209
Чтобы медведь пришел к порогу
Чтобы медведь пришел к порогу
И щука выплыла на зов,
Словите ворона-тревогу
В тенета солнечных стихов.
Не бойтесь хвойного бесследья,
Целуйтесь с ветром и зарей,
Сундук железного возмездья
Взломав упорною рукой.
Повыньте жалости повязку,
Сорочку белой тишины,
Переступя в льняную сказку
Запечной, отрочьей весны.
Дремля, присядьте у печурки —
У материнского сосца,
И под баюканье снегурки
Дождитесь вещего конца.
Потянет медом от оконца,
Паучьим лыком и дуплом,
И весь в паучьих волоконцах
Топтыгин рявкнет под окном.
А в киновареном озерке,
Где золотой окуний сказ,
На бессловесный окрик зорко
Блеснет каурый щучий глаз.
210
Гробичек не больше рукавицы,
Гробичек не больше рукавицы,
В нем листочек осиновый, белый.
Говорят, что младенческое тело
Легкокрылей пчелки и синицы.
Роженичные ж боли — спицы,
Колесо мученицы Екатерины,
Все на свете кошмы и перины
От кровей Христовы багряницы.
Царский сын, на вымени у львицы
Я уснул, проснулся же поэтом:
Вижу гробик, листиком отпетым
В нем почили горькие страницы.
Дайте же младенчику водицы,
Омочите палец в синем море."..
Уши мира со стихами в споре:
Подавай им строки, как звоницы.
Гробичек не больше рукавицы,
Уплывает в сумерки и в свечи…
Не язык ли бедный человечий
Погребут на вечные седьмицы?
Есть каменные небеса
И сталактитовые люди,
Их плоскогорья и леса
Не переехать на верблюде.
Гранитоглавый их король
На плитняке законы пишет;
Там день — песчаник, полночь — смоль,
И утро киноварью дышит.
Сова в бычачьем пузыре
Туда поэта переносит,
Но кто о каменной заре
Косноязыкого расспросит?
И кто уверится, что Ной
Досель на дымном Арарате,
И что когда-то посох мой
Сразил египетские рати?
Хитрец и двоедушный плут —
Вот Боговидящему кличка…
Для сталактитовых Иуд
Не нужно красного яичка.
Им тридцать сребренников дай,
На плешь упроченные лавры;
Не Моисею отчий край
Забьет в хвалебные литавры.
Увы, и шашель платяной
Живет в порфирном горностае!
Пророк, венчанный купиной,
Опочивает на Синае.
Каменнокрылый херувим
Его окутал руд наносом,
Чтоб мудрецам он был незрим,
Простым же чудился утесом.
Свить сенный воз мудрее, чем создать
«Войну и Мир», иль Шиллера балладу.
Бредете вы по золотому саду,
Не смея плод оброненный поднять.
В нем ключ от врат в Украшенный Чертог,
Где слово — жрец, а стих — раджа алмазный,
Туда въезжают возы без дорог
С билетом: Пот и Труд многообразный.
Батрак, погонщик, плотник и кузнец
Давно бессмертны и богам причастны:
Вы оттого печальны и несчастны,
Что под ярмо не нудили крестец.
Что ваши груди, ягодицы, пятки
Не случены с киркой, с лопатой, с хомутом.
В воронку адскую стремяся без оглядки,
Вы Детство и Любовь пугаете Трудом.
Он с молотом в руках, в медвежьей дикой шкуре,
Где заблудился вихрь, тысячелетий страх,
Обвалы горные в его словах о буре,
И кедровая глубь в дремучих волосах.
213
Громовые, владычные шаги,
Громовые, владычные шаги,
Пята — гора, суставы — скал отроги,
И вопль Земли: Всевышний, помоги!
Грядет на ны Сын Бездны семирогий!
Могильный бык, по озеру крыло,
Ощерил пасть кромешнее пещеры:
«Мне пойло — кровь, моя отрыжка — зло,
Утроба — ночь, костяк же — камень серый».
Лев четырех ветров залаял жалким псом:
Увы! Увы! Разбиты семь печатей…
И лишь в избе, в затишье вековом,
Поет сверчок, и древен сон палатей.
Заутра дед расскажет мудрый сон
Про Светлый град, про Огненное древо,
И будет строг высокий небосклон,
Безмолвен труд, и зелены посевы.
А ввечеру, когда тела без сил,
Певуча кровь и сладкоустны братья, —
Влетит в светелку ярый Гавриил
Благословить безмужние зачатья.
214
Два юноши ко мне пришли
Два юноши ко мне пришли
В Сентябрьский вечер листопадный,
Их сердца стук, покой отрадный
К порогу милому влекли.
Я им писание открыл,
Купели слез глагол высокий,
«Мы приобщились к Богу сил» —
Рекли пророческие строки.
«Дела, которые творю,
И вы, птенцы мои, — творите…»
Один вскричал: «я возгорю»,
Другой аукнулся в зените.
И долго я гостей искал:
«Любовь, явись! Бессмертье, где ты?..»
«В сердечных далях теплим светы» —
Орган сладчайший заиграл.
И понял я: зачну во чреве,
И близнецов на свет рожу:
Любовь отдам скопца ножу,
Бессмертье ж излучу в напеве.
215
Братья, это корни жизни –
Братья, это корни жизни —
Воскресные умытые руки,
Чистая рубаха на отчизне,
Петушиные, всемирные звуки!
Дагестан кукарекнул Онеге,
Литва аукнулась Якутке:
На душистой, сеновозной телеге
Отдохнет Россия за сутки.
Стоголовые Дарьи, Демьяны
Узрят Жизни алое древо:
На листьях роса — океаны,
И дупло — преисподнее чрево.
В дупле столетья — гнилушки,
Помет судьбы — слезной птицы.
К валдайской нищей хлевушке
Потянутся зебры, веприцы.
На Таити брякнет подойник,
Ольховый, с олонецкой резьбою,
Петроград — благоразумный разбойник
Вострубит архангельской трубою:
«Помяни мя, Господи,
Егда приидеши во Царствие Твоё!»
В пестрядине и в серой поскони
Ходят будни — народное житье.
Будни угрюмы, вихрасты,
С мозольным горбом, с матюгами.,
В понедельник звезды не часты,
В субботу же расшиты шелками…
Воскресенье — умытые руки,
Земляничная, алая рубаха…
Братья, корни жизни — не стуки,
А за тихой куделью песня-пряха.
Миллионам ярых ртов,
Огневых, взалкавших глоток,
Антидор моих стихов,
Строки ярче косоплеток.
Красный гром в моих крылах,
Буруны в немолчном горле,
И в родимых деревнях
Знают лёт и клекот орлий.
В черносошной глубине
Есть блаженная дубрава,
Там кручинятся по мне
Две сестры: Любовь и Слава.
И вселенский день придет, —
Брак Любви с орлиным словом;
Вещий, гусельный народ
Опочиет по дубровам.
Золотые дерева
Свесят гроздьями созвучья,
Алконостами слова
Порассядутся на сучья.
Будет птичница-душа
Корм блюсти, стожары пуха,
И виссонами шурша,
Стих войдет в чертоги духа.
Обезглавит карандаш
Сводню старую — бумагу,
И слетятся в мой шалаш
Серафимы слушать сагу.
Миллионы звездных ртов
Взалчут песни-антидора…
Я — полесник хвойных слов
Из Олонецкого бора.
