На Золушкин тряпичный башмачок.
И фетишем в душе он расцветает
К нему бежит душа моя, и, ох,
И говорит и к сердцу прижимает,
Конечно, я не принц, и я не Бог,
Не янки – дудл, но верить я умею.
И верю я, что не расстался с нею.
Мила мне тыква, бывшая вчера,
Все крысами глядят мне кучера
И в ужасе седеет мой висок.
Прости, что этот стих был прост, как чох.
