Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Я видел: эпохи толкались лбами
и били хвостами теории рыбы,
как истину жрали промежду столбами
учёные – нелюди с розовым рылом.

Смешалось тогда это время больное
с тревогой навозной на телеэкране.
И вышел вздохнуть я на чистое поле,
сравнить наше горе со шкалой амальгамы.

Увидел я ясно, увидел я точно,
из самых идейных остались пропойцы,
из тех, кто дурманились денно и нощно,
а в битве последней всегда видят солнце.

Из тех, кто пропил свою жизнь за идею,
в обманутой местности, рядом с помойкой.
На всё невзирая, я всё-таки верю,
что после паденья наладится стройка,

на косточках правды начнётся цветенье,
из плесени зла мы сошьём одеяла,
чтоб спрятать убийственной эры ученья,
диктаторов мёртвых убрать из подвалов.

Своим кровотоком очистим мы завтра,
глазами без лжи мы напишем картины,
на Лысой горе вновь появится травка,
и станет весь мир нам отдельной квартирой.

Посвист, подача, погода,
танец огня и воды.
Встретится дно с небосводом
в свете оконной слюды.

В ночь на Ивана Купала,
в равноденствие сил
лунную Маспаллу
люд о счастье просил.

Прыгали голые братья
через костёр судьбы,
лунной богине в объятья —
мир наш был молодым.

Души, что голуби белы,
любо иль не люблю.
За единое дело
люди служили царю.

Род и рода едины,
Макошь – земля сыра.
В душах нет середины —
священна предков гора.

Властвуйте над степью внуки Стрибога,
шелест душ соловьиных выводи на простор,
не ломай наши стрелы, не наказывай строго
нас, заложников лун и послушников гор.

Рука твоя твёрдая ломает кроны
собратьев-деревьев и кованый звук,
сердца ты остудишь обугленным звоном,
свидетель костров и предсмертных мук.

Родня нам, рождён ты от выдоха Рода,
ветер душ уходящих и ветер живых.
От тебя мы сильны и от духа природы,
Стратим златокрылый несёт твой стих.

Седовласый воитель просторов великих,
ты надуй паруса наши силой любви,
не ломай, не губи наш народ многоликий,
не лови наши души в полон, не зови.

Раздавай нам дожди и снега равномерно,
как отец раздавал бы для братьев хлеба.
Убери своих слуг и солдат маловерных,
что сметают посевы и валят дома.

Поиграй, ветерок, в своё круглое эхо,
передай его братьям постарше, ветрам,
пусть Стрибог засмеётся раскатистым смехом
и споёт, и подарит надежду всем нам.

Стоило свернуть с дороги, и я оказался у ручья,
соединяющего море и озеро.
Здесь другой мир. Я уже не слышал шум дороги,
звуки деревни. Всё будто перестало существовать.
В солнечных бликах резвились серебристые рыбки.
В их прохладном пространстве настало время
бодрствования. Они играли в догонялки.
Некоторые выпрыгивали и кувыркались в воздухе.
Ближе к озеру начинается тоннель из пушистых
сосен. В их тени происходит таинство.
Рыбки к этому месту не приближаются.
Они чувствуют невидимых стражей.

Сбереги же меня, Маспалла,
в час, когда я усну,
мою сущность созвездием алым
ты отправь на луну.

У прозрачного озера ласки
задержи караван,
свою волю предам я огласке —
я от вольницы пьян.

На подсвеченной солнцем площадке,
с Берегиней реки,
мы станцуем наш танец вприсядку —
от безумной тоски.

Мы в карман не полезем за словом,
мы споём про любовь,
насладимся сияньем сверхновой,
чистотой её зорь.

Покачусь я по лунной дороге,
между светом и тьмой,
шлифовать временные пороги
и лохматить покой.

День – бог, ночь – богиня.
Род – творец, земля – Берегиня.

Звёзды – глаза, Всевышний – космос.
Деревья – музыка, люди – голос.

Стрибог – ветер, огонь – Перун.
Жива – весна, правда – из рун.

Велес – поэт, праздник – Каляда.
Ярило – солнце, любовь – Лада.

Китоврас – волшебник, Эльбрус – священен.
Тьма мирская – в сердце Кощея.

Лель лелеет, Лёля – страсть.
Руевит в бою не даст нам упасть.

Бог очищения – Иван Купала,
новой жизни даёт начало.

Есть в колодце водица,
но не напиться.

Звёзды в ней зазвучали
и замолчали.

Крошечные блики
там лунолики.

Превратился апрель
во тьму и капель.

Ты догонишь меня,
но отвечу не я.

Лишь луна и вода
у меня есть одна.

Лишь несломленный ветер
за слова те в ответе.

В пустоте и прохладе,
в недопетой балладе —

ручейки и народы
у заснувшей природы.

Там трава у реки,
светлячки как звонки.

И большая карета
замерла у кювета.

И тогда, как сейчас,
проскакал Китоврас.

Содрогнулись звёзды —
виноградные грозди.

В придорожном колодце
скакуны – иноходцы.

В пустынной комнате нет и меня —
это пустой файл в моём воображении.
Солнце выходит на гольф поля
на волне исчезающего окружения.

Я выхожу и исчезают целые улицы.
В окне стёрты следы моего пребывания.
Ко мне не достучаться в двери бессонницы.
Видно лишь то, что создано в моём сознании.

Задействованы силы, приносящие сейчас,
тем более, завтра я не вижу вчерашних.
Из одной головы в другую зрачками глаз
фрагменты домов, каждый день умиравших.

Моё я – ежесекундно, кратко, и не навсегда.
Никто этого не замечает в моё отсутствие.
Также без нас исчезнувшие города
канут в вечность после напутствия.

Дорисовывая острова, вскипает воображение.
Фаза луны, наверное, стирает личность.
Я, как улитка, не доступен в снаряжении,
мозг пытается верить в свою эластичность.

Движение – часть плана к движению на пути
в ледяные дали и в окружности на воде.
Остановка – подготовка, чтобы снова уйти
в улыбки звёзд, прыжком в никуда и в нигде.

Помню эту улыбку, когда я встретил тебя. Погода
была такая, что хотелось петь, танцевать и читать
стихи. Открытая улыбка не сходила с моего лица.
Я летел, летел, летел…

Больше всего не хотелось расставаться.
И мы не расставались ни на минуту.
Старушка-жизнь улыбалась нам. Она вращала своё
веретено, наматывая секунды, дни, десятилетия.

Днём и ночью всё вращалось. А она хитро глядела
на нас, укутавшись в свою серую шаль,
состоящую из тысячелетий.

Очень часто в этом вращении мы не видели
и не слышали друг друга. Я говорю, но ты меня
не слышишь. Ты вертишься в делах, которые
нужны нам лишь косвенно. Мне всё труднее
пробиться сквозь этот невидимый панцирь.

Я в делах и заботах, я не слышу тебя.
Я в своём коконе. Нет живого прикосновения.

Лишь когда наши вещи обнимаются в большом
чемодане, мы начинаем видеть.
Две орбиты вновь совпали.

Три тысячи долгих лет
На надежду одет скелет,
на сомнения и мольбы
у потрескавшейся судьбы,
под хитином и тростником,
под дрожащим от крови виском,
вне закона летящих сфер
от Помпеи до СССР,
клинописью от Иштар,
под гитару и под сатар,
как удар барабанных фраз,
как пустыни засохший глас,
рассыпающийся во снах
предрешённый рассвет и крах,
налегке идущий вовне
на большой звуковой волне,
вечно бегущий за
всё съедающие глаза,
утопающий под дождём
в час, когда не живём,
без пяти веков человек,
без пяти минут ацтек
в Марианской впадине дум,
на песке марсианских сумм…