Макс Армай - 33 Буквы

Охватило безбрежным холодом.
День за днём точит чёрным голодом.
Ко словам и мольбам равнодушное.
Неизбежное и ненужное.

Там, где сходится с чёрным белое,
Оно делает верным неверное,
И кроша всё в безумное крошево,
Оставляет навеки прошлому.

Дует северный ветер,
Рвёт на куски облака.
В солнца дорожащем свете
Небо течёт, как река.

И я, словно странная рыба,
Ползу не спеша по дну.
А берега — даже не видно.
Да я не к нему и иду.

Главная вера всего человечества,
Это, по-прежнему, — наше невежество.
И кто погружён лишь в душевную лень,
Тот верит не больше, трухлявый чем пень.
Что вера? Пустяк! Ведь важнее — уверенность,
Раз мир вызывает лишь страх и растерянность.
К чему задавать за вопросом, вопрос,
Когда до ответов, увы, не дорос?
Трусливые стадность и чувство комфортности —
— Броня от сомнений и чувства неловкости.
Они не дадут тратить время на то,
Ответа на что не найти всё равно.

Чернела в вечность бездна неба,
И звёзды целились в окно.
А я, ломоть отрезав хлеба,
Пил сладкое, как мёд, вино.

Как штопор, что вкрутили в пробку,
Я всажен был в ушедший день.
Скатилась капля к подбородку.
Смахнуть бы, да тянуться лень.

Весь погружённый в то, что было,
Я хлеба чёрствый ел кусок.
И глядя на окно уныло,
Вина пил за глотком глоток.

Небо плавилось в объятиях заката.
Ветер жарко мне дышал в лицо.
Ты сказала. — Уходи! Не надо! —
— И толкнула, с силой, на крыльцо.

Как удар, закрылись хлёстко двери.
Громко звякнуло оконное стекло.
Пусть я изгнан из твоей постели,
Знай, не это так меня влекло!

Сердца не коснуться рукой.
От меня твоя скрыта душа.
Я любуюсь твоей наготой.
Хорошо, что ты снова пришла.

Там, где в прошлом сливаются дни,
Твоей страсти пылает маяк.
Снаряжает любовь корабли.
Каждый взгляд твой — бесстрашный моряк.

Вечности чёрная пропасть.
Отчаянье — лучше, чем робость.
Но тот проявляет беспечность,
Кто верит в свою бесконечность.

Я не меряю строчки количеством букв
И не жду на вопросы ответа:
Невозможно увидеть движения губ,
Когда смотришь в лицо против света.

Можно долго идти, можно молча стоять,
Каждый сам выбирает по вкусу.
Но любому из нас предстоит умирать —
— И царю, и герою, и трусу.

Словно камень, что брошен из чьей-то руки,
Мы летим по какому-то курсу,
Лишь затем, на воде чтоб оставив круги,
Лечь на дно, как ненужный мусор.

Раскалённого света стена,
От зенита, до самой земли.
Стала белой, как соль, синева,
Пропитав зноем солнечным дни.

Словно рыба, что вялит рыбак,
Я безвольно вишу у реки.
Дни, сгорая, уходят во мрак,
Обгрызая мои плавники.

Она всегда дышала постоянством,
А мир об этом даже и не знал.
Лишь потрясал своей красой убранства,
От буйных джунглей, до бесплодных скал.

Но рвётся нить начертанного круга,
Без всяких видимых на то причин.
Константа вздрогнула, как сердце от испуга,
И мир исчез, в короткий миг один.

Где-то здесь, у последней черты,
Исчезают любые слова.
Там, где нет и самой пустоты,
Обрывается мира судьба.

Он растёт в то, чего ещё нет,
Околдованный собственным сном.
Здесь погибнет любой наш ответ,
Зацепившись за слово хвостом.

Ты — солнцеликая луна:
Живёшь лишь в отражённом свете.
Ко мне приходишь иногда,
Чтобы исчезнуть на рассвете.

На коже, мрамора белей,
Уста алеют, словно рана.
Порой, скрывает глубь морей
Пыланье жаркое вулкана.

Едва дотронусь до тебя,
Едва лишь губ коснусь губами,
Вскипает тех морей вода,
Сплавляя нас с тобой телами.

Знамёна реяли, втыкаясь в небеса,
И словно гром гремели барабаны.
Солдаты храбрости являли чудеса,
В ожесточении забыв про боль и раны.

Ломались копья, и звенела сталь.
Проклятья, ругань, яростные крики.
Их вёл не вождь, не конунг, и не царь,
Вела — судьба, миров меняя лики.

Словно кляп затолкали в душу.
В книги жизни — сухой цветок.
Я как рыба — что бьётся на суше.
Мне бы слова, хотя бы глоток.

Но всё туже молчания бремя.
Давит город тисками забот.
Не взойдёт уже строфами семя:
Стал сухим и бесплодным мой рот.

По любой из дорог я иду в никуда.
На любой из дорог поджидает судьба:
Точит нож, или вяжет тугую петлю.
Всё равно, по какой я дороге пойду.

Каждый день расцветает зарёю рассвет.
Но в моих небесах — свет от злых лишь комет,
Что своими хвостами рвут липкую тьму.
Я иду в никуда. Я иду ни к кому.

Бродит по Венеции Иосиф.
Круглые очки блестят его.
То расскажет что-то, то вдруг спросит,
Но себя, все чаще, самого.

Хорошо ему — он здесь, как дома.
Близок ему каждый уголок.
Здесь мечтает он родиться снова,
Потому что очень одинок.

Ночью тёмной, в час безлунный,
Свой скрывая страшный лик,
Шёл по улице безлюдной,
Словно сама смерть, старик.

Прижимал он нож к рубашке.
Был извилист его путь.
Но он шёл упрямо к башне,
Чтоб убить кого-нибудь.

Шёл, в густой скрываясь тени.
Был не слышен шорох ног.
Улиц кончилось плетенье,
Вот и башня, жертва, рок.

— Ради жизни смерть взыскую! —
— Рассмеялся злой старик.
Тишину пронзил ночную
Полный боли женский крик.

Дева рухнула старухой.
Рядом же, с ножом в руках,
Юный телом вновь и духом
Тот, кто проклят на века!

Он доел остывший хот-дог.
Вытер руки свои о штаны.
Пусть прошёл он сто тысяч дорог,
Лишь покоя хотел и еды.

Город злобно рычит за спиной.
Ну и что? Жизнь, увы — суета.
Он давно распрощался с собой
И ушёл от судьбы в никуда.