Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Пластиковые двери скрипят на дёснах железных
кроватей,
жаждущих поглотит всё движимое и недвижимое.
Матрацы вкушают дряхлеющую плоть болезненной
зевоты.

Острые углы длинных коридоров цепляются
за мёрзлые тени
призраков боли и страха.
Чеканит свой твёрдый шаг абсолютная
осведомлённость
в белом халате.

Подвесные потолки похожи на боевые порядки
древнеримского войска.
Генералы-лампы. Легионы маршируют, не нанося
ущерб армии запустения.
Но наступит ночь и князь тьмы прокатится на своей
боевой колеснице,
шарахаясь от выстрелов дневного света.

Ферзь двигается быстро, не замечая шахматных
дорог.
Другие фигуры подчиняются правилам игры.
Заходя в чёрные дыры кабинетов, они попадают
в поле притяжения предметов,
которые делают их безвольными и безмолвными.

Небо заглядывает в прямоугольные стеклянные
жабры.
Скребётся по нервным окончаниям чёрными
прожилками деревьев.

Старая твердыня не сдаётся. Вместилище боли
и надежды.

Приходя сюда, остальной мир отступает.
Он остаётся на пороге.
Он улыбается и ждёт.

В операционной говорят и думают на языке крови.
На суд ты предстанешь голым.

Приборы просветят тебя насквозь,
чтобы окончательно убедиться в твоём
существовании.

Провал сознания… И ты снова в строю железных
кроватей.
Вспышка тьмы обошла тебя стороной.
Дождь напомнит тебе о том, что ты всё ещё жив.

Между страниц, читающих меня как книгу,
есть шум лесов, бумажных площадей,
на дне стволов, между ступеней сдвига
круги в воде от чёрных лебедей.

Виденье-навь рождает образ строгий
Владык из камня, крестников луны.
По нитям дня вели кривые ноги,
шумели ивами непонятые сны.

Мы удивляли глянец литографий,
в воде ловили взгляды древних лиц.
И увядали вздохи, стыли страхи
на тонких шейках пестрокрылых птиц.

В траве литавр не слышно. И надрывно
скрипичный рык взрывает тихий мир,
круги небес всегда и непрерывно
ведут к дверям в пространство диких лир.

Как же трудно отстраниться от пустоты,
пробежать по краю звуковой волны,
позабыть про сгорающие мосты
на задворках мира, людей и войны.

Трудно быть ледоколом судьбы в толпе,
что уносит течением прямо в ад,
удержать штурвал и идти за тем,
чтобы не было больно глядеть назад.

Отключи сознание, глянь, что внутри,
кто в потёмках калечит древо души.
В звёзды, в космос свой посмотри,
что за звери воют в ночной тиши?

Загляни за дверь, что ведёт к себе,
в первозданный морозный и чистый снег.
Ты родился здесь в слезах, в борьбе,
там поймёшь, что к чему, и продолжишь бег.

В галактической рифме, у края звёзд,
Прочитай своё имя из цифр тишины,
гамаюн пропоёт или, может, дрозд,
что отныне мы люди, что мы сильны.

До самых корней волос глина дышит
и бросает берег свой ненасытный взгляд
от горизонта к нашим ногам. Слышит
прибой неразгаданного сокровища клад.

Вместе рубили снежную, безумную тишину
винтокрылыми узловатыми конечностями.
Прятались в безлюдную и неразгаданную страну,
ракетами вычерченную на горбу у вечности.

Стогами обернулись пустынные рыцари-зори.
В оврагах змееподобные предки переползали границы
резерваций и аккуратных концлагерей дикого горя
и смеха воинов безумных, летящих на колеснице,

вечных скитальцев своих душ, негодующих
и убивающих на своём пути всё живое.
Кланяясь изображениям и камням, смерть несущим
губами, нерождёнными они выпивают поле.

До самых глаз земляных солнцем рисует
невиданный остров добрых неодушевлённых убийц.
Световым знамением красит и ничем не рискует,
вдыхает скалистой грудью пение птиц.

Мрамор у ручьёв рисунками горы оживляет,
распростёртыми фонарями в вечность светит тайнами.
Дыра чёрная – мама наша хаосом населяет,
фонтанирует идеями в нас красками батальными.

Доехал до синего моста под пение цикад.
Поразительная песня об одиночестве
высоковольтных проводов
на опустевших площадях.
О бумажных перекрёстках вечности
и криках сожжённых, ни в чём неповинных
еретиков.
О силе электромагнитных импульсов
в трансформаторных обмотках и во всех жителях
планеты Земля.
О правиле буравчика и о повелителе электрических
цепей – боге Перуне.

Из времени ободранного рукава,
из пучины чернеющей безвременья
в небо заброшенная булава
связывает будущего звенья.

Горы медитацией встречают
механизм вечного барабана.
Будто весь мир изначальный —
шкура солнечного барана.

Рёвом сердечным восхваляемый
восход, озарённый канканом.
Здравствуйте! Говорили мы,
камни, разбросанные Чингиз-Ханом.

Светом термоядерным напоённые,
воспитанные чистейшим кристаллом
под негаснущими знамёнами,
мы секундами наполняем залы.

Вселенная – у маленькой кроватки огонёк.
Из космоса холодной звёздной сини
идёт судьба, планет неумолимый рок.
Всевышний наш – надежда на спасенье.

Отныне сила слова больше, чем война.
Ребёнок улыбается восходу.
И слух подхватит пёстрая молва.
Спаситель равен небосводу.

Холодный ветер разнесёт слова.
Бриллиант сияет в розовой пустыне.
Теперь начнётся новая глава.
Младенец несмышлёный, он – мессия.

Я выпит до дна. И судьба,
как в бубен пустой застучала.
Я выпит до дна. И борьба
лишь запах побед источала.

Когда бы я мог разорвать времена,
скреплённые светом могил.
Когда бы я мог разнуздать стремена
веков, колченогих верзил.

Теперь этот режущий звон – пустоцвет,
не больше, чем я.
Теперь я – непрошенный ветром ответ,
я – степь без коня.

Когда вдруг отпускает влияние снега на глаза,
понимаешь, что улицы людей не узнают.
Свет отправляет тени на вокзал,
к родственникам, в их убогий приют.

В ручейках узнаются слёзы зим,
Лучи веселятся в миру голубом.
Восторг распирает грудь. И невыразим
этот новый день за старым углом.

Дома, ощерив рты, вспоминают быль,
деяния прошлые былых жильцов.
Невзгоды, печали истёрты в пыль.
И слышен радостный крик скворцов.

Сапог ряды и ботинок строй.
Бегут, спотыкаясь о день – цейтнот.
И вот взлетает орёл стальной,
что солнце красное с ветром пьёт.

Отцветает во мне море
цветка оловянного волнами,
в розовое окуная цветное
полотно, унося с петухами.

Окуная невиновную голову
в амфитеатр многоликой корриды,
берегу удивление смолоду,
у подножья царства Аида.

Под изнанкой печальной процессии,
между слёз умиравшей луны,
наслаждаемся старыми песнями
у просторных дорог тишины.

Океаны снегов кристаллических
жгут сознание белизной.
Делит шагом нас металлическим
комиссар во лбу со звездой.

В реке отражаются фрески ушедшего покоя.
Клавишей света включается дрожащий сад.
Крылья капустницы пашут прозрачное море.
Дыхание медленной рыбы хранит звездопад.

Время играет на скрипке огнём поколений.
Щупальца сосен туманят внимательный глаз.
Там, в глубине серых мхов – берега измерений.
Вход в междумирье хранит волшебный наказ.

Белая дорога, словно бинты раненого тела.
В некоторых местах
выпуклые нарывы и рытвины. Иногда, сквозь бинт
проступает рыжая кровь.
Раненый шуршит сухими губами: «Пить!»
Звёзды, как соски мировой коровы, не дают молоко.
Ночью они твердеют и проявляются под тёмным
сарафаном.
Дождя не будет – не сезон.
На волнах выжженной жёлто-серой травы качаются
зелёные паруса деревьев.
Ветер выносит прохладу моря на розовый простор
и вдыхает жизнь.

Как-то особенно подбоченясь,
у прозрачного открытого окна,
фокуса удерживая зренье.
Так загадочно стоит она.

Воины-годы её не обидели,
распахали, будто соха.
И архангелы тенями длинными
разодели её в меха.

Вдруг внезапно она улыбнётся
морем зелени и Рождеством.
С цыганской музыкой солнце вернётся
к Сан-Мигелю нежным хвостом.

Каменными глыбами Альгамбра
расцветёт арабским цветком.
Раскроет веки звёздная алгебра
под несгораемым потолком.